Сказка о неполоманном детстве -2
Вторая часть поста о Корфу и Дарреллах.
Начало - здесь.
Полочка номер девять - гости.
Семья может жить в замечательном месте, быть дружной, весёлой и не испытывать ни в чём нужды. Но детское счастье при всём этом никогда не будет полным без постоянно болтающихся в доме гостей. Гостей должно быть много, они должны быть ебанутыми на всю голову необычными. Время от времени дом должен побулькивать готовкой еды на всю ораву, суетой встреч и проводов, ветром чужих драм и переживаний и странными беседами за жизнь. Ребёнок может не участвовать во всём этом - фоновый шум прибоя из ночных разговоров взрослых будет работать сам по себе.
Какая это благодать!
Я вспоминаю, ночью летней
Так сладко было засыпать
Под говор в комнате соседней.
Там люди с нашего двора,
У каждого свой странный гонор.
Мир, непонятный мне с утра,
Сливается в понятный говор.
Днем распадется этот круг
На окрики и дребезжанье.
Но сладок ночью слитный звук,
Его струенье и журчанье.
То звякнут ложкой о стекло,
То хрустнут кожурой ореха...
И вновь обдаст меня тепло
Уюта, слаженности, смеха.
И от затылка до подошв,
Сквозь страхи детского закута,
Меня пронизывает дрожь,
Разумной слаженности чудо.
Я помню: надо не болеть
И отмечать свой рост украдкой,
И то, что долго мне взрослеть,
И то, что долго - тоже сладко.
Я постигаю с детских лет
Доверчивости обаянье,
Неведенья огромный свет,
Раскованность непониманья.
Да и теперь внезапно, вдруг
Я вздрогну от улыбки милой.
Но где защитный этот круг
Превосходящей взрослой силы?
Бесплодный, беспощадный свет
И перечень ошибок поздних...
Вот почему на свете нет
Детей, растеряннее взрослых.
Фазиль Искандер
Детство
"..Меня так занимали все эти люди с их разговорами, что я просто не знал, кого слушать. Лампы тихо разливали над столом теплый, золотистый свет, заставляли сверкать стекло и фарфор, зажигали огнем красное вино, когда оно лилось в стаканы.
-- Но, дорогой мальчик, вы же не разглядели там смысла... да, да, не разглядели! -- гремел голос Затопеча, склонившего свой горбатый нос над рюмкой.-- Нельзя судить о поэзии как о малярном ремесле. -- ...вот я ему и говорю: "Не стану я надрываться над рисунком меньше чем за десятку сеанс, это же дешевка", я говорю...
-- ...и на следующее утро я был парализован... Потрясен до основания... тысячи цветков... сорваны и смяты... я сказал, что больше не возьму кисть в руки... мои нервы сдали... целый сад исчез... фю-у-ить! И все... А я стоял там и смотрел... -- ...и потом я, конечно, принимала серные ванны...
-- А, да... гм... но, знаете, я считаю, что лечение ваннами несколько... э... несколько... знаете... несколько переоценивают. Мне кажется, девяносто два процента больных...
Тарелки с едой дымились, как вулканические конусы; в самом центре стола на блюде сияла гора ранних фруктов; Лугареция ковыляла вокруг гостей и потихоньку стонала; борода Теодора поблескивала в свете лампы; Лесли старательно катал хлебные шарики, чтоб обстрелять ими бабочку, летавшую вокруг лампы; мама раскладывала еду, всем слегка улыбаясь, и в то же время не спускала глаз с Лугареции; под столом холодный нос Роджера прижимался в немой мольбе к моему колену. Марго и все еще хрипевший Майкл говорили об искусстве:
-- ...вот я и думаю, что Лоуренс делает такие вещи гораздо лучше. Он отличается какой-то особенной свежестью, так сказать... Вы согласны?
Возьмем хотя бы леди Чэттерли, а?
-- Да, вполне согласен. К тому же он творит чудеса в пустыне... и пишет эту замечательную книгу... как ее там... "Семь столпов мудрости", что ли... Ларри и графиня тоже говорили об искусстве:
-- ...но ведь надо обладать простотой и наивностью, иметь ясный глаз ребенка... Возьмите лучшие детские стихи... возьмите Хампти-Дампти... Вот вам поэзия... наивность и свобода от штампов и затасканных приемов.
-- ...но это же будет пустой болтовней о простодушном подходе к поэзии, если вы собираетесь производить созвучия, такие же несложные, как желания верблюда...
