«Страсти по Матвееву».
Очередное мое альтернативно-историческое графоманское булкопохрустывание.
[Хруст]Как вам живется, дети железного века, века,
когда исчезли, позабылись такие слова,
как «сострадание», «милосердие», «жалость»?…
Пролог.
…Шли след в след малохоженной тропой, вьющейся в путанице замшелого угрюмого ельника…Проводник - молчаливый усатый длинноногий литовец - шагал легко, размашисто. Он был одет в добротно сшитую, хотя и порядком замаранную замшевую куртку, высокие охотничьи сапоги и новенькую поярковую шапку и менее всего походил на опытного бывалого контрабандиста. За ним шла его попутчица, в скромном платочке, в дешевом истрепанном пальто, суконных брюках и таких же точно, как у проводника, охотничьих сапогах.
Попутчица нервничала, злилась. Она уже испытывала ненависть к маячившему перед ней и все норовившему уйти от нее коротко подстриженному затылку литовца.
-А багажик у вас, извините благодушно, большой… - пробормотал проводник, но не с сочувствием и печалью, а со злорадством, плохо скрываемым, и прикрыл темные живые глаза, чтобы не выдать их радостного блеска..
-Пустяковый. - усмехнулась попутчица. - Харчи и саквояжик…
-Что, хорошая, гляжу, и тебя заставили хлебнуть нашей мурцовки? Ну и как оно? Поди, не сладко, коли через кордон болотом идти приходится? - и, хохотнув, литовец сплюнул ей едва не на ноги.
-Ничего, будем жить… - женщина ответила еле слышно, лицо ее в этот момент было растерянным, она покусывала кончик платка.
-Да уж видно мне, жизнь твоя осталась там, позади. Теперь с тяжелыми думами и увесистым саквояжиком своим, не иначе как в Сибирь поспешаешь…Небось деньги тащишь? Деньги, ясное дело. Много денег. Без них ничего, без них тоска, голод, бедность, кокаин и смерть…
Попутчица ничего не ответила. Проводник несколько раз пробовал уже расшевелить ее, заговаривал с ней о контрабанде, о своей жизни, но скоро понял, что сеет на каменистую почву - всю дорогу попутчица оставалась молчаливой и замкнутой. Литовец - проводник улыбнулся и поиграл жердью, с которой легче было продвигаться по лесу.
Они шли в раннее августовское утро 192…* - го года, шли долго, по еловому лесу, казалось, росшему из мха и песка. В кармане у нее был паспорт, полученный в Вильне. Фальшивка, само собой. Проще всего было сесть в поезд в Вильне и спокойно доехать до Москвы. Но с таким паспортом нечего было и помышлять пересечь границу; известно, что на пограничных пунктах особенно усердно досматривают багаж и проверяют документы. Паспорт у нее был сомнительной подлинности, выданный якобы Марии Наумовне Гинзберг, уроженке Риги, родившейся в начале девяностых годов, то есть по меньшей мере на десять лет позже ее появления на свет. Впрочем, эта хронологическая неточность скрывалась плохонькой фотографической карточкой, а личные приметы были так неопределенны, что вполне могли сойти за ее собственные. Кроме того, у нее попросту не было с собой никаких других документов. Только паспорт.
Переход границы был трудным. Пришлось сначала прожить несколько дней среди бесконечных гатей, в глуши, где не было даже электрического освещения, среди рабочих, грузивших торф в вагонетки, для вида занимаясь делами лесной промысловой артели. Физических трудностей перехода устранить было нельзя. Проводник тащил попутчицу в непроходимые болота, где и потонуть недолго, тут уж ничего поделать было нельзя. Шли через топь, на которой росла сочная зеленая трава. Потом через лес, через сухое место. И снова через топь по горло. Но хватило у нее на это и энергии и выносливости…
Они шли, не останавливаясь. Но вот лес стал потихоньку редеть, и им открылась болотистая равнина, даже не равнина, а так, проплешь посреди леса.
-Здесь хороший обзор, хотя и могут заметить стражники… - сказал литовец. - Потом будет сухое место. Там уже граница…Там и расчет за переход и за мою любезность…
-И сколько я вам буду должна за вашу любезность? - поинтересовалась попутчица.
-Любезность нельзя определить банкнотой.
-Чем же тогда, позвольте узнать, это определяется? - она медленно развязала платок, затем завязала снова.
Проводник пожал плечами:
-Тактом и воспитанием. Может быть, сладчайшим физиологическим дурманом...
На лице женщины появилось озадаченное выражение и она сделала шаг назад. В ее глазах закипела желтая соленая ненависть, сущности которой проводник не мог определить. Он ухмыльнулся с мужской, развязной независимостью. Стройная, не очень высокая, с треугольным личиком. Говорила она с незначительным акцентом и это делало ее еще более привлекательной.
-Не торопитесь отвечать, - сказал литовец, продолжая ухмыляться, - я слышу ваш шуршащий ответ. Он прост, как кусок хлеба.
Проводник хихикнул по - птичьи, будто пискнул, и - не оглядываясь, как бы не сомневаясь больше в попутчице, двинулся дальше.
