Из книги "Две сестры". Жизнь в эвакуации.1941-1943 гг.
Из Москвы до Астрахани мы добирались на пароходе. В каютах разместились начальники и ответственные работники со своими семьями. А люди нашего ранга - на палубах.
В первый день мы очень устали, так как перетаскали с пристани на палубу в отведенный нам угол все бабушкины вещи, а потом устроили нам спальные места из расстеленных на полу одеял и подушек - одно для бабушки отдельное и второе общее для нас троих. Вдоль бортов стояли прикрепленные к полу скамейки.
Не успели мы отчалить от московской пристани, как началась бомбежка. Сейчас мне думается, что это не наш пароход был целью гудящих в небе самолетов, а бомбы рвались недалеко на суше. Но нам было очень страшно, мы втроем с мамой и Зиной сидели, обнявшись, и дрожали, представляя, что было с нашим домом. Ни мама, ни бабушка плавать не умели, да и мы обе, если нас выбросило бы взрывной волной на воду, до берега не доплыли бы.
Плохо ли, хорошо ли, но до Астрахани, мы через 10-12 дней добрались. Продукты кое-какие у нас с собой были, а кипяток в титане можно было брать в любое время. Именно в это время Зина сформулировала простейшую формулу человеческого счастья: «Вдоволь хлеба и кипятка, и не бомбят!»
В Астрахани нас устроили с еще двумя семьями вместе в одном большом зале, или классе, пустующей летом школы. Нам привезли по железной кровати на каждого человека, по столу на каждую семью и по стулу. В коридоре были туалеты для девочек и мальчиков и умывальники в них.
Так начался новый этап в нашей жизни.
Маме удалось устроиться на работу почти по специальности - контроллером-лаборантом на аптечном складе; она проработала там с 19 августа 41 года по 13 августа 1942 года, пока не пришлось эвакуироваться еще дальше в связи с тем, что немцы подошли к Волге. Зина училась на курсах радистов, а в свободное время бегала по магазинам и рынкам города в поисках чего-нибудь съедобного, доступного нам по цене. Бабушка была все время дома, хранила вещи от воров и варила на электрической плитке нехитрую еду для нас.
Хуже всех было мне, плохо не в материальном (зарплату, хоть не большую, платили регулярно), а в духовно-моральном плане - меня еще в Москве зачислили секретарем начальника Главка, но я не знала ни стенографии, не умела быстро печатать на машинке, не знала основ канцелярского делопроизводства. Конечно, все это можно изучить и в течение определенного времени, но текущие дела не ждали. Через месяц меня освободили от работы секретаря и назначили инспектором по кадрам (18 августа 1941 года), еще через месяц в связи с ликвидацией ГлавРыбСтроя я была переведена в отдел капитального строительства Народного Комиссариата Рыбной промышленности СССР. В тот же день, 16 сентября, я была назначена секретарем-стенографисткой.
Я понимала, что меня держат в штате и переводят из отдела в отдел в память о папе, чтобы иметь возможность оказывать его семье таким образом благотворительную помощь. Понимать-то я понимала, но моя гордость и мое честолюбие не позволяло мне спокойно мириться с такой жизнью.
Наконец я получила из своего института извещение, что в сентябре начинаются занятия, и мне следует вернуться в Москву.
Мне очень не хотелось оставлять маму и Зину, но, поплакав все вместе, мы решили, что плохо ли, хорошо ли, но их быт здесь приобрел какую-то стабильность, но возвращение в Москву смогу организовать только я, если сама буду в Москве. Так и решили: я сейчас еду в Москву, а там при первой возможности организую им всем вызов. И здесь бабушка сделала весьма щедрый жест: она достала из одного чемодана сына Ефима кожаное черное пальто. Оно мне было велико, сшито на мужчину, но какое эти мелочи имели значение, в этом пальто я буду ходить к разному начальству и должна выглядеть достойно.
