рассказ «ТОНКОНОГИХ КЛИКНИ ЖУРАВЛЕЙ» (антон шутов) - продолжение
п р о д о л ж е н и е
начало в предыдущем посте ЧИТАТЬ ЗДЕСЬ
«ТОНКОНОГИХ КЛИКНИ ЖУРАВЛЕЙ» [2/2]
* * *
Мы с Эдькой отправились на полдник.
- Хорошая какая бабушка Фая. - Сказал Эдька по дороге.
- Хорошая! - Обрадовано согласился я. - Такая смешная только...
- Но смешная по-доброму.
- По-доброму. Да.
В столовой наши места были за крайним столом возле окна. Пока Эдька расправлялся с запеканкой, я рассматривал небо и опять думал про журавлей. Но вот вдалеке за больничными гаражами мелькнуло цветное пятнышко. Я вскочил со стула. Так и есть, это полосатая вязаная шапочка Аленушки. Забыв про еду, я велел Эдьке отнести мою запеканку и чай в палату, чтобы угостить бабушку Фаю, а сам стремглав помчался разыскивать нянечку.
Нянечка поставила ведро в угол коридора и только-только принялась мыть полы возле ординаторской.
- Пожалуйста, тетя Маша, спуститесь до двери! - Взмолился я.
- Опять пришла подружка?
Нянечка вытирала мокрые ладони о халат. От неё немного пахло хлоркой.
- Иду, иду уже. А ты подержи пока. - И она сунула мне в руки деревянный черенок швабры.
Дверь за нянечкой закрылась, некоторое время было слышно, как она спускается по лестнице в больничных шлепанцах.
Из ординаторской вышла Александра Вениаминовна, удивленно посмотрела на меня, охраняющего швабру и засмеялась.
- Что, Артемушка, решил пользу больнице принести?
- Ага. - Кивнул я, но немного обиделся; выходило так, будто я не приношу никакой пользы этой больнице, только лежу в ней так долго... больше месяца.
- Ну что же, это замечательно. Труд, известно, тоже хорошее лекарство.
Она направилась к дверям отделения и проходя мимо, ласково потрепала меня за плечо.
- Как дела? - Поинтересовался Александр Львович, медленно прогуливающийся шаркающей походкой вдоль по коридору.
Я видел, как ему трудно. Сейчас он добрался до стены, развернулся и тихонько пошел обратно.
- Прекрасно, Александр Львович. И у вас, надеюсь, тоже.
И вот нянечка принесла записку от Аленушки. Вместе с запиской она передала холодный - только что с улицы - оранжевый апельсин. И сама записка была на оранжевой бумаге. А я Аленушке приготовил на этот раз письмо на бумаге алого цвета. Мой любимый цвет.
- Спасибо, тетечка Маша! - Засиял я, возвращая швабру нянечке.
Побежал скорее в палату, где в тумбочке хранилось со вчерашнего дня приготовленное ответное письмо для Аленушки.
Эдька сидел на моей кровати, а бабушка Фая кушала запеканку. В руках у Эдьки было вареное яйцо с завтрака. Фломастерами, которые были рассыпаны на тумбочке, Эдька разрисовывал скорлупу.
- Ты чего это? - Бросил я Эдьке, когда рылся в ящике в поисках записки.
- Бабушка Фая попросила раскрасить. - Пожал плечами он.
- Писанка какая выйдет. - Улыбнулась бабушка Фая, оторвавшись от запеканки. - Пусть красивой станет.
Отыскав записку, я помахал рукам старушке и другу и побежал в соседнее крыло, к широкой лестнице.
Аленушка стояла среди луж, задрав голову. Она засмеялась и принялась махать руками, когда мы увидели друг-друга. Я тоже рассмеялся, глядя на Аленушку через слегка мутное стекло и показал ей записки, оранжевую и алую. Потом сложил поплотнее ту, что была алой и еле дотянувшись до открытой форточки, бросил на улицу. Дождался, пока Аленушка отыщет ее среди высохшей травы и кирпичных обломков.
- Артемка, вы-здо-рав-ли-вай! - Звонко крикнула Аленушка.
Она всегда так говорит. Только каждый раз по-разному, каждый раз так хорошо, что становится немного грустно.