До этой поры попутчица держалась уверенно и, пожалуй, властно. Теперь же ноги проводника, чертя подошвами охотничьих сапог, попирали землю, и, приковавшись к ним взглядом, она шла с тупым покорством, как на веревочке. Широкая спина проводника с мешочной котомкой маячила в сажени перед глазами попутчицы. Она ощущала под своим пальто тяжесть маузера, и взгляд ее то и дело застывал на спине проводника, там где угадывалась левая лопатка. Взять чуть - чуть пониже - и наповал…
Перебравшись через проплешь, втянулись в лесок. Пройдя через хлипкие жердочки - мосточки, кинутые на тропе у торфяной бочажины, проводник остановился. Поджидая попутчицу, литовец глядел, как непривычная к лесным дорогам, та неловко одолевала скользкие жерди. Она была вся в грязи, в болотной тине.
-Поспевай…Мне до вечера нужно вернуться…Ну, еще немного…Теперь руку давай.
Попутчица протянула руку и жесткие пальцы проводника охватили ее запястье.
-Эх, девка, девка… - сказал он. - Дай, полюблю тебя. Тебя же все любят. Ты хорошая, ты самая хорошая: не терзай себя, не выдумывай, не мучай. Я тебе друг…
-Ага. Как папа римский.
Он хотел обнять, женщина оттолкнула его:
-Не прикасайся ко мне. Ты тупое животное.
Он всплеснул руками:
-Ты с ума сошла! Ты рехнулась! Я люблю тебя, вот, - он перекрестился, размашисто, сильно. - Вот, Богом клянусь!
-Каким богом? - спросила она. - У, поганое семя!
На мгновение литовец поймал взгляд тусклых овечьих глаз, увидел слегка перекошенный рыбий рот. Прежде чем проводник успел сообразить, короткий тычок в лицо погасил свет в глазах и свалил в бочажину. Попутчица не спеша выпростала из - под пальто маузер, прицелилась в волосатый затылок литовца и спустила курок…
-Вот так будет лучше. - сказала она. - Не по зубам я теперь тебе. И ты мне тоже стал не с руки, потому как продашь с потрохами. Такая уж твоя порода.
Торфяная бочажина сомкнулась с заунывно - утробным всхлипом, целиком поглотив неожиданную добычу…
===========================
в раннее августовское утро 192…* - го года - некоторые иностранные критики заметили в свое время, что хотя многие романы, например, все немецкие, начинаются с даты, только русские авторы, в силу оригинальной честности отечественной литературы - время от времени не договаривают единиц.
[Хруст]Как вам живется, дети железного века, века,
когда исчезли, позабылись такие слова,
как «сострадание», «милосердие», «жалость»?…
Пролог.
…Шли след в след малохоженной тропой, вьющейся в путанице замшелого угрюмого ельника…Проводник - молчаливый усатый длинноногий литовец - шагал легко, размашисто. Он был одет в добротно сшитую, хотя и порядком замаранную замшевую куртку, высокие охотничьи сапоги и новенькую поярковую шапку и менее всего походил на опытного бывалого контрабандиста. За ним шла его попутчица, в скромном платочке, в дешевом истрепанном пальто, суконных брюках и таких же точно, как у проводника, охотничьих сапогах.
Попутчица нервничала, злилась. Она уже испытывала ненависть к маячившему перед ней и все норовившему уйти от нее коротко подстриженному затылку литовца.
-А багажик у вас, извините благодушно, большой… - пробормотал проводник, но не с сочувствием и печалью, а со злорадством, плохо скрываемым, и прикрыл темные живые глаза, чтобы не выдать их радостного блеска..
-Пустяковый. - усмехнулась попутчица. - Харчи и саквояжик…
-Что, хорошая, гляжу, и тебя заставили хлебнуть нашей мурцовки? Ну и как оно? Поди, не сладко, коли через кордон болотом идти приходится? - и, хохотнув, литовец сплюнул ей едва не на ноги.
-Ничего, будем жить… - женщина ответила еле слышно, лицо ее в этот момент было растерянным, она покусывала кончик платка.
-Да уж видно мне, жизнь твоя осталась там, позади. Теперь с тяжелыми думами и увесистым саквояжиком своим, не иначе как в Сибирь поспешаешь…Небось деньги тащишь? Деньги, ясное дело. Много денег. Без них ничего, без них тоска, голод, бедность, кокаин и смерть…
Попутчица ничего не ответила. Проводник несколько раз пробовал уже расшевелить ее, заговаривал с ней о контрабанде, о своей жизни, но скоро понял, что сеет на каменистую почву - всю дорогу попутчица оставалась молчаливой и замкнутой. Литовец - проводник улыбнулся и поиграл жердью, с которой легче было продвигаться по лесу.
