День рождения Жаботинского
Задолго до блестящей прозы, пробившейся вопреки решению перековать лиру на меч, задолго до сверхусилия предотвратить неслыханную даже в еврейской истории катастрофу, задолго до фатального одиночества пророка, гонимого при жизни и после смерти…
Тогда еще одессит Владимир, а не сионист Зеев, талантливый юноша не только с легкостью перелагал чужие шедевры, но и писал самоценные стихи. Уже к двадцати годам за Жаботинским числились куда более значительные литературные достижения, нежели «Шафлох». Однако «блажен, кто смолоду был молод», и по сходству обстоятельств - интерес к (прозе) Гейне, милая институтка, тогдашние настроение и взгляд на жизнь - в свое время я выбрал для оцифровки именно это из ранних произведений поэта:
ШАФЛОХ
Я над «Bergidylle» Гейне
Просидел сегодня час:
Вспомнил Зину. «Bergidylle»...
Это было и у нас.
Тоже ночь, и так же ели
Шелестели в лунной мгле;
Только с Зиной мы сидели
Не под кровлею в шале.
Ей хотелось видеть Шафлох
(«Грот овечий» - перевод):
Сталактиты, сталагмиты,
Чудеса, и франк за вход.
Ночь настала, погасили
Свет у сторожа в окне;
И одни мы с фрейлен Зиной
На орлиной вышине.
Хорошо! Пред нами ели,
Вниз и кверху по горе,
То сверкали, то чернели
В зыбком лунном серебре.
Расстилались по долинам
И сползали с диких круч
Тундры белого тумана
И лавины белых туч.
И сияли там, далёко
В нежно-синих вышинах
Трое витязей алмазных -
Дева, Эйгер и Монах.
Так сияли, словно каждый
Снежнотеменный гигант
Охранял ночным дозором
Старый бернский Оберланд.
Зина тихо говорила,
Тесно кутаясь в свой плед:
«Вот бы дома мне досталось
За такое tête-à-tête!»
«Зина? Господи, студентка,
Скоро доктор, и она
В диких Альпах (и в каскетке)
С вами ночью и одна!»
Мама - прелесть, но для мамы
Вещи в мире нет трудней,
Чем понять простую дружбу
Между просто «ним» и «ней».
Я молчал и с той каскетки
Не сводил украдкой глаз:
Я бы с мамой согласиться
Был готов на этот раз.
Я насвистывал тихонько
И смотрел прилежно в ночь.
Эх, обнять бы эту маму -
Или, скажем, эту дочь.
* * *
Небо - чёрное, как дёготь,
Месяц - яркий зильбергрош...
(Это, правда, не бывает,
Но контраст зато хорош).
«Вы чудной, - сказала Зина, -
Ох, довольно, что за свист?
Ваших мыслей я не знаю;
Отвечайте: вы... марксист?»
Я поморщился немного,
Но ответил: «Госпожа,
Так и быть, во всём признаюсь,
Не виляя, не кружа.
В раннем детстве, фрейлейн Зина,
Все я старших задирал:
Был я мальчик непокорный
И великий либерал.
Я любил тогда Свободу
Первой пылкостью любви;
И молился ей: богиня,
Мне скрижаль твою яви!
И богиня предъявила
Мне скрижаль, и я прочёл:
«Каждый волен быть, как хочет,
Даже голоден и гол».
Я махнул Свободе ручкой
(а, признаться, было жаль)
И пошёл к другой Царице,
Называвшейся Мораль;
Но не та мораль, которой
Вас учила ваша мать...
Впрочем, мама ваша прелесть
И умеет понимать.
У Морали на скрижали
Был сложней императив;
Пять я лет старался вникнуть -
И заплакал, раскусив.
Я прочел там: «Берегите
Вашу совесть от пятна;
А во всём ином и прочем
Ваше дело - сторона».
И тогда мне, фрейлейн Зина,
Стало скучно и смешно;
И тогда мне стало явно
То, что думалось давно.
Только трус и нищий духом
Создают себе божка.
Выше всех на белом свете
Человек без ярлыка.
Это люди! Перед ними
Божий ширится простор,
Вольно по свету раскинут
Их орлиный кругозор.
Вы хотели б их увидеть?
Что же, вот моя рука:
Фрейлейн Зина, перед вами
Человек без ярлыка.»
* * *
Посвежело. Мне научно
Даже в голову пришло:
Не от месяца ли холод,
Как от солнышка тепло?
Но во взоре стихшей Зины
Мне почудилась печаль.
Ей чего бы огорчаться?
Ведь на ней и плед, и шаль.
Отуманенные глазки
Поднялись ко мне тогда;
Голос, полный полуласки,
Молвил: «Холодно вам, да?
Так укройтесь тоже пледом.» -
«Как? A shocking?» - «Ну, пустяк!
Вы ведь добрый, злым соседом
Вы не будете? Вот так.»
Я прижался осторожно,
Но прижался. Тишь... Покой...
Я спросил у Зины: «Можно?» -
И обвил её рукой.
И она мне так шептала:
«До мельчайшего звена
Цепь идей моих сначала
Мне казалася ясна.
Но порой берут сомненья,
Вот особенно сейчас.
Правда, в цепи той все звенья
Ловко скованы для глаз;
Но тряхнёшь - не слышно звона,
Слышен треск один. Мертва!
Словно чай, где нет лимона,
Только сахар и трава».
Я сказал ей: «Фрейлейн Зина,
Такова у нас юдоль:
В жизни есть одна причина,
Цель, и лозунг, и пароль.
Как цветы блестят пышнее,
Выпив капельку росы,
Так она даёт идее
Силу страсти и красы.
Крепче камни бьёт рабочий
И солдат смелей в борьбе,
Если дома, если к ночи
Ждут их милые к себе.
Вот разгадка вашей тайны.
Что без солнышка земля?
Ум ваш - замок, как у Heine,
Где не стало короля.
Да... И знать бы только слово,
Выбрать место, выждать час -
В мёртвом замке б этом снова
Жизнь живая началась...
А ведь нынче славный вечер:
Спит и дышит Оберланд.
Посмотрите - каждый глетчер,
Как сиреневый брильянт!
Час хороший. Место - тоже:
Не домчится и орёл.
Только слово? Эх, мой Боже,
Я б и сам его нашёл.
Воскресимте властелина
В вашем замке навсегда?
Говорите, фрейлейн Зина, -
Говорите, Зина, - да?»
* * *
Мало смыслу, это верно,
В нашей ярмарке земной;
Но красивы горы Берна
В белом блеске под луной.
И, целуя ротик алый
В белом блеске под луной,
Можно смысл открыть, пожалуй,
В нашей ярмарке земной.
[1900г.]