Я закивал в ответ, обещая скорее поправляться. Потом снова продемонстрировал Аленушке оранжевую записку и показал ей по четыре пальца на каждой руке. Аленушка сразу не поняла.
- Сорок четыре! - Крикнул я в форточку. - С этим будет со-рок че-ты-ре!
- Жили в квартире! Сорок четыре! - Радостно крикнула Аленушка в ответ.
Она поняла.
- Что это за крики! - Раздался голос из-за спины.
Вздрогнув, я обернулся, увидел чужую нянечку. Она выходила с ведром и тряпкой из двери, расположенной напротив коридора, ведущего по направлению к моему отделению.
- Ну-ка слазь с подоконника, крикун. И марш к себе! - Принялась она ругаться. - Здесь не велено скакать.
- Извините. - Послушно сказал я и снова сказал, счастливый. - Извините, пожалуйста.
Потом последний раз помахал Аленушке. Увидел, как она бережно укладывает алую записку в карман курточки. И спрыгнул на пол, звонко цокнув подошвами сандалий о кафельный пол лестничной площадки.
Когда я вернулся в палату, Эдик сидел у себя на кровати и читал книжку, которую взял у меня.
- Вот эта книжка, - сказал я бабушке Фае и кивнул на книгу в руках зачитавшегося Эдика. - Про которую я говорил. Помните, утром?
Бабушка Фая задумчиво и неторопливо жевала корочку запеканки.
- Я читать-от не способная. - Проговорила она, дожевав.
- А почему, бабушка, неграмотная? - Подал голос Эдька, высунув из-за книжки. - Ой, извините...
Он покраснел.
- Ой, ну чего стыдишься то. Грамотная-то грамотная, буквы разбираю, но таких книжек, по мне чтобы, в рост чтобы приходились, нет.
Я очистил подаренный Аленушкой апельсин и по палате разлился вкусный оранжевый дух. Разделил плод на дольки и раздал Эдьке и бабушке Фае.
- Могу почитать вслух. - Осторожно предложил Эдька.
- Валяй. - Кивнула Бабушка Фая. - Читай, люблю, когда вслух. Вы вообще молодцы, чтецы какие.
Эдька устроился удобнее на подушке и принялся читать вслух.
- Вот у меня, например, есть цветок. - Выразительно проговаривал он. - И я каждый день поливаю его. Я владею тремя вулканами, которые чищу раз в неделю, в том числе и потухший, мало ли что случится. И моим вулканам, и моему цветку есть кое-какая польза от того, что я ими владею. А от вас вашим звездам никакой пользы нет...
Тем временем я заметил, что яйцо, скорлупа которого старательно разрисована теперь фломастерами, уложено на подушку, что на моей кровати.
Вначале я немного слушал, как читает Эдик. Но книжку эту перечитывал много раз и знал почти наизусть. Не терпелось прочитать письмо Аленушки. Я развернул оранжевую бумагу.
Артемушка, здравствуй.
Как ты живешь? Как у вас с Эдиком дела? Я очень рада, что вам не скучно. Смотри, скорее чтобы поправлялся, а то по тебе очень скучаю. И по Эдику тоже скучаю. Артем, папа недавно подарил мне маленький хрупкий цветочек. Это фиалка. Я посадила его в горшочек и за ним теперь ухаживаю. Я загадала, Артем, что это будто бы ты и словно я тебе помогаю. Цветочек растет, хорошеет. А значит и тебе хорошо в больнице. И еще, о следующем расскажи обязательно Эдику. Для фиалки нужен был черенок, чтобы подвязать в горшочке к нему тонкий стебелек. И знаешь, из чего я сделала черенок? Из того самого обломка золотой стрелки Эдика, который ты подарил. Здорово?
Пожалуйста, не скучайте там. И настроение чтобы и у тебя, и у Эдика всегда хорошее было. Жду, жду вас. Пиши.
Алена.
Засветившийся, я расправил записку. Потом аккуратно, по сгибам, надорвал бумагу и принялся разделять её на ровные квадраты. В это время Эдик читал, а бабушка Фая снова устроилась на покрывале с вязальными спицами и пряжей в маленьких руках. Вязала и внимательно слушала.
