50 лет в строю. Белогвардейцы и Андрэ Марти
Продолжаю свои заметки по мемуарам генерала двух империй Игнатьева.
Граф продолжает защищать интересы Родины. Приходиться бороться как с французами, так и с бывшими соотечественниками.
Ещё долгое время после революции можно было встретить русских за рулём парижского такси
Про белогвардейцев:
- А если это пгиказ самого Деникина, - сказал он, - вы тоже не намегены его выполнить?
- Деникина я встречал полковником генерального штаба в русско-японскую войну. Но почему же я должен теперь исполнять его приказ? Не понимаю.
- Алексей Алексеевич, - задыхаясь и слезая с полки, заявил Маклаков, - довольно над нами издеваться! Нам с вами говогить больше не о чем.
- А мне уж и подавно, - ответил я. И вдруг, как бы досадуя на самого себя, Маклаков, вздохнув, добавил: - Вы вот когда-нибудь узнаете, кто был вам истинный дгуг!
Однако пришлось призадуматься, узнав из газет о сформировании Скоропадским при поддержке немцев «украинского правительства». Ушам не верилось: Скоропадский, бывший адъютант нашего кавалергардского полка, - в роли гетмана! Кто-то на смех всем старшим офицерам выдвинул его на считавшуюся в то время самой почетной должность адъютанта гвардейского полка. Гордясь своим украинским, или, как тогда говорилось, «малороссийским» происхождением, Скоропадский, как это ни странно, нашел покровителей в лице командира полка генерала фон Грюнвальда, командира эскадрона барона Гойнинген-Гюнэ и иже с ними. Словом, как писал Мятлев: Средь немцев тайных, немцев явных и он нашел себе трамплин. Вторая мировая война открыла глаза на многое пережитое, но тогда еще не продуманное из старого мира. Скоропадский кичился своими предками - тоже гетманами, а немцы давно зарились на житницу Европы - Украину.
Он подал мне довольно толстый денежный пакет и просил расписаться в получении «гонорара» за работу, произведенную по выработке условий мирного договора. В ту пору всякий, даже самый невинный, документ приобретал особенное значение, свидетельствуя о принадлежности подписавшего его к той или другой политической организации. «К сожалению, принять денег не могу, - написал я на возвращаемом обратно конверте, - так как не знаю, из каких сумм и на каком основании они мне направлены». Так безболезненно удалось разрушить хитроумный план Маклакова втянуть меня в число представителей «зарубежной России». Впрочем, некоторые из них еще долго не отказывались от мысли завлечь меня в свой лагерь.
От прибывшей семьи страстно хотелось узнать о том, что делается на нашей истекавшей кровью родине. Но обстановка в эпоху революционной борьбы столь быстро меняется, что даже наиболее объективные люди, проведшие хотя бы несколько недель в белом окружении, не могли при всем желании нарисовать мне беспристрастную картину происходившего в Советской России. У моих родных озлобления против большевиков в первые дни после приезда еще не замечалось. Разговорившись со своей младшей сестрой, я даже почувствовал какую-то новую близость к ней, возможность говорить на одном языке. Но, увы, «парижская общественность» быстро всех перековала в подлинных «эмигрантов». Рассказывая о белогвардейских порядках, они лишь с поразительной наивностью и добродушием подтверждали слухи о спекуляции, дошедшей уже до предела наглости. - Неужели вот все эти тысячи привезенных с нами рублей здесь ничего не стоят? - вздыхали мои родственники. - Ведь по совету самых верных людей мы разменяли на них по очень выгодному курсу полученные от тебя когда-то французские франки! «Спекульнули», «спекульнуть» - какие отвратительные слова произносили в те тяжелые дни самые когда-то чистые женские уста… «Там торгуют рублями да домами в розницу, а здесь, в Париже, продают Россию уже оптом, - думалось мне. - Пусть уж сами русские люди на родине для создания чего-то нового, не вполне еще для меня ясного, разрушают старые, когда-то дорогие сердцу ценности». Все представлялось мне лучше, чем допустить к власти людей, уже продающих иностранцам свои имения и дома, идущих на все сделки с капиталом, вплоть до обращения России в колонию.
