"Правилы игры" Жана Ренуара
Листая эссе Пьера Байяра «Искусство рассуждать о книгах, которых вы не читали», решила простить себя и не стыдиться того, что не смотрела фильм «Правилы игры» Жана Ренуара. А избавившись от чувства вины, тут же его и посмотрела. И главным впечатлением от картины стал сам Жан Ренуар в роли добродушного неудачника Октава.
Когда-то в книжном секонд-хенде в Лондоне купила его потрепанную книжку об отце «Renoir, My Father» - не столько из интереса к искусству, сколько из жажды высокосветской сплетни: во ВГИКе кто-то рассказывал, что якобы сын-режиссер был так обижен на отца и свое трудное детство, что впоследствии снимал свое кино, безжалостно распродавая его картины. Сплетня не подтвердилась, более того, в руках у меня оказалась бесценная книга, в которой в четырехстах страницах повествования сын ни разу не заслоняет собой отца, как хороший переводчик, оставаясь в тени. Даже в момент написания мемуаров он будто учится у художника независимости, благородству и умению видеть суть вещей. «Теория пробки» - так резюмировал Огюст Ренуар свою жизненную философию - позволила им обоим найти себя в профессии без уступок общественному вкусу и при этом не превратилась в упаднический принцип «плыви по течению».
Один из зачинателей импрессионизма не считал себя «революционером от искусства», а был убежден, что важнее «слушать время» и «читать природу», в нужный момент лишь подправляя направление движения в соответствии с «маршем времени». Самое подкупающеее - он обладал живым и не высокомерным чувством юмора и своим дружелюбно-консервативным и аргументированным взглядом на мир. Не любил фотографию за то, что она отвратила от занятий акварелью молодежь, как следствие разучившуюся понимать искусство «изнутри». Настаивал на первостепенности мастерства в искусстве («Ренуар любил Баха, потому что его музыка не рассказывает никакой истории. Это - чистая музыка, такая, как живопись, которую он хотел творить»). И, боготворя женщин, отказывал им в праве на равенство в оригинальных формулировках: «Когда женщины были рабынями, тогда же они были и настоящими повелительницами. Сегодня, когда у них появились права, они теряют свою власть. Когда они станут равными мужчинам, вот тогда они превратятся в настоящих рабынь».
Мое восхищение обоими не знает предела, и тем приятнее было увидеть Жана Ренуара не стройным красавцем, каким его рисовало мое воображение, а пышнотелым и добродушным режиссером, снимающим обличительный «дивертисмент» о высшем обществе накануне войны и, не желая судить со стороны, отводящим себе роль беспомощного «пособника» удручающих «правил игры». Легкая трагикомедия в стиле Бомарше, задуманная, по признанию режиссера, в замедленном ритме барочной музыки, которой он заслушивался в тот период, хороша в гнетущий и волнительный сезон и смотрится чуть тяжелее, чем «Улыбки летней ночи» Бергмана.
Когда-то в книжном секонд-хенде в Лондоне купила его потрепанную книжку об отце «Renoir, My Father» - не столько из интереса к искусству, сколько из жажды высокосветской сплетни: во ВГИКе кто-то рассказывал, что якобы сын-режиссер был так обижен на отца и свое трудное детство, что впоследствии снимал свое кино, безжалостно распродавая его картины. Сплетня не подтвердилась, более того, в руках у меня оказалась бесценная книга, в которой в четырехстах страницах повествования сын ни разу не заслоняет собой отца, как хороший переводчик, оставаясь в тени. Даже в момент написания мемуаров он будто учится у художника независимости, благородству и умению видеть суть вещей. «Теория пробки» - так резюмировал Огюст Ренуар свою жизненную философию - позволила им обоим найти себя в профессии без уступок общественному вкусу и при этом не превратилась в упаднический принцип «плыви по течению».
Один из зачинателей импрессионизма не считал себя «революционером от искусства», а был убежден, что важнее «слушать время» и «читать природу», в нужный момент лишь подправляя направление движения в соответствии с «маршем времени». Самое подкупающеее - он обладал живым и не высокомерным чувством юмора и своим дружелюбно-консервативным и аргументированным взглядом на мир. Не любил фотографию за то, что она отвратила от занятий акварелью молодежь, как следствие разучившуюся понимать искусство «изнутри». Настаивал на первостепенности мастерства в искусстве («Ренуар любил Баха, потому что его музыка не рассказывает никакой истории. Это - чистая музыка, такая, как живопись, которую он хотел творить»). И, боготворя женщин, отказывал им в праве на равенство в оригинальных формулировках: «Когда женщины были рабынями, тогда же они были и настоящими повелительницами. Сегодня, когда у них появились права, они теряют свою власть. Когда они станут равными мужчинам, вот тогда они превратятся в настоящих рабынь».
Мое восхищение обоими не знает предела, и тем приятнее было увидеть Жана Ренуара не стройным красавцем, каким его рисовало мое воображение, а пышнотелым и добродушным режиссером, снимающим обличительный «дивертисмент» о высшем обществе накануне войны и, не желая судить со стороны, отводящим себе роль беспомощного «пособника» удручающих «правил игры». Легкая трагикомедия в стиле Бомарше, задуманная, по признанию режиссера, в замедленном ритме барочной музыки, которой он заслушивался в тот период, хороша в гнетущий и волнительный сезон и смотрится чуть тяжелее, чем «Улыбки летней ночи» Бергмана.