Из оранжевой бумаги вышло у меня четыре маленьких птички. Аккуратно разгладив бумажные крылышки, подрисовав черным фломастером маленькие глазки, я поставил птичек на подоконник. Теперь вся коллекция смотрела на меня. Теперь их было ровно сорок четыре, сорок четыре веселых чижа.
- Вот, почти четыре главы прочитали. - Довольный сказал Эдька и отложил книгу.
- Устал теперь, наверное? - Поинтересовалась старушка, распутывая шерстяные нитки.
- Нормально, не устал. - Гордо сказал Эдька. - Еще ни разу не читал вслух, так что спасибо слушателям.
- И тебе спасибо. - Подмигнул я Эдьке.
- А этот, из книжки, - задумчиво заговорила бабушка Фая. - Чего он ищет?
Эдька пожал плечами.
- Я еще не дочитал, не знаю. А вот он, - показал Эдька на меня. - С книжкой не расстается и пока я его знаю, он только при мне уже раза три её читал.
Бабушка Фая посмотрела на меня.
- Принц он, маленький только. Ну, - я растерянно пожал плечами. - Ищет многое, о чем даже не говорится в этой книжке. Но главное, он хочет научиться любить.
- Вот наука! Учиться любить! - Воскликнула старушка. - Он школу какую искать пойдёт что ли? Любить это вот... - Бабушка Фая постучала кулачком по груди, а потом раскрыла ладонь. - Где ж этому научиться?
Я посмотрел в окна на вечернее небо, с которого на землю принялись сходить сумерки. Где же вы, стаи перелетных журавлей, где же?
- Бабушка Фая, - осторожно начал Эдька и слегка поправил книжку, лежащую на коленях, видимо, чтобы спрятаться за ней. - А я заглянул в вашу душу, когда, это, крылья показывал.
- И чего? - Замерла та со спицами в руках.
- Добрая вы. - Опустив глаза сказал Эдька. - Хорошая очень, но только немного грустная.
- Немного, так это у всех. - Покачала головой бабушка. - За добрые слова спасибо тебе. Значит стрелку мне не надобно пускать?
- Вам не надобно. - Улыбнулся Эдька. - Вы сами можете стрелки пускать, только свои.
- А вот это правильно, - старушка усмехнулась и посмотрела на меня. - А ты, Артемушка, чего можешь? Тоже необычный какой, как Эдька?
- Нет, обыкновенный. - Ответил я. - Чудес не умею делать. И стрелок золотых у меня нет. Но с людьми ведь, иногда, можно и без стрелки. Просто хорошо, чтобы. Поговоришь, например, вот, лучше и становится.
Старушка покачала головой, соглашаясь, но ничего не добавила. Только вдруг посмотрела на меня поверх вязальных спиц.
- Помочь я тебе хочу, Артемий. - Тихонько и спокойно проговорила она. - Видишь, вон. - Указала спицами в сторону подушки, на которой лежало раскрашенное яйцо. - Давай уж сюда бумажку со своими сочинениями. Знаю, чего делать. И пересади меня. К подушке.
- Бабушка Фая... - Начал я, но она перебила.
- Иди. Помоги перебраться сначала, а потом сочинение давай.
Я покорно перенес старушку на свою кровать. Она в это время прижимала к груди спицы и пряжу. Сам затем долго копался в бумажках, сложенных на подоконнике, пока не попалась нужная, со строчками: «Тонконогих кликни журавлей...». Принес бабушке Фае.
- Песню я ведь почти сложила. - Сказала бабушка, устраиваясь на подушке возле яйца. - Слова только не совсем запомнила твои, давай прочитаю так.
Старушка достала из кармана своей маленькой фуфайки горсть хлебных крошек и рассыпала по подушке рядом с яйцом. Потом из-за пазухи вынула маленькое белое перышко с Эдькиных крыльев. Осторожно положила перышко сверху.
- Слушайте. Только тихо.
И запела.
Какой чудесный это был мотив! Иногда я сочинял небольшие стихи, радовался каждому получившемуся и знал все наизусть. А сейчас впервые слышал песню, в которой были слова, которые придумал сам, в которых маленькой силой кружилась частица меня. Бабушка Фая неторопливо пела медленную песню.
...попроси их, чайка, торопиться
Над больницей скучною моей
Клинышком надежды появиться...