Однако в наши наивные планы Война внесла свои коррективы. Когда я приехала в Москву, то обстановка была настолько угрожающей, что я добровольно вступила в армию (об этом напишу подробнее ниже). По совету нашего политрука, я выслала на мамино имя три справки, которые могли бы облегчить жизнь нашей семьи. Справки составлены были на мою девичью фамилию (Юдович, ту же, что и фамилия матери), и в них указано мое воинское звание «ст. лейтенант», в то время как я была «рядовая».
Зина потом мне писала, что благодаря этим справкам их прикрепили к магазину Военторга, а там ассортимент продуктов был немного лучше, чем в обычных магазинах. Хоть что-то я для них сделала…
Зина, закончив курсы радистов, работала в порту, обслуживая пароходы и траулеры Наркомата Рыбной промышленности. Жила семья моя скудно, бедно и очень тоскливо. В Астрахани у них близких друзей не было, новых заводить не хотелось, да и не было общих интересов для такого общения.
Летом, ближе к осени 1942 года немецкие войска подошли к Волге. Население Астрахани начало готовить город к отражению наступления, строить оборонительные рубежи и рыть окопы. Послали и Зину. Мама сшила ей из ватного одеяла спальный мешок. Местные девушки, работавшие рядом с ней, дивились на это удобство, так как им, чтобы организовать себе сносный ночлег под открытым небом, необходимо было что-то подкладывать под себя, чем-то прикрываться, но с боков все равно поддувало и было холодно. Зина же спала спокойно, в уютном теплом «коконе».
Моя сестра была незакаленная городская девушка, она и в школе физкультуру не любила, руки у нее были маленькие, нежные, а здесь - тяжеленная лопата, очень плотный глинистый грунт и работа в течение 10-12 часов. Уже с первых дней на руках образовались кровавые мозоли, боли в спине и пояснице, в руках и ногах, а еще страх, что немцы могут взять город, а об их зверствах уже было хорошо известно.
Линии окопов, которые копали женщины и подростки, хорошо видны были с воздуха, и немецкие летчики стали обстреливать их из пулеметов, опускаясь так низко, что, по рассказу Зины, были видны их смеющиеся лица и издевательские жесты пальцами рук.
В середине августа началась эвакуация населения из Астрахани, готовился к дальнейшей эвакуации вглубь страны на восток и комиссариат Рыбной промышленности, кажется, в Омск. Но теперь в аппарате Комиссариата никто из членов нашей семьи не работал. Боясь, что семью могут оставить в Астрахани, не включив в списки лиц, отправляемых по железной дороге, мама написала на имя Наркома Ишкова письмо с просьбой направить Зину в Сибирь. Дело в том, что по окончании курсов радистов Зина работала на пароходах, принадлежащих НаркомРыбПрому, мобилизованных на помощь армии. Они уходили в море, их бомбили и обстреливали, и мама, естественно, очень беспокоилась о судьбе Зины, и не трудности жизни на две семьи, а смертельная боязнь, что Зину могут сделать военнообязанной и оставить на флоте.
Черновик этого письма сохранился, и я его привожу ниже.
НАРОДНОМУ КОМИССАРУ РЫБНОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ СССР ТОВ. ИШКОВУ А.А.
Александр Акимович!
Создавшееся положение вынуждает меня просить Вашего содействия. Мой муж, Юдович Е.Э., главный бухгалтер быв. ГлавРыбСтроя, работал в системе Главрыбы, и затем в НКРП 20 лет. После его трагической смерти в Москве (он погиб при бомбардировке на посту ПВО и одновременно погибло все имущество), по Вашему распоряжению, Наркомат принял все меры к тому, чтобы эвакуировать меня, старушку-мать и двух дочерей в г. Астрахань. Вскоре старшая дочь ушла на фронт добровольцем. Младшая дочь Зинаида окончила курсы Радистов при ВКТ, работала на п/х «Симферополь», сейчас работает на п/х «М. Горький».
Вы, как отец и семьянин, поймете мое состояние - потеряв мужа, все время волноваться за детей и остаться одинокой со старушкой матерью очень тяжело. При очень ограниченных средствах жизнь на две семьи была так тяжела, что на почве упадка питания и на нервной почве я потеряла зрение на 60 % , а в настоящее время здоровье мое так расшатано, что по сигналу воздушной тревоги вижу перед собой образ мужа и иногда разговариваю с ним.