- А мы завтра уже будем в Петербурге! - ошеломил меня 19 октября 1919 года давно меня покинувший Караулов. - Кто это - «мы»? - оборвал я этого сияющего счастьем нарядного господина, одетого в длиннополый фрак последней моды. - Да что вы, граф, неужели не слышали о взятии Юденичем Красного Села? Вам же должно быть хорошо знакомо это Красное Село, Пулковские высоты и все эти места! - с оттенком злобной иронии, к которой я уже стал привыкать, продолжал Караулов. Вокруг нас собралась толпа столь же элегантных мужчин, спустившихся в антракте в большой, отделанный мрамором вестибюль театра «Шан-з-Элизэ». «Юденич у ворот Петрограда!..» - прочел я в переданном мне каким-то незнакомым господином последнем «вечернем выпуске» газеты «Intransigeant». И представилась мне знакомая арка Нарвских ворот, через которые столько раз проезжал я и верхом, и на тройке, убогие деревянные домики и напоминавшая тюремную стена Путиловского завода. По обеим сторонам вечно грязного шоссе сейчас, наверно, вырыты окопы, из телег и столов воздвигнуты баррикады, а высыпавшие из завода путиловцы разят из пулеметов наемников своих бывших хозяев… - Да, вы, быть может, дошли до Красного Села. Вы, быть может, спустились и до Нарвской заставы, но в Питере - вам не бывать! - громко, чувствуя внутреннюю уверенность, объявил я присутствующим, ошеломленным моей, как они, вероятно, думали, осведомленностью. Эмигранты нашептывали, что у меня налажена «непосредственная телефонная связь с Кремлем». А утром, на следующий день, эта публика прочла в газетах, что «Юденич поспешно отступил».
Про международную солидарность:
Им-то, французским морякам, и выпало на долю первыми во Франции поднять Красный флаг на своих военных кораблях и не словами, а делом напомнить Клемансо и Фошу о принципах пролетарской революционной солидарности и нарушить с первых же шагов планы черноморской «интервенции». Французская эскадра, прибывшая уже в конце 1918 года на одесский рейд и посланная затем для захвата Севастополя, вписала революционными восстаниями на судах первую страницу новой книги франко-русских отношений, не морских, не военных, а уже революционных. Примеру команды миноносца «Протэ», поднявшей восстание во главе с инженером-механиком Андрэ Марти, последовали одна за другой команды линкоров «Франс», «Жан Бар», «Вальдек Руссо» и многие другие, воскрешая традиции своей когда-то самой революционной страны в Европе. С именем доблестного товарища Андрэ Марти связано революционное движение Франции, рожденное нашей Октябрьской революцией. В историю международного революционного движения ярким эпизодом вошло братание русских рабочих с высадившимися на берег морскими патрулями и переброшенными через румынскую границу частями 58-го и 176-го пехотных полков.
Оригинал взят у das_foland в 50 лет в строю. Патгиоты Госсии.
Граф продолжает защищать интересы Родины. Приходиться бороться как с французами, так и с бывшими соотечественниками.
Ещё долгое время после революции можно было встретить русских за рулём парижского такси
Про белогвардейцев:
- А если это пгиказ самого Деникина, - сказал он, - вы тоже не намегены его выполнить?
- Деникина я встречал полковником генерального штаба в русско-японскую войну. Но почему же я должен теперь исполнять его приказ? Не понимаю.
- Алексей Алексеевич, - задыхаясь и слезая с полки, заявил Маклаков, - довольно над нами издеваться! Нам с вами говогить больше не о чем.
- А мне уж и подавно, - ответил я. И вдруг, как бы досадуя на самого себя, Маклаков, вздохнув, добавил: - Вы вот когда-нибудь узнаете, кто был вам истинный дгуг!
Однако пришлось призадуматься, узнав из газет о сформировании Скоропадским при поддержке немцев «украинского правительства». Ушам не верилось: Скоропадский, бывший адъютант нашего кавалергардского полка, - в роли гетмана! Кто-то на смех всем старшим офицерам выдвинул его на считавшуюся в то время самой почетной должность адъютанта гвардейского полка. Гордясь своим украинским, или, как тогда говорилось, «малороссийским» происхождением, Скоропадский, как это ни странно, нашел покровителей в лице командира полка генерала фон Грюнвальда, командира эскадрона барона Гойнинген-Гюнэ и иже с ними. Словом, как писал Мятлев: Средь немцев тайных, немцев явных и он нашел себе трамплин. Вторая мировая война открыла глаза на многое пережитое, но тогда еще не продуманное из старого мира. Скоропадский кичился своими предками - тоже гетманами, а немцы давно зарились на житницу Европы - Украину.
Он подал мне довольно толстый денежный пакет и просил расписаться в получении «гонорара» за работу, произведенную по выработке условий мирного договора. В ту пору всякий, даже самый невинный, документ приобретал особенное значение, свидетельствуя о принадлежности подписавшего его к той или другой политической организации. «К сожалению, принять денег не могу, - написал я на возвращаемом обратно конверте, - так как не знаю, из каких сумм и на каком основании они мне направлены». Так безболезненно удалось разрушить хитроумный план Маклакова втянуть меня в число представителей «зарубежной России». Впрочем, некоторые из них еще долго не отказывались от мысли завлечь меня в свой лагерь.