Если сказать честно, то от того, что вдруг шевельнулось внутри меня, я побоялся заплакать. Но боялся теперь не из-за смешливого Эдькиного «слезки-на-колесках», а непонятно из-за чего. Просто стало внутри очень неспокойно из-за чувств.
Перышко несколько раз скатывалось на подушку, но бабушка, не прерывая песни, подбирала его и снова устраивала на раскрашенной скорлупе.
Немного заболел крестообразный рубец на груди. Начала ныть спина, а на лопатках, где было клеймо, я чувствовал, щиплет. Это был самый хороший знак. Это означало, кто-то дорогой и близкий где-то очень хорошо подумал про меня. Может быть мама с папой?..
Я стиснул зубы, потому что от мыслей про маму, которая очень далеко, реветь захотелось неистерпимо.
- Спасибо, бабушка Фая. - Сказал я, когда старушка допела песню и почувствовал, как дрожит голос.
В палату пробрался сумрак, но мы не торопились включать свет. Было необычайно тихо. Эдька, тоже остолбеневший, сидел не шевелясь на своей кровати.
- Довязать немного осталось. - Сообщила как ни в чем не бывало бабушка Фая и села на подушку, скатилась вниз на покрывало.
- Я сейчас свет включу. - Поспешил я к выключателю.
От электрического света в комнате стало неистерпимо ярко. Я отошел к окну, прижался лбом к холодному стеклу и смотрел в темноту. Губы дрожали. В отражении стекла мне было видно, что Эдька уткнулся в книгу. Мне было заметно, что он сидит задумавшийся, глаза не бегали по строчкам. Эдька не читал.
Я прошел к свободной койке, лег на неё и закрыл глаза. Проведенная без сна ночь опять возвращала мне усталость. «Пожалуйста, пусть приснится снова про птиц», - попросил я про себя.
Но снов не было.
Я проснулся от стука. И вначале показалось, что осторожное постукивание раздалось из раскрашенного яйца, которое по прежнему лежало на моей подушке. Но оказалось, что стучали в дверь. Она скрипнула, открываясь и я, сонно потирая глаза, увидел, что в палату заглянула тетя Маша.
- На ужин, мальчики, на ужин. - Позвала она.
Эдька потянулся на своей кровати.
Я оглянулся на подушку, где прежде сидела бабушка Фая, но там её не нашел. Только на покрывале лежала расправленная рукавами в стороны новенькая маленькая шерстяная кофта. И рядышком с кофтой - листочек со стихами про журавлей.
- А где бабушка? - Спросил я встревожено у Эдьки.
- Не знаю, я сам спал. - Разочарованно ответил он.
Прежде, чем мы отправились в столовую, я внимательно обошел всю палату, заглядывая во все уголки. Бабушки Фаи не было.
На ужин давали совсем неприятное: холодную вареную рыбу и гречневую кашу. Я глотал еду, не чувствуя вкуса. Старался не думать, что эта рыбина, что лежала на краю моей тарелки, совсем недавно жила, плавала и мечтала о том, как заведет детишек-мальков и будет их воспитывать, учить жизни. Однако, отложил несколько кусков рыбьего мяса и пару ложек каши для бабушки Фаи.
Эдька зашел в палату первым.
- Арт. - Тихо прошептал он.
Я выглянул из-за его плеча и тоже увидел.
Яйцо, которое Эдька раскрашивал фломастерами и над которым бабушка Фая пела красивую песню, теперь скатилось на покрывало. Но удивительным было то, что скорлупа потрескалась и на одном яичном боке зияла дыра.
Осторожно, тихо ступая, мы подошли к койке. Скорлупа чуть шевельнулась. От неожиданности я чуть не отпрыгнул. Эдька присвистнул. И, кажется, именно от этого свиста нечто в яйце снова забеспокоилось, скорлупа еще больше растрескалась и вдруг рассыпалась на большие и маленькие осколки.
На покрывале переступая маленькими тоненькими розовыми лапками стояла беленькая птичка. Совсем крохотная. У птицы был небольшой оранжевый клюв и блестящие глаза-бисеринки.
- Чайка! - Охнул Эдька.
- Точно, чайка... - Заволновался я.
И тут...
- Цяйка. - Пискнула птичка, будто повторяя за нами.