Я боюсь безумия.
Александр Акимович, прошу Вас чутко отнестись к моей просьбе, так как обратиться мне больше не к кому. Прошу Вашего распоряжения перевести мою дочь Зинаиду на работу в Сибирь, где у меня в Омской области живет сестра, а в Новосибирске - сестры мужа, или в другое место, в зависимости от возможностей. Это дает нам возможность с дочерью жить одной семьей и избавит меня от лишних волнений.
Буду Вам глубоко признательна за Ваше внимание к моей просьбе.
Адрес: г. Астрахань, Набережная 1-го Мая, д.№51, 13 августа 1942 года.
Это письмо, полное трагизма, отражает весь ужас жизни нашей мамы в тот период. Я его и сейчас без слез не могу перечитывать…
Однако нарком, т. Ишков А.А. направил нашу семью не в Новосибирск, не в Омск, а в Омскую область, на самый ее север в Ханты-Мансийск, стоящий на слиянии рек Оби и Иртыша, где был большой речной порт и где требовался радист. Но когда семья прибыла туда, то оказалось, что портовая контора с радиорубкой расположена еще дальше - в с. Кондинском. Там моим родным и пришлось прожить до октября 1943 года.
Дорога от Астрахани до с. Кондинское была длинная и сложная, с пересадкой в г. Омске. Первый ее этап от Астрахани до Омска был по железной дороге в вагонах-теплушках, оборудованных только деревянными нарами и жестяным ведром, которое после использования его в качестве туалета следовало опорожнить в дыру, прорезанную в полу. Ехали долго, централизованного питания не было. На привокзальных базарчиках или у теток, которые подходили к открытым дверям теплушек, все было очень дорого. Денег у мамы было мало, и если удавалось купить что-либо более или менее съедобное (горячую отварную картошку, початок отварной кукурузы, яблоко или кружку молока, иногда лепешку), то это в первую очередь, отдавали бабушке, а по рассказам Зины, были дни, когда они с мамой вынуждены были довольствоваться двумя сырыми морковками.
Бабушка капризничала, всем была недовольна и ворчала, что старик, ее сосед по нарам, часто пукает в ее сторону. Пассажиры теплушек иногда под влиянием голода меняли у привокзальных торговок какие-либо вещи. У мамы и Зины своих вещей не было, а что-либо достать из многочисленных узлов и мешков бабушки даже и мысли такой не возникало…Мама и Зина обычно лежали, обнявшись, и шептались, либо тихо плакали. Голодные, несчастные они ехали, не зная, что ждет их впереди.
Когда приехали в город Омск и выгрузили наш многочисленный и тяжелый багаж, то оказалось, что навигация по р. Оби уже закончилась, и дальнейший путь до Ханты-Мансийска предстояло поделать на санях. Теплых вещей ни у мамы, ни у Зины не было, хорошо еще, что перед отъездом успели купить телогрейки. Ехали, завернувшись в одеяла…
В Кондинском их поселили в бревенчатой избе у хозяев, которые очень сочувственно отнеслись к эвакуированным постояльцам. Слово «эвакуированные» они произносили как «выковырянные», что вообще-то и соответствовало действительности.
Работала одна Зина, зарплата была очень маленькая, на еду не хватало. Мама (для нее работы по специальности здесь не было) как только могла, старалась достать что-нибудь съестное: она гадала на картах местным женщинам, у которых на фронте были родные, продавала швейные иголки, две пачки которых она еще в Астрахани получила в Военторге, туда же ушли четыре катушки ниток - две белых и две черных, а здесь это была редкость. Иногда она давала несложные медицинские советы. Так, Зина рассказывала, что у одного охотника нарывал палец, а так как кожа на нем была толстая и загрубевшая, то процесс затянулся, и человек мучился. Мама развела ихтиоловую мазь в горячей воде и велела ему парить этот палец, доливая ему горячую воду. Нарыв вскоре прорвался, а благодарный пациент принес большой кусок медвежатины.