Они шли в раннее августовское утро 192…* - го года, шли долго, по еловому лесу, казалось, росшему из мха и песка. В кармане у нее был паспорт, полученный в Вильне. Фальшивка, само собой. Проще всего было сесть в поезд в Вильне и спокойно доехать до Москвы. Но с таким паспортом нечего было и помышлять пересечь границу; известно, что на пограничных пунктах особенно усердно досматривают багаж и проверяют документы. Паспорт у нее был сомнительной подлинности, выданный якобы Марии Наумовне Гинзберг, уроженке Риги, родившейся в начале девяностых годов, то есть по меньшей мере на десять лет позже ее появления на свет. Впрочем, эта хронологическая неточность скрывалась плохонькой фотографической карточкой, а личные приметы были так неопределенны, что вполне могли сойти за ее собственные. Кроме того, у нее попросту не было с собой никаких других документов. Только паспорт.
Переход границы был трудным. Пришлось сначала прожить несколько дней среди бесконечных гатей, в глуши, где не было даже электрического освещения, среди рабочих, грузивших торф в вагонетки, для вида занимаясь делами лесной промысловой артели. Физических трудностей перехода устранить было нельзя. Проводник тащил попутчицу в непроходимые болота, где и потонуть недолго, тут уж ничего поделать было нельзя. Шли через топь, на которой росла сочная зеленая трава. Потом через лес, через сухое место. И снова через топь по горло. Но хватило у нее на это и энергии и выносливости…
Они шли, не останавливаясь. Но вот лес стал потихоньку редеть, и им открылась болотистая равнина, даже не равнина, а так, проплешь посреди леса.
-Здесь хороший обзор, хотя и могут заметить стражники… - сказал литовец. - Потом будет сухое место. Там уже граница…Там и расчет за переход и за мою любезность…
-И сколько я вам буду должна за вашу любезность? - поинтересовалась попутчица.
-Любезность нельзя определить банкнотой.
-Чем же тогда, позвольте узнать, это определяется? - она медленно развязала платок, затем завязала снова.
Проводник пожал плечами:
-Тактом и воспитанием. Может быть, сладчайшим физиологическим дурманом...
На лице женщины появилось озадаченное выражение и она сделала шаг назад. В ее глазах закипела желтая соленая ненависть, сущности которой проводник не мог определить. Он ухмыльнулся с мужской, развязной независимостью. Стройная, не очень высокая, с треугольным личиком. Говорила она с незначительным акцентом и это делало ее еще более привлекательной.
-Не торопитесь отвечать, - сказал литовец, продолжая ухмыляться, - я слышу ваш шуршащий ответ. Он прост, как кусок хлеба.
Проводник хихикнул по - птичьи, будто пискнул, и - не оглядываясь, как бы не сомневаясь больше в попутчице, двинулся дальше.
До этой поры попутчица держалась уверенно и, пожалуй, властно. Теперь же ноги проводника, чертя подошвами охотничьих сапог, попирали землю, и, приковавшись к ним взглядом, она шла с тупым покорством, как на веревочке. Широкая спина проводника с мешочной котомкой маячила в сажени перед глазами попутчицы. Она ощущала под своим пальто тяжесть маузера, и взгляд ее то и дело застывал на спине проводника, там где угадывалась левая лопатка. Взять чуть - чуть пониже - и наповал…
Перебравшись через проплешь, втянулись в лесок. Пройдя через хлипкие жердочки - мосточки, кинутые на тропе у торфяной бочажины, проводник остановился. Поджидая попутчицу, литовец глядел, как непривычная к лесным дорогам, та неловко одолевала скользкие жерди. Она была вся в грязи, в болотной тине.
-Поспевай…Мне до вечера нужно вернуться…Ну, еще немного…Теперь руку давай.
Попутчица протянула руку и жесткие пальцы проводника охватили ее запястье.
-Эх, девка, девка… - сказал он. - Дай, полюблю тебя. Тебя же все любят. Ты хорошая, ты самая хорошая: не терзай себя, не выдумывай, не мучай. Я тебе друг…
-Ага. Как папа римский.
Он хотел обнять, женщина оттолкнула его:
-Не прикасайся ко мне. Ты тупое животное.
Он всплеснул руками:
-Ты с ума сошла! Ты рехнулась! Я люблю тебя, вот, - он перекрестился, размашисто, сильно. - Вот, Богом клянусь!
-Каким богом? - спросила она. - У, поганое семя!
На мгновение литовец поймал взгляд тусклых овечьих глаз, увидел слегка перекошенный рыбий рот. Прежде чем проводник успел сообразить, короткий тычок в лицо погасил свет в глазах и свалил в бочажину. Попутчица не спеша выпростала из - под пальто маузер, прицелилась в волосатый затылок литовца и спустила курок…
-Вот так будет лучше. - сказала она. - Не по зубам я теперь тебе. И ты мне тоже стал не с руки, потому как продашь с потрохами. Такая уж твоя порода.
Торфяная бочажина сомкнулась с заунывно - утробным всхлипом, целиком поглотив неожиданную добычу…
===========================
в раннее августовское утро 192…* - го года - некоторые иностранные критики заметили в свое время, что хотя многие романы, например, все немецкие, начинаются с даты, только русские авторы, в силу оригинальной честности отечественной литературы - время от времени не договаривают единиц.