Эдька расхохотался, а у меня на глазах вдруг выступили слезы.
- Маленькая, маленькая, - склонился я над птичкой. - Не бойся нас.
- Не боюсь. - Снова пискнула чайка.
- С днем рождения тебя. - Робко пробормотал Эдька.
Птичка огляделась, потом вдруг побежала по покрывалу, быстро семеня розовыми лапками, цепко вскарабкалась на подушку и невозмутимо склевала несколько хлебных крошек. Мы не отрываясь смотрели на чайку.
- Вкусьн. - Пролепетела она, когда склевала порядочно. - За это спасибо.
- А как тебя зовут? - Не удержался я.
- Цяйка. - Спокойно сказала она. - А тебя?
- Ар... - Я закашлялся. - Артемом меня зовут. - И когда чайка повернула крошечную голову к Эдьке, я поспешно добавил. - А это Эдик. Лучше, Эдька.
- Оцен прятно. - Сказала чайка и кивнула. - А тперь, за дела.
- Какие у тебя, у новорожденной, дела? - Эдька удивился.
- Сроцны! - Гордо пропищала чайка.
Птица вытянулась на тонких ногах, взмахнула крыльями-лепесточками и вспорхнула. Она сделала несколько кругов под потолком, вокруг круглого плафона лампы и подлетела к форточке. Уселась на перекладину оконной рамы.
- Мальцики, здице, здице.
И улетела, спорхнув в темноту уже совсем сгустившегося вечера.
С Эдькой мы остались в палате вдвоем. Еще некоторое время стояли, задрав головы, смотрели через форточку на черное небо, подсвеченное далекими фонарями городских улиц.
- Вот те на. - Сказал Эдька. - Цайка.
- Где же бабушка? - Начал я всё больше тревожиться.
Мы решили подождать. Эдька куда-то вышел. Я собрал с покрывала цветные осколки скорлупы. Сложил их аккуратно вместе и положил на подоконник к запискам и коллекции бумажных чижей.
«Тонконогих кликни журавлей...» - Вертелось в голове и я снова и снова с надеждой посматривал в темное небо.
- Темка. - Шепнул Эдька, появившийся из-за двери. - Ну-ка иди сюда скорей.
Глаза его горели, Эдька улыбался и еще не доходя до двери, я уже понял, что Эдька нашел бабушку Фаю. Мы осторожно выглянули из-за угла в коридор. Неподалеку стоял письменный стол, ящики которого были набиты историями болезней пациентов. Под стеклом пестрили мелкими цифрами и буквами графики. А на столе склонила плафон всегда зажженная по вечерам настольная лампа.
Сейчас на стуле за столом сидела тетя Маша, а перед ней на столе в лучах лампы, будто выхваченная прожекторным светом, сидела наша старушка и о чем-то с тетей Машей тихо беседовала. Рядом под лампой стоял стакан, в котором - видно было издалека - был заварен крепкий темный чай.
Я вышел в коридор и потянул Эдьку за локоть вслед за собой.
- Вот, который постарше, сейчас собрался в архитектурный поступать. Но ведь в другой город ехать, жить там в общежитии надо. Это не каждый так может взять и отправить ребенка... - Рассказывала тетя Маша бабушке Фае. - Да и потом, они разъедутся кто куда, а нам с родителями сидеть и думать, как они там, чем питаются, всё ли в порядке.
- Ох и любишь ты внуков. - Кивала бабушка Фая. - Дети, это ради чего человек жить может, ради чего может и непобедимое победить. Душа светлеет, как вспоминаешь... Вижу ведь.
- Светлеет. - Вздохнула тетя Маша и обернулась на нас с Эдькой. - Вот и мальчики с ужина вернулись.
- Мы вас потеряли, бабушка Фая, испугались... - Сказал я старушке.
- Да вот чаем здесь потчуют меня. А чего бояться, али я несмышленая?- Расхохоталась она. - Это за вами глаз да глаз нужен. Ты с ними построже, Мария.
- Да куда уж строгости. Хорошие мальчишки. - Сказала тетя Маша.
- Пожалуйста, кофту принеси, Артемий. - Попросила старушка. - Да и шерсти захвати, какая осталась.
Когда я принес, бабушка принялась деловито сворачивать шерсть в тугие мотки.