Мама и Дюран:
-- ...можете представить, как это на меня подействовало... я был сломлен. -- Да, представляю. Такая досада, после всех этих волнений. Положить вам еще рису?
Жонкиль и Теодор:
-- ...и бельгийские крестьяне... ничего подобного я никогда не видела...
-- Да, здесь, на Корфу, и... э... мне кажется, кое-где в Албании, у крестьян существует очень... э... сходный обычай...
За окном сквозь узоры виноградных листьев проглядывал месяц, слышался странный, размеренный крик сов.."
Полочка номер десять - философия детской старости или эта музыка будет вечной, если я заменю батарейки.
Когда вырастаешь, то понимаешь, что бояться в детстве надо было не буку из шкафа, не подкроватного ворчуна и не вой собаки Баскервилей, затихающий на торфяных болотах. Бояться надо было того, что детские страхи закончатся и начнутся взрослые будни. Дарреллу повезло - у него было несколько встреч, которые, похоже, избавили его от этого страха.
Наверное самая светлая сцена в "Моей семье.." - это не описание красот острова и не пинг-понг юмора в эпизодах с родственниками, а встреча Джерри со старухой. Больной и, похоже умирающей старухой - мамой Кралевского. Один из плюсов весёлых книг - это то, что серьёзные и грустные моменты в них видны особенно ярко и выпукло. И то, что краски доброго юмора с соседних страниц могут смягчить любую тоску и безысходность.
Кралевский провел меня по коридору, открыл дверь и, к моему совершенному изумлению, впустил в большую темную спальню. Это был настоящий цветник. Повсюду стояли вазы, кувшины, горшки со множеством красивых цветов, сиявших в полутьме комнаты, словно драгоценные камни на стенах пещеры. С одной стороны стояла огромная кровать, и на ней среди груды подушек виднелась маленькая, почти детская фигурка. Когда мы подошли поближе, я подумал, что женщина эта очень старая, так как ее тонкое, болезненное лицо было покрыто густой сеткой морщин, избороздивших ее мягкую, бархатистую, словно молоденький гриб, кожу. Но больше всего поражали в ней волосы, густым каскадом спадавшие ей на плечи. Они занимали полкровати и были самого изумительного темно-рыжего цвета, какой только можно себе вообразить. Волосы сверкали и искрились, будто от огня, напоминая мне осенние листья или блестящую зимнюю шкурку лисицы.
-- Мама,-- тихо окликнул ее Кралевский, проходя через комнату и садясь на стул у кровати. --Мама, Джерри к тебе пришел.
Миниатюрная женщина подняла прозрачные, бледные веки и посмотрела на меня большими карими глазами, ясными и умными, как у птицы. Из глубины золотых волос она подняла тонкую, красивую руку в кольцах и с озорной улыбкой протянула ее мне.
Одиннадцатилетний ребёнок встретился с ребёнком за семьдесят. Или за восемьдесят, или за девяносто. И понял - на всю жизнь понял - что не надо бояться того, что детство неизбежно закончится. Потому что оно не. Совсем и никогда - не. Вернее, не совсем так. Детство заканчивается, но только для тех, кто сам решает закрыть эту дверь в лето. А для остальных, правда очень немногих остальных, дверь остаётся открытой до самого конца. И чем дальше - тем интереснее..
-- Говорят,-- начала она,-- говорят, что, когда человек становится старым, как я, в его теле все замедляется. Нет, я этому не верю. Это не так. У меня есть своя теория. Не в человеке все замедляется, а жизнь для него замедляется. Ты меня понимаешь? Все становится как бы затянутым, а когда все движется медленнее, заметить можно гораздо больше. Вам все видно! Все необыкновенное, что происходит вокруг вас, о чем вы даже и не подозревали прежде. Какое чудесное переживание, просто чудесное.
Можно прочитать много умных книг, сходить на кучу полезных семинаров по самопознанию, возобновлению связи с внутренним ребёнком и прочей психохрени. А можно минут пять простоять у кровати больной золотоволосой старухи с умными глазами птицы, приплясывая от желания попасть наконец в туалет, и понять до самой последней печёнки, что бояться - глупо. Очень глупо...
Она улыбнулась мне и поднесла руку в знак прощания. Мы с Кралевским направились к двери. На пороге я остановился, посмотрел назад и улыбнулся. Она лежала совсем неподвижно под покровом своих тяжелых волос. Когда я оглянулся, она еще раз подняла руку и помахала ею на прощанье. Мне казалось, что в полутемной комнате цветы придвигаются к ней, теснятся у ее кровати как бы в ожидании, что она расскажет им о чем-нибудь. Старая больная королева в окружении своего двора -- говорящих цветов.
