50 лет в строю. Служить царю или России?
Продолжаю свои заметки по мемуарам генерала двух империй Игнатьева.
Наступил февраль 17-го года, произошла февральская революция. Граф лучше многих понимал все минусы прогнившего царского режима, но, тем не менее, решение принять революцию и остаться на службе далось ему нелегко. Он присягал служить царю, а в те времена, да для военного человека присяга имела очень большое значение. Но, после долгих размышлений, Игнатьев принял решение остаться на посту и продолжать служить России.Власть меняется, а Россия остаётся.
Похороны жертв Февральской революции. Невский проспект. Петроград. 23 марта 1917 г.
Принципы работы Игнатьева:
Большим для меня подспорьем в жизни являлось привитое смолоду уважение к подписи. Сколько горя хлебнули целые русские семьи из-за необдуманного подписания мужьями или сыновьями денежных обязательств и как много было скомпрометировано французских политических деятелей их страстью к писанию писем по всякому поводу, к выдаче совсем, на первый взгляд, невинных рекомендаций. Подписав за время войны одних только казенных чеков больше чем на два миллиарда франков, я привык еще осторожнее давать свою подпись. Это очень мне пригодилось во всей моей последующей службе России, а в советское время создало репутацию надежного хранителя наших торговых интересов за границей.
Так уж мы созданы, что и радость и горе ощущаются не сразу. Время их только усугубляет. Влюбиться можно подчас с первого взгляда, а глубоко полюбить случается, лишь пройдя вместе через тяжелые испытания.
Взирая на каску, завещанную деду Николаем I и хранившуюся под стеклянным колпаком в кабинете на Гагаринской, Игнатьевы должны были помнить, как понимал этот самодержец служение отечеству. «Я - первый слуга России, - будто бы говорил он, - вам, генералам, надлежит быть вторыми, в противном случае - в Сибирь!» Как же должен был страдать после этого Алексей Павлович, убедившись в ничтожестве Николая II! Недаром он помышлял в свое время о дворцовом перевороте, но все же представить себе Россию без царя не мог.
«Держи вожжи тройки, которая тебя понесла, столько, сколько можешь. Никогда не перебирай вожжей. Лошади почувствуют твою слабость, и другой кучер, быть может, много слабее тебя, лучше с ними справится» - вот на каком примере мой отец объяснял мне один из главных принципов управления людьми.
Про февральскую революции:
Я уже не отделял Россию от революции, но смогу ли я, однако, служить моей родине так, как служил при царе? Чьи приказы я должен буду исполнять? Кому подчиняться? Нейтральным я оставаться не могу: я всегда презирал нейтралов. Революционером, «подтачивающим государственные устои», тоже не был. При таких условиях не лучше ли отойти в сторонку, приказа не подписывать, сделать Францию своей новой родиной и в рядах ее армии продолжать выполнять свой воинский долг? Однако от одной мысли, что я могу перестать быть русским, сердце сжалось до слез. Как могла такая нелепость в голову прийти?!
«Надо взять себя в руки, - решил я, - и хладнокровно произвести анализ своих мыслей и чувств, точь-в-точь как когда-то в юности на уроках Житецкого анализировали мы героев тургеневских романов». Ведь все, что я решу сегодня ночью, должно остаться незыблемым до конца моих дней. Вот копия того листа, что сохранил я навсегда как «отходную» для старой жизни, как «путевку» в новый мир: ДОВОДЫ За то, чтобы остаться русским и перейти на сторону революции: Естественная и потому необъяснимая привязанность к матери-отчизне; Чувство бесконечной благодарности России и русскому народу за всю прожитую жизнь, за все успехи, что я имел за границей, как русский и как представитель русской армии во Франции; Глубокое, до боли, возмущение против павшего царского режима за преступное ведение им войны; Слепая вера в творческий гений русского народа. Он всегда сумеет определить свою дальнейшую судьбу; Чувство удовлетворения от победы демократических начал в России, ценность которых, как крупного фактора в обороне страны, я осознал во Франции; Сознание служебного долга перед Россией за сохранение кредита, необходимого ей для продолжения войны, и нравственной ответственности перед Францией, оказавшей мне формой этого кредита личное доверие.
...
За то, чтобы отказаться от революционной России и остаться во Франции: Семейные традиции верности престолу, не дающие права служить революции; Неохота стать участником тех насилий, которые неизбежны при всякой революции; Возможность продолжать дело освобождения и России и Франции от германского нашествия в рядах французской армии, с которой я так сроднился; Уважение и доверие к французам, вытекающее из совместной с ними работы в военное время; Неуверенность в возможности использовать для России весь тот опыт, который был приобретен с затратой стольких сил и энергии в течение трех лет войны; Возможность устроить свою судьбу вдали от революционных потрясений.