Так продолжалось до тех пор, пока по рекомендации кого-то из новых знакомых маму приняли на работу в местный рыбозавод, в цех, где чистили и потрошили рыбу. Первое время она, не имея навыка, не выполняла план, а потом стала внимательно следить за работой своей соседки по столу, перенимать ее приемы и постепенно наловчилась и приобрела профессиональные навыки. Она стала легко выполнять план, а так как платили на этом рыбозаводе в основном рыбой, и это было уже счастьем - голод отступил.
Зина работала хорошо и с удовольствием. Моряки (речники), капитаны и штурманы к новенькой хорошенькой и молодой радистке относились очень хорошо: работала она прекрасно, любила посмеяться над их нехитрыми шутками. В радиорубке хранилась чья-то балалайка. И сюда постоянно приходила молодежь поболтать с радисткой, потренькать на балалайке и посмеяться от души...
И мама, и Зина рассказывали смешную историю, как однажды на местном базаре один парень, не то хант, не то манси, приехавший из тайги и пригнавший сюда несколько оленей, увидел Зину и начал предлагать маме за нее оленей и какие-то меха. Ему очень хотелось взять Зину в жены и увезти ее с собой в тундру. Он долго не мог понять причин ее отказа, ехал за мамой и Зиной до их дома и все набавлял цену. Но Зину ни жених, ни сытая жизнь в чуме не соблазняла, и он, обиженно ворча, повернул свою упряжь.
Случился здесь в Кондинском с моими родными и печальный случай, который мог бы закончиться трагедией. Зина заразилась скарлатиной, которая и теперь во взрослом состоянии очень тяжело протекает, а без соответствующих лекарств могла бы привести к неблагоприятному исходу. В то время, наиболее эффективным лекарственным средством снятия воспалительных процессов считался красный стрептоцид. Стоил он очень дорого, а у мамы денег не было. И здесь бабушка дала серебряную ложку (свою, не из саквояжа тети Ани), продав которую мама купила это лекарство. Зина выздоровела, но скарлатина дала осложнения на сердце, которое потом болело у нее всю жизнь.
В первый день мы очень устали, так как перетаскали с пристани на палубу в отведенный нам угол все бабушкины вещи, а потом устроили нам спальные места из расстеленных на полу одеял и подушек - одно для бабушки отдельное и второе общее для нас троих. Вдоль бортов стояли прикрепленные к полу скамейки.
Не успели мы отчалить от московской пристани, как началась бомбежка. Сейчас мне думается, что это не наш пароход был целью гудящих в небе самолетов, а бомбы рвались недалеко на суше. Но нам было очень страшно, мы втроем с мамой и Зиной сидели, обнявшись, и дрожали, представляя, что было с нашим домом. Ни мама, ни бабушка плавать не умели, да и мы обе, если нас выбросило бы взрывной волной на воду, до берега не доплыли бы.
Плохо ли, хорошо ли, но до Астрахани, мы через 10-12 дней добрались. Продукты кое-какие у нас с собой были, а кипяток в титане можно было брать в любое время. Именно в это время Зина сформулировала простейшую формулу человеческого счастья: «Вдоволь хлеба и кипятка, и не бомбят!»
В Астрахани нас устроили с еще двумя семьями вместе в одном большом зале, или классе, пустующей летом школы. Нам привезли по железной кровати на каждого человека, по столу на каждую семью и по стулу. В коридоре были туалеты для девочек и мальчиков и умывальники в них.
Так начался новый этап в нашей жизни.
Маме удалось устроиться на работу почти по специальности - контроллером-лаборантом на аптечном складе; она проработала там с 19 августа 41 года по 13 августа 1942 года, пока не пришлось эвакуироваться еще дальше в связи с тем, что немцы подошли к Волге. Зина училась на курсах радистов, а в свободное время бегала по магазинам и рынкам города в поисках чего-нибудь съедобного, доступного нам по цене. Бабушка была все время дома, хранила вещи от воров и варила на электрической плитке нехитрую еду для нас.