Через несколько лет у Джерри будет ещё одна похожая встреча со стариком-ребёнком. Видимо, для повторения материала, на случай если первый урок позабылся в процессе подростковых бурь и военного времени. И вдруг в автобусе встретится старый полковник-пацан, с которым Джерри будет ловить черепашек и играть в солдатики. А потом он также неожиданно исчезнет..
- Пустяки, пустяки, - сказал он, высморкался, потом тщательно протер свой монокль и наконец протянул мне руку. - Ну, желаю удачи, мой мальчик. Надеюсь, что мы еще увидимся.
Увидеться нам больше не пришлось. Вскоре после этого его не стало.
На самом деле, за те две с половиной недели, которые мы были на Корфу, я успел побывать только в двух местах действительно связанных с Дарреллами.
Первым было Калами с Белоснежным Домом. На разграбление города у меня было минут пятнадцать-двадцать, в течение которых жена локализовала детей в магазине сувениров. Больше бы семейный бюджет не выдержал. Мне вполне хватило этого времени для получения главного поломнического прозрения: не важно, что всё это было не совсем в тех местах, где висит табличка, главное, что это было где-то рядом. Я носился по улочкам с фотоаппаратом, пугая японских туристов и греческих собак криками "Я Ленина видел!..." и был счастлив. Мне было пофиг, что сама семья Дарреллов жила не собственно в том доме, а неподалёку. Туристские натяжки стали не важны. Важен был этот спуск к морю в тени деревьев и паренёк возраста Джерри, стоящий у кромки воды. То, что у него в ушах были наушники от айфона, было мелкой незначительной деталью. Пацан-то - настоящий...
Вторым озером было озеро Антиниотисса, то самое, куда они плыли на пикник тандемом из двух лодок, на борту которых страдальчески блевали Теодор и Додо. Водитель такси несколько удивился, когда я попросил заехать туда, но за ваши деньги - любой каприз. Озеро было на месте: грива из тростника и камышей, сосновый лес вокруг, песчаная дюна . Короче, ёлка была, игрушки висели, но как -то не радовали.
И тогда жестом Моисея, поднимающего над головой скрижали, я достал потрёпанную книгу 1979-го года издания и начал читать, идя по огибающей озеро дороге. Это было как провести ладонью по старой, покрытой пылью картине: ведёшь пальцем по строчке и видишь Спирро с острогой на мелководье рядом с пробующим поймать крабёнка Джерри, Лесли, поглаживающего ствол ружья пока мама вытаскивает куропаток из его охотничьей сумки, дремлющую у воды Марго и о чём то спорящих у костра Ларри и Теодора.
Случайно на ноже карманном
Найди пылинку дальних стран...
Вообще, читая книгу Даррелла в родной для неё обстановке, начинаешь замечать те моменты, которые пропускал, перечитывая её предыдущие 1349 раз... Скажем, концовки глав. Читаешь и видишь комнату в Лондоне середины пятидесятых, смотришь как из-за письменного тока поднимается грузный тридцатилетний мальчик. Он подходит к окну, долго смотрит (ну, на что он мог смотреть в своей Англии - конечно на дождь!) в него, набулькивает (нет, анисовку тут он наливать не будет, не тот интерьер, пусть наливает джин) на три пальца джина и думает, что глава почти закончена. В ней есть гекконы, собаки, пеликаны, родственники и много смеха, и осталось дописать последний абзац. Мальчик залпом выпивает джин, закуривает, возвращается к столу, и вместо панч-лайна завершающей шутки, достукивает на машинке несколько строчек светлой тоски по тому что было и уже не будет.
"...Темные волны несли туда белую пену от нашего кильватера и потом, у самых отверстий, начинали со свистом крутиться среди скал. За мысом горы отступили, их сменила чуть покатая равнина с серебристой зеленью олив. Кое-где к небу указующим перстом поднимался темный кипарис. Вода в мелких заливах была ясного голубого цвета, а с берега даже сквозь шум пароходных двигателей до нас доносился торжествующий звон цикад..."
"...пологий склон, спускавшийся прямо к морю. Весь холм и долины вокруг утопали в мягкой зелени оливковых рощ, серебрившихся, как рыбья чешуя, чуть только ветерок трогал листву. Посредине склона, в окружении высоких стройных кипарисов, приютился небольшой дом землянично-розового цвета, словно какой-нибудь экзотический плод, обрамленный зеленью. Кипарисы слегка раскачивались на ветру, как будто они красили небо к нашему приезду, чтобы сделать его еще голубее..."
