(no subject)
Я помню, как проснулась рано утром... И было такое чувство возможностей! Тебе знакомо это чувство? Я помню, я думала тогда: \"Это и есть начало счастья! Самое начало! И его будет все больше!\" Но мне тогда не пришло в голову... Это было не начало счастья. Это и было счастье. В тот самый момент.
\"Часы\", монолог Клариссы, сценарий Дэвида Хэйра по одноименному роману Майкла Каннингема
Когда он спит, ты готов отдать половину мира за то, чтобы на улице не гремели машины. Потому что другой половине мира можно поспать еще пятнадцать минут до звонка будильника.
Ты всегда просыпаешься раньше. Ты смотришь на его чуть помятое лицо на подушке, чувствуешь кожей его дыхание и тихо плачешь от умиления.
Когда он спит, ты готов оторвать себе голову за то, что вчера неплотно задернул шторы. Сегодня солнце бьет в эту узкую щель, половина мира морщится, но его рука лежит на тебе, и ты разбудишь его, если уберешь руку и попытаешься встать и закатить солнце вручную. Ты тихо ворочаешься и закрываешь его от солнца ладошкой.
Половина мира бузит, наверное, досматривает сон. Бежит за кем-то. Ты негромко надеешься, что за тобой. Потом - убирает руку и отворачивается. Ты остаешься чуточку один. Но он рядом. Он спит. Ты опускаешь ладонь, солнце отражается от нее, и по лохматой макушке прямо вдоль экватора пробегает светлое пятно.
Ты умеешь быть меньше мышки. Ты можешь двигаться аккуратно и отрывисто, как кошка на охоте. Ты медленно выползаешь из-под одеяла, так, чтобы не скрипнуть, не тронуть, не спугнуть конопатого Морфеюшку, тихо закрываешь шторы, семенишь на кухню, заранее достаешь из холодильника йогурт, чтобы половина мира не простудила и без того сиплое горло, закутываешь кофеварку полотенцем (так она меньше шумит и дольше не остывает), возвращаешься, стоишь недолго, притулившись прозрачным гербарием в дверном проеме, задеваешь свисающую с кровати лапу, зажимаешь рот рукой и устраиваешь себе кровавую инквизицию с четвертованием: обещаешь себе непременно сочинить такое утро и в ту же секунду понимаешь, что это невозможно, ведь Тушнова уже написала \"Не отрекаются любя\", а Пахмутова - \"Нежность\"…
Ты голый. Ты ежишься. Ты смеешься над собой. Ты похож на курицу-несушку. Но тебя никто не видит. И это твои минуты невыносимого, пронзительного :)))), когда можно раствориться в тумане лимана (о любви не меня ль вы так мило молили?..) и позволить себе быть глупым и заботливым. Быть таким, каким ты не будешь больше нигде и никогда. Ах, мой милый Августин, ты не будешь таким даже когда половина мира проснется. Пока он спит, ты отдашь ему все: любовь к любимому, любовь к ребенку, любовь к своему гнезду, ты будешь задыхаться от непонимания понимания собственного счастья, ты будешь плакать теплыми бессолыми слезами… Потому что не может живой человек выразить своей любви. Я много раз пытался. Честно-пречестно. Но я способен лишь корчиться и цитировать. За меня все расскажут йогурт и кофеварка.
Он точно заметит? Он точно не привык? Упаси меня Боже задать вопрос №3.
Есть еще минута. Хочется плакать.
Половина мира шевелит розовыми ступнями.
Ложишься на свое законное место. Под одеялом пахнет горячим песком.
Звенит будильник.
Ты кладешь руку на плечо.
Все.
\"Часы\", монолог Клариссы, сценарий Дэвида Хэйра по одноименному роману Майкла Каннингема
Когда он спит, ты готов отдать половину мира за то, чтобы на улице не гремели машины. Потому что другой половине мира можно поспать еще пятнадцать минут до звонка будильника.
Ты всегда просыпаешься раньше. Ты смотришь на его чуть помятое лицо на подушке, чувствуешь кожей его дыхание и тихо плачешь от умиления.
Когда он спит, ты готов оторвать себе голову за то, что вчера неплотно задернул шторы. Сегодня солнце бьет в эту узкую щель, половина мира морщится, но его рука лежит на тебе, и ты разбудишь его, если уберешь руку и попытаешься встать и закатить солнце вручную. Ты тихо ворочаешься и закрываешь его от солнца ладошкой.
Половина мира бузит, наверное, досматривает сон. Бежит за кем-то. Ты негромко надеешься, что за тобой. Потом - убирает руку и отворачивается. Ты остаешься чуточку один. Но он рядом. Он спит. Ты опускаешь ладонь, солнце отражается от нее, и по лохматой макушке прямо вдоль экватора пробегает светлое пятно.
Ты умеешь быть меньше мышки. Ты можешь двигаться аккуратно и отрывисто, как кошка на охоте. Ты медленно выползаешь из-под одеяла, так, чтобы не скрипнуть, не тронуть, не спугнуть конопатого Морфеюшку, тихо закрываешь шторы, семенишь на кухню, заранее достаешь из холодильника йогурт, чтобы половина мира не простудила и без того сиплое горло, закутываешь кофеварку полотенцем (так она меньше шумит и дольше не остывает), возвращаешься, стоишь недолго, притулившись прозрачным гербарием в дверном проеме, задеваешь свисающую с кровати лапу, зажимаешь рот рукой и устраиваешь себе кровавую инквизицию с четвертованием: обещаешь себе непременно сочинить такое утро и в ту же секунду понимаешь, что это невозможно, ведь Тушнова уже написала \"Не отрекаются любя\", а Пахмутова - \"Нежность\"…
Ты голый. Ты ежишься. Ты смеешься над собой. Ты похож на курицу-несушку. Но тебя никто не видит. И это твои минуты невыносимого, пронзительного :)))), когда можно раствориться в тумане лимана (о любви не меня ль вы так мило молили?..) и позволить себе быть глупым и заботливым. Быть таким, каким ты не будешь больше нигде и никогда. Ах, мой милый Августин, ты не будешь таким даже когда половина мира проснется. Пока он спит, ты отдашь ему все: любовь к любимому, любовь к ребенку, любовь к своему гнезду, ты будешь задыхаться от непонимания понимания собственного счастья, ты будешь плакать теплыми бессолыми слезами… Потому что не может живой человек выразить своей любви. Я много раз пытался. Честно-пречестно. Но я способен лишь корчиться и цитировать. За меня все расскажут йогурт и кофеварка.
Он точно заметит? Он точно не привык? Упаси меня Боже задать вопрос №3.
Есть еще минута. Хочется плакать.
Половина мира шевелит розовыми ступнями.
Ложишься на свое законное место. Под одеялом пахнет горячим песком.
Звенит будильник.
Ты кладешь руку на плечо.
Все.