Хуже всех было мне, плохо не в материальном (зарплату, хоть не большую, платили регулярно), а в духовно-моральном плане - меня еще в Москве зачислили секретарем начальника Главка, но я не знала ни стенографии, не умела быстро печатать на машинке, не знала основ канцелярского делопроизводства. Конечно, все это можно изучить и в течение определенного времени, но текущие дела не ждали. Через месяц меня освободили от работы секретаря и назначили инспектором по кадрам (18 августа 1941 года), еще через месяц в связи с ликвидацией ГлавРыбСтроя я была переведена в отдел капитального строительства Народного Комиссариата Рыбной промышленности СССР. В тот же день, 16 сентября, я была назначена секретарем-стенографисткой.
Я понимала, что меня держат в штате и переводят из отдела в отдел в память о папе, чтобы иметь возможность оказывать его семье таким образом благотворительную помощь. Понимать-то я понимала, но моя гордость и мое честолюбие не позволяло мне спокойно мириться с такой жизнью.
Наконец я получила из своего института извещение, что в сентябре начинаются занятия, и мне следует вернуться в Москву.
Мне очень не хотелось оставлять маму и Зину, но, поплакав все вместе, мы решили, что плохо ли, хорошо ли, но их быт здесь приобрел какую-то стабильность, но возвращение в Москву смогу организовать только я, если сама буду в Москве. Так и решили: я сейчас еду в Москву, а там при первой возможности организую им всем вызов. И здесь бабушка сделала весьма щедрый жест: она достала из одного чемодана сына Ефима кожаное черное пальто. Оно мне было велико, сшито на мужчину, но какое эти мелочи имели значение, в этом пальто я буду ходить к разному начальству и должна выглядеть достойно.
Однако в наши наивные планы Война внесла свои коррективы. Когда я приехала в Москву, то обстановка была настолько угрожающей, что я добровольно вступила в армию (об этом напишу подробнее ниже). По совету нашего политрука, я выслала на мамино имя три справки, которые могли бы облегчить жизнь нашей семьи. Справки составлены были на мою девичью фамилию (Юдович, ту же, что и фамилия матери), и в них указано мое воинское звание «ст. лейтенант», в то время как я была «рядовая».
Зина потом мне писала, что благодаря этим справкам их прикрепили к магазину Военторга, а там ассортимент продуктов был немного лучше, чем в обычных магазинах. Хоть что-то я для них сделала…
Зина, закончив курсы радистов, работала в порту, обслуживая пароходы и траулеры Наркомата Рыбной промышленности. Жила семья моя скудно, бедно и очень тоскливо. В Астрахани у них близких друзей не было, новых заводить не хотелось, да и не было общих интересов для такого общения.
Летом, ближе к осени 1942 года немецкие войска подошли к Волге. Население Астрахани начало готовить город к отражению наступления, строить оборонительные рубежи и рыть окопы. Послали и Зину. Мама сшила ей из ватного одеяла спальный мешок. Местные девушки, работавшие рядом с ней, дивились на это удобство, так как им, чтобы организовать себе сносный ночлег под открытым небом, необходимо было что-то подкладывать под себя, чем-то прикрываться, но с боков все равно поддувало и было холодно. Зина же спала спокойно, в уютном теплом «коконе».
Моя сестра была незакаленная городская девушка, она и в школе физкультуру не любила, руки у нее были маленькие, нежные, а здесь - тяжеленная лопата, очень плотный глинистый грунт и работа в течение 10-12 часов. Уже с первых дней на руках образовались кровавые мозоли, боли в спине и пояснице, в руках и ногах, а еще страх, что немцы могут взять город, а об их зверствах уже было хорошо известно.
Линии окопов, которые копали женщины и подростки, хорошо видны были с воздуха, и немецкие летчики стали обстреливать их из пулеметов, опускаясь так низко, что, по рассказу Зины, были видны их смеющиеся лица и издевательские жесты пальцами рук.