"...Последний раз я видел Человека с Золотыми Бронзовками как-то под вечер, когда он сидел на пригорке у дороги. Наверно, он возвращался откуда-то с праздника, где выпил много вина, и теперь его качало из
стороны в сторону. Он шел и наигрывал на своей свирели грустную мелодию. Я громко окликнул его, но он не обернулся, а только приветливо помахал мне рукой. На повороте дороги его силуэт ясно обозначился на фоне бледно-сиреневого вечернего неба. Мне хорошо была видна потертая шляпа с перьями, оттопыренные карманы пиджака, бамбуковые клетки с сонными голубями и медленный хоровод чуть приметных точек -- это кружились над его головой золотые бронзовки. Но вот он уже скрылся за поворотом, и теперь передо мной было одно лишь бледное небо, где плавало серебряное перышко молодого месяца. Вдали, в сгустившихся
сумерках, замирали нежные звуки свирели..."
"...Мимо залива проплывала облезлая лодка, на корме ее стоял загорелый рыбак в рваных штанах и взмахивал веслом. Подняв руку, рыбак лениво посылал нам приветствие, а весло его, словно рыбий хвост, рассекало спокойное синее море, жалобно поскрипывало в воздухе и с легким чмоканьем погружалось в воду..."
"...Козы разбрелись среди олив и громким меканьем окликали друг друга, впереди ритмично позвякивал колокольчик вожака. Звонко заливались зяблики, а в миртах, выставив свою грудь, словно мандарин, выводила тонкую трель малиновка. Пропитанный росою остров искрился в лучах утреннего солнца, всюду кипела жизнь. Будь счастлив. Что же, кроме счастья, можно было испытывать в такое время года?.."
"...Сквозь ветки олив сияло залитое лунным светом море. Внизу, у родника, надрывались древесные лягушки. Две совы затеяли спор на дереве за верандой. По виноградным лозам у нас над головой осторожно пробирались гекконы, следившие лихорадочным взором за потоками насекомых, которых, словно водоворот, затягивал свет лампы..."
"...Почти целый час любовались мы этим ослепительным представлением, а потом светлячки стали возвращаться к берегу и постепенно рассеиваться. Вскоре и дельфины потянулись цепочкой в открытое море, оставляя за собой огненную дорожку, которая искрилась и сверкала и наконец медленно гасла, будто тлеющая ветка, брошенная в залив..."
Я смотрел на все ингредиенты счастья, аккуратно расфасованные по полочкам. Я смешивал их, взбалтывал, смотрел на свет, примеривал к реальности и держал два часа на пару. Не берёт. Даже если руки помыть - не берёт. Счастье Дарреллов на Корфу не поддавалось расщеплению, анализу и переносу на других людей.
Для другой семьи вся эта толстая книга света вполне могла бы уместиться в один унылый абзац:
"...переживая тяжёлую психологическую травму и спасаясь от неизбежного финансового коллапса, мать одиночка с четырьмя неуправляемыми детьми разного возраста переезжает в жаркую, грязную и шумную жопу мира. Борясь с отсутствием элементарных благ цивилизации, семья несколько раз меняет жильё в надежде найти что-то отвечающее минимальным санитарным нормам. Каждый из членов семьи справляется с кризисом по своему, стараясь сублимировать свои проблемы: мать с головой уходит в обсессивное приготовление еды, старший сын живёт иллюзией прославиться и стать писателем, средний сын постоянно разбирает и собирает в своей комнате разнообразное оружие, дочь ищет решение проблем в беспорядочных и кратковременных любовных интрижках, а младший ребёнок вообще по-настоящему чувствует себя своим только в компании животных. Все пьют..."
К этому времени я уже успел прочитать достаточно много о настоящей жизни семьи Джерри на Корфу и знал, что у Даррелов тоже всё было не так уж гладко. Но при этом у них получилось вырваться из рамок тоски. Не потому, что этой тоски не было, а потому что они были Дарреллами. Это раз.
А, во-вторых, есть книги, которые не надо предавать анализу. Это просто сказка. Сказка о неполоманном детстве. А также о том, что детство можно вернуть. Даже если ты - женщина таинственного возраста, достаточно взрослая, чтобы иметь четырёх детей. И всё это - возможно...