От прибывшей семьи страстно хотелось узнать о том, что делается на нашей истекавшей кровью родине. Но обстановка в эпоху революционной борьбы столь быстро меняется, что даже наиболее объективные люди, проведшие хотя бы несколько недель в белом окружении, не могли при всем желании нарисовать мне беспристрастную картину происходившего в Советской России. У моих родных озлобления против большевиков в первые дни после приезда еще не замечалось. Разговорившись со своей младшей сестрой, я даже почувствовал какую-то новую близость к ней, возможность говорить на одном языке. Но, увы, «парижская общественность» быстро всех перековала в подлинных «эмигрантов». Рассказывая о белогвардейских порядках, они лишь с поразительной наивностью и добродушием подтверждали слухи о спекуляции, дошедшей уже до предела наглости. - Неужели вот все эти тысячи привезенных с нами рублей здесь ничего не стоят? - вздыхали мои родственники. - Ведь по совету самых верных людей мы разменяли на них по очень выгодному курсу полученные от тебя когда-то французские франки! «Спекульнули», «спекульнуть» - какие отвратительные слова произносили в те тяжелые дни самые когда-то чистые женские уста… «Там торгуют рублями да домами в розницу, а здесь, в Париже, продают Россию уже оптом, - думалось мне. - Пусть уж сами русские люди на родине для создания чего-то нового, не вполне еще для меня ясного, разрушают старые, когда-то дорогие сердцу ценности». Все представлялось мне лучше, чем допустить к власти людей, уже продающих иностранцам свои имения и дома, идущих на все сделки с капиталом, вплоть до обращения России в колонию.
- А мы завтра уже будем в Петербурге! - ошеломил меня 19 октября 1919 года давно меня покинувший Караулов. - Кто это - «мы»? - оборвал я этого сияющего счастьем нарядного господина, одетого в длиннополый фрак последней моды. - Да что вы, граф, неужели не слышали о взятии Юденичем Красного Села? Вам же должно быть хорошо знакомо это Красное Село, Пулковские высоты и все эти места! - с оттенком злобной иронии, к которой я уже стал привыкать, продолжал Караулов. Вокруг нас собралась толпа столь же элегантных мужчин, спустившихся в антракте в большой, отделанный мрамором вестибюль театра «Шан-з-Элизэ». «Юденич у ворот Петрограда!..» - прочел я в переданном мне каким-то незнакомым господином последнем «вечернем выпуске» газеты «Intransigeant». И представилась мне знакомая арка Нарвских ворот, через которые столько раз проезжал я и верхом, и на тройке, убогие деревянные домики и напоминавшая тюремную стена Путиловского завода. По обеим сторонам вечно грязного шоссе сейчас, наверно, вырыты окопы, из телег и столов воздвигнуты баррикады, а высыпавшие из завода путиловцы разят из пулеметов наемников своих бывших хозяев… - Да, вы, быть может, дошли до Красного Села. Вы, быть может, спустились и до Нарвской заставы, но в Питере - вам не бывать! - громко, чувствуя внутреннюю уверенность, объявил я присутствующим, ошеломленным моей, как они, вероятно, думали, осведомленностью. Эмигранты нашептывали, что у меня налажена «непосредственная телефонная связь с Кремлем». А утром, на следующий день, эта публика прочла в газетах, что «Юденич поспешно отступил».
Про международную солидарность:
Им-то, французским морякам, и выпало на долю первыми во Франции поднять Красный флаг на своих военных кораблях и не словами, а делом напомнить Клемансо и Фошу о принципах пролетарской революционной солидарности и нарушить с первых же шагов планы черноморской «интервенции». Французская эскадра, прибывшая уже в конце 1918 года на одесский рейд и посланная затем для захвата Севастополя, вписала революционными восстаниями на судах первую страницу новой книги франко-русских отношений, не морских, не военных, а уже революционных. Примеру команды миноносца «Протэ», поднявшей восстание во главе с инженером-механиком Андрэ Марти, последовали одна за другой команды линкоров «Франс», «Жан Бар», «Вальдек Руссо» и многие другие, воскрешая традиции своей когда-то самой революционной страны в Европе. С именем доблестного товарища Андрэ Марти связано революционное движение Франции, рожденное нашей Октябрьской революцией. В историю международного революционного движения ярким эпизодом вошло братание русских рабочих с высадившимися на берег морскими патрулями и переброшенными через румынскую границу частями 58-го и 176-го пехотных полков.
Оригинал взят у das_foland в 50 лет в строю. Патгиоты Госсии.