В середине августа началась эвакуация населения из Астрахани, готовился к дальнейшей эвакуации вглубь страны на восток и комиссариат Рыбной промышленности, кажется, в Омск. Но теперь в аппарате Комиссариата никто из членов нашей семьи не работал. Боясь, что семью могут оставить в Астрахани, не включив в списки лиц, отправляемых по железной дороге, мама написала на имя Наркома Ишкова письмо с просьбой направить Зину в Сибирь. Дело в том, что по окончании курсов радистов Зина работала на пароходах, принадлежащих НаркомРыбПрому, мобилизованных на помощь армии. Они уходили в море, их бомбили и обстреливали, и мама, естественно, очень беспокоилась о судьбе Зины, и не трудности жизни на две семьи, а смертельная боязнь, что Зину могут сделать военнообязанной и оставить на флоте.
Черновик этого письма сохранился, и я его привожу ниже.
НАРОДНОМУ КОМИССАРУ РЫБНОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ СССР ТОВ. ИШКОВУ А.А.
Александр Акимович!
Создавшееся положение вынуждает меня просить Вашего содействия. Мой муж, Юдович Е.Э., главный бухгалтер быв. ГлавРыбСтроя, работал в системе Главрыбы, и затем в НКРП 20 лет. После его трагической смерти в Москве (он погиб при бомбардировке на посту ПВО и одновременно погибло все имущество), по Вашему распоряжению, Наркомат принял все меры к тому, чтобы эвакуировать меня, старушку-мать и двух дочерей в г. Астрахань. Вскоре старшая дочь ушла на фронт добровольцем. Младшая дочь Зинаида окончила курсы Радистов при ВКТ, работала на п/х «Симферополь», сейчас работает на п/х «М. Горький».
Вы, как отец и семьянин, поймете мое состояние - потеряв мужа, все время волноваться за детей и остаться одинокой со старушкой матерью очень тяжело. При очень ограниченных средствах жизнь на две семьи была так тяжела, что на почве упадка питания и на нервной почве я потеряла зрение на 60 % , а в настоящее время здоровье мое так расшатано, что по сигналу воздушной тревоги вижу перед собой образ мужа и иногда разговариваю с ним.
Я боюсь безумия.
Александр Акимович, прошу Вас чутко отнестись к моей просьбе, так как обратиться мне больше не к кому. Прошу Вашего распоряжения перевести мою дочь Зинаиду на работу в Сибирь, где у меня в Омской области живет сестра, а в Новосибирске - сестры мужа, или в другое место, в зависимости от возможностей. Это дает нам возможность с дочерью жить одной семьей и избавит меня от лишних волнений.
Буду Вам глубоко признательна за Ваше внимание к моей просьбе.
Адрес: г. Астрахань, Набережная 1-го Мая, д.№51, 13 августа 1942 года.
Это письмо, полное трагизма, отражает весь ужас жизни нашей мамы в тот период. Я его и сейчас без слез не могу перечитывать…
Однако нарком, т. Ишков А.А. направил нашу семью не в Новосибирск, не в Омск, а в Омскую область, на самый ее север в Ханты-Мансийск, стоящий на слиянии рек Оби и Иртыша, где был большой речной порт и где требовался радист. Но когда семья прибыла туда, то оказалось, что портовая контора с радиорубкой расположена еще дальше - в с. Кондинском. Там моим родным и пришлось прожить до октября 1943 года.
Дорога от Астрахани до с. Кондинское была длинная и сложная, с пересадкой в г. Омске. Первый ее этап от Астрахани до Омска был по железной дороге в вагонах-теплушках, оборудованных только деревянными нарами и жестяным ведром, которое после использования его в качестве туалета следовало опорожнить в дыру, прорезанную в полу. Ехали долго, централизованного питания не было. На привокзальных базарчиках или у теток, которые подходили к открытым дверям теплушек, все было очень дорого. Денег у мамы было мало, и если удавалось купить что-либо более или менее съедобное (горячую отварную картошку, початок отварной кукурузы, яблоко или кружку молока, иногда лепешку), то это в первую очередь, отдавали бабушке, а по рассказам Зины, были дни, когда они с мамой вынуждены были довольствоваться двумя сырыми морковками.