"Может, в жизни было по другому, только эта сказка нам не врёт..."
Начало - здесь.
Полочка номер девять - гости.
Семья может жить в замечательном месте, быть дружной, весёлой и не испытывать ни в чём нужды. Но детское счастье при всём этом никогда не будет полным без постоянно болтающихся в доме гостей. Гостей должно быть много, они должны быть ебанутыми на всю голову необычными. Время от времени дом должен побулькивать готовкой еды на всю ораву, суетой встреч и проводов, ветром чужих драм и переживаний и странными беседами за жизнь. Ребёнок может не участвовать во всём этом - фоновый шум прибоя из ночных разговоров взрослых будет работать сам по себе.
Какая это благодать!
Я вспоминаю, ночью летней
Так сладко было засыпать
Под говор в комнате соседней.
Там люди с нашего двора,
У каждого свой странный гонор.
Мир, непонятный мне с утра,
Сливается в понятный говор.
Днем распадется этот круг
На окрики и дребезжанье.
Но сладок ночью слитный звук,
Его струенье и журчанье.
То звякнут ложкой о стекло,
То хрустнут кожурой ореха...
И вновь обдаст меня тепло
Уюта, слаженности, смеха.
И от затылка до подошв,
Сквозь страхи детского закута,
Меня пронизывает дрожь,
Разумной слаженности чудо.
Я помню: надо не болеть
И отмечать свой рост украдкой,
И то, что долго мне взрослеть,
И то, что долго - тоже сладко.
Я постигаю с детских лет
Доверчивости обаянье,
Неведенья огромный свет,
Раскованность непониманья.
Да и теперь внезапно, вдруг
Я вздрогну от улыбки милой.
Но где защитный этот круг
Превосходящей взрослой силы?
Бесплодный, беспощадный свет
И перечень ошибок поздних...
Вот почему на свете нет
Детей, растеряннее взрослых.
Фазиль Искандер
Детство
"..Меня так занимали все эти люди с их разговорами, что я просто не знал, кого слушать. Лампы тихо разливали над столом теплый, золотистый свет, заставляли сверкать стекло и фарфор, зажигали огнем красное вино, когда оно лилось в стаканы.
-- Но, дорогой мальчик, вы же не разглядели там смысла... да, да, не разглядели! -- гремел голос Затопеча, склонившего свой горбатый нос над рюмкой.-- Нельзя судить о поэзии как о малярном ремесле. -- ...вот я ему и говорю: "Не стану я надрываться над рисунком меньше чем за десятку сеанс, это же дешевка", я говорю...
-- ...и на следующее утро я был парализован... Потрясен до основания... тысячи цветков... сорваны и смяты... я сказал, что больше не возьму кисть в руки... мои нервы сдали... целый сад исчез... фю-у-ить! И все... А я стоял там и смотрел... -- ...и потом я, конечно, принимала серные ванны...
-- А, да... гм... но, знаете, я считаю, что лечение ваннами несколько... э... несколько... знаете... несколько переоценивают. Мне кажется, девяносто два процента больных...
Тарелки с едой дымились, как вулканические конусы; в самом центре стола на блюде сияла гора ранних фруктов; Лугареция ковыляла вокруг гостей и потихоньку стонала; борода Теодора поблескивала в свете лампы; Лесли старательно катал хлебные шарики, чтоб обстрелять ими бабочку, летавшую вокруг лампы; мама раскладывала еду, всем слегка улыбаясь, и в то же время не спускала глаз с Лугареции; под столом холодный нос Роджера прижимался в немой мольбе к моему колену. Марго и все еще хрипевший Майкл говорили об искусстве:
-- ...вот я и думаю, что Лоуренс делает такие вещи гораздо лучше. Он отличается какой-то особенной свежестью, так сказать... Вы согласны?
Возьмем хотя бы леди Чэттерли, а?
-- Да, вполне согласен. К тому же он творит чудеса в пустыне... и пишет эту замечательную книгу... как ее там... "Семь столпов мудрости", что ли... Ларри и графиня тоже говорили об искусстве:
-- ...но ведь надо обладать простотой и наивностью, иметь ясный глаз ребенка... Возьмите лучшие детские стихи... возьмите Хампти-Дампти... Вот вам поэзия... наивность и свобода от штампов и затасканных приемов.
-- ...но это же будет пустой болтовней о простодушном подходе к поэзии, если вы собираетесь производить созвучия, такие же несложные, как желания верблюда...