Нет! Какие бы личные выгоды и покой ни сулила мне Франция, не в силах я буду лишиться права ходить по родной земле, дышать русским воздухом, любоваться белыми стволами берез (они во Франции не растут), слышать русскую песню или даже просто русский говор!
Что ж еще меня удерживает от подписания приказа, знаменующего мое вступление в ряды тех, кто сверг царя с престола? И в эту минуту какой-то внутренний голос, который я не в силах был заглушить, помог разгадать загадку: «А присяга?.. Отдавая приказ, ты не только ее сам нарушишь, но потребуешь нарушить ее и от своих подчиненных». Стало страшно, хотелось порвать все написанное… Но сам-то царь, кто он теперь для меня? Мне предстоит отказаться только от него, а он ведь отказался от России. Он нарушил клятву, данную в моем присутствии под древними сводами Успенского собора при короновании. Николай II своим отречением сам освобождает меня от данной ему присяги, и какой скверный пример подает он всем нам, военным! Как бы мы судили солдата, покинувшего строй, да еще в бою? И что же мы можем думать о «первом солдате» Российской империи, главнокомандующем всеми сухопутными и морскими силами, покидающем в разгар войны свой пост, не помышляя даже о том, что станется с его армией? Когда-то мой бравый молодой гвардейский улан N. 3-го эскадрона отказался покинуть пост часового у дровяного склада до прихода разводящего. Я тоже был воспитан в строю и, как старый гвардеец, останусь часовым при вверенном мне многомиллионном денежном ящике «до прихода разводящего»!..
Светает. Мое решение принято, и оно бесповоротно. Царский режим пал, но Россия жива и будет жить. Я подписываю приказ.
Как бы мне ни хотелось, подобно многим, рассматривать вчерашнее событие только как великий праздник, для меня, знающего историю, - это начало длинного пути, полного трудностей и тяжелых испытаний. Да прольет революция хоть немного света на мою темную родину! Я буду служить ей столь же самоотверженно, как служил и до сих пор. Я обязан всем, решительно всем, русскому народу. Пусть он отныне и будет моим единственным повелителем!
Оригинал взят у das_foland в 50 лет в строю. Служить царю или России?
Предыдущие части:
50 лет в строю
50 лет в строю. Русско-японская война. Цусима.
50 лет в строю. Петербург, Франция и окопы
50 лет в строю. Военный агент в Европе. Как русская разведка спонсировала немецкую
Наступил февраль 17-го года, произошла февральская революция. Граф лучше многих понимал все минусы прогнившего царского режима, но, тем не менее, решение принять революцию и остаться на службе далось ему нелегко. Он присягал служить царю, а в те времена, да для военного человека присяга имела очень большое значение. Но, после долгих размышлений, Игнатьев принял решение остаться на посту и продолжать служить России.Власть меняется, а Россия остаётся.
Похороны жертв Февральской революции. Невский проспект. Петроград. 23 марта 1917 г.
Принципы работы Игнатьева:
Большим для меня подспорьем в жизни являлось привитое смолоду уважение к подписи. Сколько горя хлебнули целые русские семьи из-за необдуманного подписания мужьями или сыновьями денежных обязательств и как много было скомпрометировано французских политических деятелей их страстью к писанию писем по всякому поводу, к выдаче совсем, на первый взгляд, невинных рекомендаций. Подписав за время войны одних только казенных чеков больше чем на два миллиарда франков, я привык еще осторожнее давать свою подпись. Это очень мне пригодилось во всей моей последующей службе России, а в советское время создало репутацию надежного хранителя наших торговых интересов за границей.
Так уж мы созданы, что и радость и горе ощущаются не сразу. Время их только усугубляет. Влюбиться можно подчас с первого взгляда, а глубоко полюбить случается, лишь пройдя вместе через тяжелые испытания.
Взирая на каску, завещанную деду Николаем I и хранившуюся под стеклянным колпаком в кабинете на Гагаринской, Игнатьевы должны были помнить, как понимал этот самодержец служение отечеству. «Я - первый слуга России, - будто бы говорил он, - вам, генералам, надлежит быть вторыми, в противном случае - в Сибирь!» Как же должен был страдать после этого Алексей Павлович, убедившись в ничтожестве Николая II! Недаром он помышлял в свое время о дворцовом перевороте, но все же представить себе Россию без царя не мог.
«Держи вожжи тройки, которая тебя понесла, столько, сколько можешь. Никогда не перебирай вожжей. Лошади почувствуют твою слабость, и другой кучер, быть может, много слабее тебя, лучше с ними справится» - вот на каком примере мой отец объяснял мне один из главных принципов управления людьми.
