Ребенок умер, и я умерла
Эту странную молодую женщину нередко можно встретить на центральных ереванских улицах: то она улыбаясь прыгает босиком по лужам, то, подхватив свои многочисленные юбки, бросается прямо под колеса машин... Но чаще ее можно увидеть просто сидящей на нескольких баулах и погруженной в глубокие, отнюдь не радостные мысли.
Ее зовут Гоар и ей даже нет сорока. По национальности она езидка, но какое это имеет значение, если родина ее Армения, а домом стали ереванские улицы. Видно, что жизнь ее изрядно потрепала, поэтому и возраст с первого взгляда трудно определить. Летом ее лицо обжигает беспощадное солнце, зимой - промозглый ветер. Но стоит повнимательнее присмотреться, и увидишь молодую, стройную, довольно-таки привлекательную женщину с очень грустными глазами.
Гоар “мигрирует” с места на место вместе со своим скудным скарбом - пятью котомками. В мешках у нее в основном теплая одежда, так как зимой пережить ночевку на заледенелой улице не каждому удается. Ночевать в подъездах она боится - говорит, могут изнасиловать. На улице - другое дело... Она уже пережила три зимы на улицах. Именно столько составляет ее стаж бомжа. До этого все было иначе...
Жизнь Гоар начиналась почти как у всех: умница и красавица вышла замуж, родила двоих детей, потом как гром среди ясного неба - смерть ребенка, развод с мужем, вернулась в маленькую родительскую квартиру, но там уже брат с семьей - свободного уголка не нашлось. Началось скитание с ребенком по улицам. Лишь забота, чувство ответственности привязывали ее к этому миру, заставляли не опускать руки. Но ребенка отобрали и определили в детский дом, и Гоар осталась одна со своими бедами. Постоянное переосмысление жизни и осознание того, что уже ничего вернуть нельзя, довели ее почти до сумасшествия. Она замкнулась в себе, с трудом идет на контакты - если не хочет с кем-то разговаривать, делает вид (или это действительно так?), что ничего не понимает. Корр. “НВ” тоже не с первого раза удалось ее разговорить - последняя попытка увенчалась некоторым успехом, хотя каждое слово удавалось вытягивать из нее с трудом, а фотографироваться она вообще отказалась. Воспоминания о прошлом заставляют ее снова и снова плакать, повторяя как заклинание: “Ребенок умер... умер... умер... и я умерла”. Она знаками мне показывает - мол, уходи. Ухожу. Гоар дрожащими руками что-то ищет в своих мешках, достает сигарету, закуривает. Пепел стряхивает на голову - старый метод борьбы со вшами. А что еще ей делать, если другой возможности гигиены нет? Руки и ноги помыть она может - работницы одной забегаловки, так называемой “пирожковой”, дают ей воду, часто балуют пирожками, приносят одежду, а вот голову... На этом помощь заканчивается. Прохожие весьма равнодушны к Гоар - ну не вызывает жалости такой контингент, не вызывает! Вот если бы рядом были детские умоляющие глазки, может, сердца прохожих и дрогнули бы, а тут... Жизнь и общество наплевали на Гоар, она - на них: хочется ей петь на улице - поет, хочется прыгать по лужам - прыгает, и ей не важно, какими глазами смотрят на нее прохожие. Хотя зачастую они не смотрят - особенно когда она сидит тихо с протянутой рукой.
Елена Шуваева-Петросян