Мама и Дюран:
-- ...можете представить, как это на меня подействовало... я был сломлен. -- Да, представляю. Такая досада, после всех этих волнений. Положить вам еще рису?
Жонкиль и Теодор:
-- ...и бельгийские крестьяне... ничего подобного я никогда не видела...
-- Да, здесь, на Корфу, и... э... мне кажется, кое-где в Албании, у крестьян существует очень... э... сходный обычай...
За окном сквозь узоры виноградных листьев проглядывал месяц, слышался странный, размеренный крик сов.."
Полочка номер десять - философия детской старости или эта музыка будет вечной, если я заменю батарейки.
Когда вырастаешь, то понимаешь, что бояться в детстве надо было не буку из шкафа, не подкроватного ворчуна и не вой собаки Баскервилей, затихающий на торфяных болотах. Бояться надо было того, что детские страхи закончатся и начнутся взрослые будни. Дарреллу повезло - у него было несколько встреч, которые, похоже, избавили его от этого страха.
Наверное самая светлая сцена в "Моей семье.." - это не описание красот острова и не пинг-понг юмора в эпизодах с родственниками, а встреча Джерри со старухой. Больной и, похоже умирающей старухой - мамой Кралевского. Один из плюсов весёлых книг - это то, что серьёзные и грустные моменты в них видны особенно ярко и выпукло. И то, что краски доброго юмора с соседних страниц могут смягчить любую тоску и безысходность.
Кралевский провел меня по коридору, открыл дверь и, к моему совершенному изумлению, впустил в большую темную спальню. Это был настоящий цветник. Повсюду стояли вазы, кувшины, горшки со множеством красивых цветов, сиявших в полутьме комнаты, словно драгоценные камни на стенах пещеры. С одной стороны стояла огромная кровать, и на ней среди груды подушек виднелась маленькая, почти детская фигурка. Когда мы подошли поближе, я подумал, что женщина эта очень старая, так как ее тонкое, болезненное лицо было покрыто густой сеткой морщин, избороздивших ее мягкую, бархатистую, словно молоденький гриб, кожу. Но больше всего поражали в ней волосы, густым каскадом спадавшие ей на плечи. Они занимали полкровати и были самого изумительного темно-рыжего цвета, какой только можно себе вообразить. Волосы сверкали и искрились, будто от огня, напоминая мне осенние листья или блестящую зимнюю шкурку лисицы.
-- Мама,-- тихо окликнул ее Кралевский, проходя через комнату и садясь на стул у кровати. --Мама, Джерри к тебе пришел.
Миниатюрная женщина подняла прозрачные, бледные веки и посмотрела на меня большими карими глазами, ясными и умными, как у птицы. Из глубины золотых волос она подняла тонкую, красивую руку в кольцах и с озорной улыбкой протянула ее мне.
Одиннадцатилетний ребёнок встретился с ребёнком за семьдесят. Или за восемьдесят, или за девяносто. И понял - на всю жизнь понял - что не надо бояться того, что детство неизбежно закончится. Потому что оно не. Совсем и никогда - не. Вернее, не совсем так. Детство заканчивается, но только для тех, кто сам решает закрыть эту дверь в лето. А для остальных, правда очень немногих остальных, дверь остаётся открытой до самого конца. И чем дальше - тем интереснее..
-- Говорят,-- начала она,-- говорят, что, когда человек становится старым, как я, в его теле все замедляется. Нет, я этому не верю. Это не так. У меня есть своя теория. Не в человеке все замедляется, а жизнь для него замедляется. Ты меня понимаешь? Все становится как бы затянутым, а когда все движется медленнее, заметить можно гораздо больше. Вам все видно! Все необыкновенное, что происходит вокруг вас, о чем вы даже и не подозревали прежде. Какое чудесное переживание, просто чудесное.
Можно прочитать много умных книг, сходить на кучу полезных семинаров по самопознанию, возобновлению связи с внутренним ребёнком и прочей психохрени. А можно минут пять простоять у кровати больной золотоволосой старухи с умными глазами птицы, приплясывая от желания попасть наконец в туалет, и понять до самой последней печёнки, что бояться - глупо. Очень глупо...
Она улыбнулась мне и поднесла руку в знак прощания. Мы с Кралевским направились к двери. На пороге я остановился, посмотрел назад и улыбнулся. Она лежала совсем неподвижно под покровом своих тяжелых волос. Когда я оглянулся, она еще раз подняла руку и помахала ею на прощанье. Мне казалось, что в полутемной комнате цветы придвигаются к ней, теснятся у ее кровати как бы в ожидании, что она расскажет им о чем-нибудь. Старая больная королева в окружении своего двора -- говорящих цветов.