Про февральскую революции:
Я уже не отделял Россию от революции, но смогу ли я, однако, служить моей родине так, как служил при царе? Чьи приказы я должен буду исполнять? Кому подчиняться? Нейтральным я оставаться не могу: я всегда презирал нейтралов. Революционером, «подтачивающим государственные устои», тоже не был. При таких условиях не лучше ли отойти в сторонку, приказа не подписывать, сделать Францию своей новой родиной и в рядах ее армии продолжать выполнять свой воинский долг? Однако от одной мысли, что я могу перестать быть русским, сердце сжалось до слез. Как могла такая нелепость в голову прийти?!
«Надо взять себя в руки, - решил я, - и хладнокровно произвести анализ своих мыслей и чувств, точь-в-точь как когда-то в юности на уроках Житецкого анализировали мы героев тургеневских романов». Ведь все, что я решу сегодня ночью, должно остаться незыблемым до конца моих дней. Вот копия того листа, что сохранил я навсегда как «отходную» для старой жизни, как «путевку» в новый мир: ДОВОДЫ За то, чтобы остаться русским и перейти на сторону революции: Естественная и потому необъяснимая привязанность к матери-отчизне; Чувство бесконечной благодарности России и русскому народу за всю прожитую жизнь, за все успехи, что я имел за границей, как русский и как представитель русской армии во Франции; Глубокое, до боли, возмущение против павшего царского режима за преступное ведение им войны; Слепая вера в творческий гений русского народа. Он всегда сумеет определить свою дальнейшую судьбу; Чувство удовлетворения от победы демократических начал в России, ценность которых, как крупного фактора в обороне страны, я осознал во Франции; Сознание служебного долга перед Россией за сохранение кредита, необходимого ей для продолжения войны, и нравственной ответственности перед Францией, оказавшей мне формой этого кредита личное доверие.
...
За то, чтобы отказаться от революционной России и остаться во Франции: Семейные традиции верности престолу, не дающие права служить революции; Неохота стать участником тех насилий, которые неизбежны при всякой революции; Возможность продолжать дело освобождения и России и Франции от германского нашествия в рядах французской армии, с которой я так сроднился; Уважение и доверие к французам, вытекающее из совместной с ними работы в военное время; Неуверенность в возможности использовать для России весь тот опыт, который был приобретен с затратой стольких сил и энергии в течение трех лет войны; Возможность устроить свою судьбу вдали от революционных потрясений.
Нет! Какие бы личные выгоды и покой ни сулила мне Франция, не в силах я буду лишиться права ходить по родной земле, дышать русским воздухом, любоваться белыми стволами берез (они во Франции не растут), слышать русскую песню или даже просто русский говор!
Что ж еще меня удерживает от подписания приказа, знаменующего мое вступление в ряды тех, кто сверг царя с престола? И в эту минуту какой-то внутренний голос, который я не в силах был заглушить, помог разгадать загадку: «А присяга?.. Отдавая приказ, ты не только ее сам нарушишь, но потребуешь нарушить ее и от своих подчиненных». Стало страшно, хотелось порвать все написанное… Но сам-то царь, кто он теперь для меня? Мне предстоит отказаться только от него, а он ведь отказался от России. Он нарушил клятву, данную в моем присутствии под древними сводами Успенского собора при короновании. Николай II своим отречением сам освобождает меня от данной ему присяги, и какой скверный пример подает он всем нам, военным! Как бы мы судили солдата, покинувшего строй, да еще в бою? И что же мы можем думать о «первом солдате» Российской империи, главнокомандующем всеми сухопутными и морскими силами, покидающем в разгар войны свой пост, не помышляя даже о том, что станется с его армией? Когда-то мой бравый молодой гвардейский улан N. 3-го эскадрона отказался покинуть пост часового у дровяного склада до прихода разводящего. Я тоже был воспитан в строю и, как старый гвардеец, останусь часовым при вверенном мне многомиллионном денежном ящике «до прихода разводящего»!..
Светает. Мое решение принято, и оно бесповоротно. Царский режим пал, но Россия жива и будет жить. Я подписываю приказ.
Как бы мне ни хотелось, подобно многим, рассматривать вчерашнее событие только как великий праздник, для меня, знающего историю, - это начало длинного пути, полного трудностей и тяжелых испытаний. Да прольет революция хоть немного света на мою темную родину! Я буду служить ей столь же самоотверженно, как служил и до сих пор. Я обязан всем, решительно всем, русскому народу. Пусть он отныне и будет моим единственным повелителем!
Оригинал взят у das_foland в 50 лет в строю. Служить царю или России?
Предыдущие части:
50 лет в строю
50 лет в строю. Русско-японская война. Цусима.
50 лет в строю. Петербург, Франция и окопы
50 лет в строю. Военный агент в Европе. Как русская разведка спонсировала немецкую