- А вот какую я связала. - Показала она кофту тете Маше. - На рукава переход видишь какой? Моя задумка такая, особливая.
Тетя Маша осторожно взяла кофту в руки, внимательно рассматривая мелкие стежки.
- Ты главное запомни, - наказывала старушка, когда тетя Маша вернула ей кофту. - Петли через две клади, а потом только перехлест эдакий. А вот тут, чтобы на поворот, надо меленько-меленько. А вы мальчики, - повернулась бабушка Фая к нам с Эдькой. - Вы давайте хорошо живите, чтобы все ладно было.
- Ты что уходишь? - Испугался я.
Она пожевала губами.
- Надо бы уходить. Да и вы тут не задержитесь. - Она улыбнулась и подмигнула, переводя взгляд то на меня, то на Эдьку. - Ведь говорила ужо, странница я. А всё, что могла здесь сделать, сделала. Теперь вон...
Бабушка Фая посмотрела на тетю Машу и та, сразу сообразив, положила на стол листочек, на котором только что быстро написала пару строчек.
Я склонился над столом. На листочке рукой тети Маши было выведено: А.Л. Ногин, кардиология, палата 16.
- Александр Львович, - сказал Эдька, тоже заглядывая в листочек.
- Александр Львович! - понял я. - Вы хотите с ним поговорить теперь?
- Да, Артемушка. - Тебе я помогла, а теперь надобно дальше шагать по свету. Вот и еще одно дело ждет. Найду я его сына. А сам он выздоровеет от своего сердца. Засиживать ведь, всё равно что старость звать, да дожидаться. Чайка-то сделала своё дело ужо, ступайте, не провороньте таперича нужное. А Мария меня проводит. Ну-ка наклонись...
Я наклонился к столу. Бабушка Фая подошла и тихонько поцеловала меня в щеку. Потом потерла ладошкой и шмыгнула носом. В ярком свете настольной лампы я увидел, что её маленькие глаза заблестели, веки покраснели.
- А любить, - прошептала она мне в ухо. - Ты уже умеешь. Но учиться этому, это всегда пользительно. Только школ не нужно. Живи добро и душа сама любовью наполняется. Вот. Теперь прощай, Темушка.
- Ты специально приходила да, ждала меня там в саду? - Еле слышно спросил я.
- Может и специально. - Сказала бабушка Фая. - Колеса разбрасываешь по крышам, живешь без покоя… А песенку твою про журавлей унесу с собой и по белому свету петь стану. Спасибо за неё.
Потом попросила наклониться к ней Эдьку и тоже поцеловала его. Что-то долго шептала ему на ухо. Опять я боялся расплакаться. Стоял и нервничал.
- Идите, идите. - Сказала бабушка Фая.
И вот, тетя Маша бережно унесла её вдаль по коридору.
Мы вернулись в палату.
- Грустно. - Сказал Эдька каким-то глухим, не своим голосом.
Я отвернулся и боялся посмотреть на него. Чтобы было легче, я подошел к выключателю и погасил в палате свет.
- Собирайся. - Сказал я Эдьке.
- Я уже собрался. - Ответил он.
Через минуту мы стояли на веранде. Под мышкой я сжимал любимую книгу. А в карманы штанов рассовал записки со стихами.
Желтела круглая добрая луна. Где-то здесь, совсем недалеко от порога сегодняшним утром я встретил бабушку Фаю. В сумраке чернели точеные ветви яблонь больничного сада. На мне был снова серебристый свитерок. Пижама осталась в палате, теперь она лежала одинокая аккуратно сложенная на бывшей моей койке.
Я сел на корточки и потуже затянул ремешки на сандалиях. Передо мной на серых досках были рассыпаны цветные бумажные птички. Все сорок четыре чижа.
Лунный свет отразился на латунной глади Эдькиной кирасы. Сам Эдька расправил огромные крылья, когда мы вместе услышали первое «курлы...». Бумажные чижи затрепетали на полу веранды, то ли от того, что уже стремились скорей взлететь, то ли от того, что широкие крылья Эдьки совершали широкие взмахи.
Лопатки зажгло, монограмма-клеймо снова ожила.
И дальше небо зашумело от легких шорохов белых журавлиных крыльев.
КОНЕЦ
Июнь 2006 (написано в больнице)