Через несколько лет у Джерри будет ещё одна похожая встреча со стариком-ребёнком. Видимо, для повторения материала, на случай если первый урок позабылся в процессе подростковых бурь и военного времени. И вдруг в автобусе встретится старый полковник-пацан, с которым Джерри будет ловить черепашек и играть в солдатики. А потом он также неожиданно исчезнет..
- Пустяки, пустяки, - сказал он, высморкался, потом тщательно протер свой монокль и наконец протянул мне руку. - Ну, желаю удачи, мой мальчик. Надеюсь, что мы еще увидимся.
Увидеться нам больше не пришлось. Вскоре после этого его не стало.
На самом деле, за те две с половиной недели, которые мы были на Корфу, я успел побывать только в двух местах действительно связанных с Дарреллами.
Первым было Калами с Белоснежным Домом. На разграбление города у меня было минут пятнадцать-двадцать, в течение которых жена локализовала детей в магазине сувениров. Больше бы семейный бюджет не выдержал. Мне вполне хватило этого времени для получения главного поломнического прозрения: не важно, что всё это было не совсем в тех местах, где висит табличка, главное, что это было где-то рядом. Я носился по улочкам с фотоаппаратом, пугая японских туристов и греческих собак криками "Я Ленина видел!..." и был счастлив. Мне было пофиг, что сама семья Дарреллов жила не собственно в том доме, а неподалёку. Туристские натяжки стали не важны. Важен был этот спуск к морю в тени деревьев и паренёк возраста Джерри, стоящий у кромки воды. То, что у него в ушах были наушники от айфона, было мелкой незначительной деталью. Пацан-то - настоящий...
Вторым озером было озеро Антиниотисса, то самое, куда они плыли на пикник тандемом из двух лодок, на борту которых страдальчески блевали Теодор и Додо. Водитель такси несколько удивился, когда я попросил заехать туда, но за ваши деньги - любой каприз. Озеро было на месте: грива из тростника и камышей, сосновый лес вокруг, песчаная дюна . Короче, ёлка была, игрушки висели, но как -то не радовали.
И тогда жестом Моисея, поднимающего над головой скрижали, я достал потрёпанную книгу 1979-го года издания и начал читать, идя по огибающей озеро дороге. Это было как провести ладонью по старой, покрытой пылью картине: ведёшь пальцем по строчке и видишь Спирро с острогой на мелководье рядом с пробующим поймать крабёнка Джерри, Лесли, поглаживающего ствол ружья пока мама вытаскивает куропаток из его охотничьей сумки, дремлющую у воды Марго и о чём то спорящих у костра Ларри и Теодора.
Случайно на ноже карманном
Найди пылинку дальних стран...
Вообще, читая книгу Даррелла в родной для неё обстановке, начинаешь замечать те моменты, которые пропускал, перечитывая её предыдущие 1349 раз... Скажем, концовки глав. Читаешь и видишь комнату в Лондоне середины пятидесятых, смотришь как из-за письменного тока поднимается грузный тридцатилетний мальчик. Он подходит к окну, долго смотрит (ну, на что он мог смотреть в своей Англии - конечно на дождь!) в него, набулькивает (нет, анисовку тут он наливать не будет, не тот интерьер, пусть наливает джин) на три пальца джина и думает, что глава почти закончена. В ней есть гекконы, собаки, пеликаны, родственники и много смеха, и осталось дописать последний абзац. Мальчик залпом выпивает джин, закуривает, возвращается к столу, и вместо панч-лайна завершающей шутки, достукивает на машинке несколько строчек светлой тоски по тому что было и уже не будет.
"...Темные волны несли туда белую пену от нашего кильватера и потом, у самых отверстий, начинали со свистом крутиться среди скал. За мысом горы отступили, их сменила чуть покатая равнина с серебристой зеленью олив. Кое-где к небу указующим перстом поднимался темный кипарис. Вода в мелких заливах была ясного голубого цвета, а с берега даже сквозь шум пароходных двигателей до нас доносился торжествующий звон цикад..."
"...пологий склон, спускавшийся прямо к морю. Весь холм и долины вокруг утопали в мягкой зелени оливковых рощ, серебрившихся, как рыбья чешуя, чуть только ветерок трогал листву. Посредине склона, в окружении высоких стройных кипарисов, приютился небольшой дом землянично-розового цвета, словно какой-нибудь экзотический плод, обрамленный зеленью. Кипарисы слегка раскачивались на ветру, как будто они красили небо к нашему приезду, чтобы сделать его еще голубее..."