Бабушка капризничала, всем была недовольна и ворчала, что старик, ее сосед по нарам, часто пукает в ее сторону. Пассажиры теплушек иногда под влиянием голода меняли у привокзальных торговок какие-либо вещи. У мамы и Зины своих вещей не было, а что-либо достать из многочисленных узлов и мешков бабушки даже и мысли такой не возникало…Мама и Зина обычно лежали, обнявшись, и шептались, либо тихо плакали. Голодные, несчастные они ехали, не зная, что ждет их впереди.
Когда приехали в город Омск и выгрузили наш многочисленный и тяжелый багаж, то оказалось, что навигация по р. Оби уже закончилась, и дальнейший путь до Ханты-Мансийска предстояло поделать на санях. Теплых вещей ни у мамы, ни у Зины не было, хорошо еще, что перед отъездом успели купить телогрейки. Ехали, завернувшись в одеяла…
В Кондинском их поселили в бревенчатой избе у хозяев, которые очень сочувственно отнеслись к эвакуированным постояльцам. Слово «эвакуированные» они произносили как «выковырянные», что вообще-то и соответствовало действительности.
Работала одна Зина, зарплата была очень маленькая, на еду не хватало. Мама (для нее работы по специальности здесь не было) как только могла, старалась достать что-нибудь съестное: она гадала на картах местным женщинам, у которых на фронте были родные, продавала швейные иголки, две пачки которых она еще в Астрахани получила в Военторге, туда же ушли четыре катушки ниток - две белых и две черных, а здесь это была редкость. Иногда она давала несложные медицинские советы. Так, Зина рассказывала, что у одного охотника нарывал палец, а так как кожа на нем была толстая и загрубевшая, то процесс затянулся, и человек мучился. Мама развела ихтиоловую мазь в горячей воде и велела ему парить этот палец, доливая ему горячую воду. Нарыв вскоре прорвался, а благодарный пациент принес большой кусок медвежатины.
Так продолжалось до тех пор, пока по рекомендации кого-то из новых знакомых маму приняли на работу в местный рыбозавод, в цех, где чистили и потрошили рыбу. Первое время она, не имея навыка, не выполняла план, а потом стала внимательно следить за работой своей соседки по столу, перенимать ее приемы и постепенно наловчилась и приобрела профессиональные навыки. Она стала легко выполнять план, а так как платили на этом рыбозаводе в основном рыбой, и это было уже счастьем - голод отступил.
Зина работала хорошо и с удовольствием. Моряки (речники), капитаны и штурманы к новенькой хорошенькой и молодой радистке относились очень хорошо: работала она прекрасно, любила посмеяться над их нехитрыми шутками. В радиорубке хранилась чья-то балалайка. И сюда постоянно приходила молодежь поболтать с радисткой, потренькать на балалайке и посмеяться от души...
И мама, и Зина рассказывали смешную историю, как однажды на местном базаре один парень, не то хант, не то манси, приехавший из тайги и пригнавший сюда несколько оленей, увидел Зину и начал предлагать маме за нее оленей и какие-то меха. Ему очень хотелось взять Зину в жены и увезти ее с собой в тундру. Он долго не мог понять причин ее отказа, ехал за мамой и Зиной до их дома и все набавлял цену. Но Зину ни жених, ни сытая жизнь в чуме не соблазняла, и он, обиженно ворча, повернул свою упряжь.
Случился здесь в Кондинском с моими родными и печальный случай, который мог бы закончиться трагедией. Зина заразилась скарлатиной, которая и теперь во взрослом состоянии очень тяжело протекает, а без соответствующих лекарств могла бы привести к неблагоприятному исходу. В то время, наиболее эффективным лекарственным средством снятия воспалительных процессов считался красный стрептоцид. Стоил он очень дорого, а у мамы денег не было. И здесь бабушка дала серебряную ложку (свою, не из саквояжа тети Ани), продав которую мама купила это лекарство. Зина выздоровела, но скарлатина дала осложнения на сердце, которое потом болело у нее всю жизнь.