"...Последний раз я видел Человека с Золотыми Бронзовками как-то под вечер, когда он сидел на пригорке у дороги. Наверно, он возвращался откуда-то с праздника, где выпил много вина, и теперь его качало из
стороны в сторону. Он шел и наигрывал на своей свирели грустную мелодию. Я громко окликнул его, но он не обернулся, а только приветливо помахал мне рукой. На повороте дороги его силуэт ясно обозначился на фоне бледно-сиреневого вечернего неба. Мне хорошо была видна потертая шляпа с перьями, оттопыренные карманы пиджака, бамбуковые клетки с сонными голубями и медленный хоровод чуть приметных точек -- это кружились над его головой золотые бронзовки. Но вот он уже скрылся за поворотом, и теперь передо мной было одно лишь бледное небо, где плавало серебряное перышко молодого месяца. Вдали, в сгустившихся
сумерках, замирали нежные звуки свирели..."
"...Мимо залива проплывала облезлая лодка, на корме ее стоял загорелый рыбак в рваных штанах и взмахивал веслом. Подняв руку, рыбак лениво посылал нам приветствие, а весло его, словно рыбий хвост, рассекало спокойное синее море, жалобно поскрипывало в воздухе и с легким чмоканьем погружалось в воду..."
"...Козы разбрелись среди олив и громким меканьем окликали друг друга, впереди ритмично позвякивал колокольчик вожака. Звонко заливались зяблики, а в миртах, выставив свою грудь, словно мандарин, выводила тонкую трель малиновка. Пропитанный росою остров искрился в лучах утреннего солнца, всюду кипела жизнь. Будь счастлив. Что же, кроме счастья, можно было испытывать в такое время года?.."
"...Сквозь ветки олив сияло залитое лунным светом море. Внизу, у родника, надрывались древесные лягушки. Две совы затеяли спор на дереве за верандой. По виноградным лозам у нас над головой осторожно пробирались гекконы, следившие лихорадочным взором за потоками насекомых, которых, словно водоворот, затягивал свет лампы..."
"...Почти целый час любовались мы этим ослепительным представлением, а потом светлячки стали возвращаться к берегу и постепенно рассеиваться. Вскоре и дельфины потянулись цепочкой в открытое море, оставляя за собой огненную дорожку, которая искрилась и сверкала и наконец медленно гасла, будто тлеющая ветка, брошенная в залив..."
Я смотрел на все ингредиенты счастья, аккуратно расфасованные по полочкам. Я смешивал их, взбалтывал, смотрел на свет, примеривал к реальности и держал два часа на пару. Не берёт. Даже если руки помыть - не берёт. Счастье Дарреллов на Корфу не поддавалось расщеплению, анализу и переносу на других людей.
Для другой семьи вся эта толстая книга света вполне могла бы уместиться в один унылый абзац:
"...переживая тяжёлую психологическую травму и спасаясь от неизбежного финансового коллапса, мать одиночка с четырьмя неуправляемыми детьми разного возраста переезжает в жаркую, грязную и шумную жопу мира. Борясь с отсутствием элементарных благ цивилизации, семья несколько раз меняет жильё в надежде найти что-то отвечающее минимальным санитарным нормам. Каждый из членов семьи справляется с кризисом по своему, стараясь сублимировать свои проблемы: мать с головой уходит в обсессивное приготовление еды, старший сын живёт иллюзией прославиться и стать писателем, средний сын постоянно разбирает и собирает в своей комнате разнообразное оружие, дочь ищет решение проблем в беспорядочных и кратковременных любовных интрижках, а младший ребёнок вообще по-настоящему чувствует себя своим только в компании животных. Все пьют..."
К этому времени я уже успел прочитать достаточно много о настоящей жизни семьи Джерри на Корфу и знал, что у Даррелов тоже всё было не так уж гладко. Но при этом у них получилось вырваться из рамок тоски. Не потому, что этой тоски не было, а потому что они были Дарреллами. Это раз.
А, во-вторых, есть книги, которые не надо предавать анализу. Это просто сказка. Сказка о неполоманном детстве. А также о том, что детство можно вернуть. Даже если ты - женщина таинственного возраста, достаточно взрослая, чтобы иметь четырёх детей. И всё это - возможно...
"Может, в жизни было по другому, только эта сказка нам не врёт..."