Сергей Алексеевич Павлюченков
Дополненная и расширенная версия текста.
9 января 2010 г ушел из жизни российский историк С.Павлюченков, ему не было и 50-ти. Так получилось, что мне довелось знать этого человека. Я уже давно задумал написать о нем, но всякий раз не складывалось. Возможно мешало чувство, которое возникло при чтении воспоминаний Макса Брода о Кафке. Назойливый рефрен: "Мы с Кафкой отправились на прогулку...", " и тут я сказал Францу...", "Мы с Францем решили, что..." и т.д. Все, наверное, так и было: и прогуливались они по улицам с Францем, и в кафе сидели, и говорил Макс что-то там Францу, и что-то они там вместе решали, но все же читать такое неприятно.
... С Сергеем Павлюченковым меня познакомил историк Г.Кан. Перед этим я прочел блестящую работу "Военный Коммунизм: Власть и Массы" - самую легкую для чтения, изящную и емкую книгу Павлюченкова и тут вдруг возможность встретиться с автором. Я подарил ему книгу, в работе над которой я принимал участие. Встреча состоялась возле РГАСПИ около 10 лет назад.
Подошел высокий широкоплечий мужчина с тонкими чертами лица. Поблагодарил за книгу. Я сказал:
- Я прочел Вашу работу о военном коммунизме. Легкий, ясный язык, интересный анализ. Но вместо послесловия Вы написали главу "Еврейский вопрос в революции". Сам по себе этот текст, где исследуется вопрос о еврейском националистическом и, по сути дела, мафиозном режиме, установленном на Украине большевиками в 1919 году, не является антисемитским - мало ли где и какие националисты были. Были русские националисты (в том числе среди большевиков), были латышские, были еврейские, почему нет. Но вот подобное расположение и название этой главы ("вместо заключения") как бы намекают. Зачем?...
- Антисемитизма в моем тексте нет, Вы сами его читали. А в остальном... Видите ли, Михаил, с моей стороны это было .... хулиганство, что ли. Это была реакция на всех этих... олигархов 90х, на все то, что они творили, на все эти корыстные, непродуманные и катастрофические по своим последствиям действия.
Спустя несколько лет я обратился за помощью к Сергею,. В то время я работал в одном издательстве, нужна была научная редактура текста по истории русской революции. Появившись в издательстве, Сергей первым делом осведомился, нет ли тут для него какой-нибудь еще работы. Работы постоянной для него не было, тогда он спросил, есть ли, хотя бы, место грузчика... Видимо он остро нуждался в деньгах и заработка преподавателя не хватало.
Первая книга Павлюченкова - Крестьянский Брест, одна из самых замечательных работ о трагедии русского крестьянства революционной эпохи, написана им с резко анти-большевистских и про-нэповских позиций. Но Военный Коммунизм скорее отражает симпатии к партии Ленина, не говоря уж о более поздних работах. По мнению Г.Кана, Павлюченков придерживался прежде либеральных, умеренно-демократических взглядов, если же говорить о революционной истории, сочувствовал правому крылу партии эсеров. Но, как и многих демократически ориентированных людей, его подкосила эпоха обвальных приватизаций, шоковых терапий, разгрома промышленности и науки, бандитизма, дефолтов и прочих ельцинских безобразий.
Джордж Оруэлл, в своем, посвященном Джонатану Свифту, эссе (Политика против Литературы: Взгляд на Путешестви Гулливера), делает следующее замечание: "Чувствуешь, что все эти перемены, все эти перепады настроения терзали одну и ту же личность, а связь между политическими взглядами Свифта и его неизменным отчаянием - одна из самых интересных особенностей этой книги. В политическом плане Свифт принадлежал к числу тех людей, которых безрассудства современной им прогрессивной партии вигов (либералов или протолибералов - прим. shraibman) загоняли в извращенный торизм (то есть в консервативный элитаризм - прим shraibman)... При всем неизмеримом превосходстве силы и влиянии Свифта позиция его была очень близка той, что занимают в наши дни бесчисленные «умненькие» консерваторы... все они специализируются на острословии по поводу любых «современных» и «прогрессивных» тенденций и часто высказываются в самом крайнем духе, зная, что на реальный ход событий это повлиять не может".
С удивительной точностью Оруэлл описывает тот же человеческий тип, что сформировался в 90х гг 20го столетия в России, хотя, разумеется, между историком Павлюченковым и кпрфовской теткой, мучительно мечтающей о сильной мужской руке (позднее, эти мечтания примут форму каддафизма) дистанция огромная. Но вот вспоминаю, как одна красно-коричневая говорила мне, что ее необходимо судить и покарать за прежние взгляды и поддержку демократов. У Сергея переосмысление опыта 90х - опыта его собственной жизни, обернулось симпатией к ленинско-сталинскому строю в сочетании с неумолимым стремлении говорить об этом строе правду...
Когда-то я был знаком с историком, который, в ответ на какой-то вопрос, вдруг заявил, что истины не существует, или, вернее, что она выглядит именно так, как хочется конкретному исследователю. Следовательно, историк может вылепить из своих героев все, что его душе угодно. С тех пор я считаю этого человека псевдо-ученым. Трагическое величие Сергея Павлюченкова в том, что будучи поклонником большевистского режима, он старался говорить правду об объекте своих исследований.
- Сергей, Вы рисуете режим Ленина эпохи военного коммунизма в таких красках и с такими подробностями, что в жилах стынет кровь. Не менее гнусно выглядит в Вашем изложении более поздняя сталинская версия государства. Это чудище, угнетавшее и мучившее крестьян, рабочих, интеллигентов, свора, выморившая голодом миллионы мужчин и женщин в 1921 г., группировка архи-предателей, изменивших собственным взглядам на власть советов образца 1917 г, уничтожившая советы уже в 18ом, а затем изменившая своим новым представлениям о коммунизме в пользу рыночного, буржуазно-собственнического НЭПа... как Вы можете сочувствовать такому режиму, таким людям?
- Михаил, Вы должны понять две вещи.
Во-первых, историком может назваться только того, кто умеет смотреть в глаза... Медузе-Горгоне. Это умение, собственно, отличает ученого, специалиста. Мало ли, как я отношусь к этим фактам, я не могу их устранить или сделать вид, что их не было. Нет, я обязан их изучить и сделать общим достоянием.
Во-вторых, дело не в моих симпатиях и антипатиях. Вот передо мной спичечный коробок. А мы сидим сейчас в большом зале и пьем кофе. Так вот, соотношение свободы и несвободы такое же: свободы выбора у человечества ровно на спичечный коробок, ничтожный в сравнении с залами истории...
-Сергей, откуда Вам это может быть известно? Ведь Вы понимаете, что невозможно с математической точностью доказать или опровергнуть наличие альтернативы в истории. Из того, что событие произошло, не следует, что оно - единственная возможность. Оппозиционные большевизму силы были огромны.
- Несколько дней назад меня пригласили в нашем институте на семинар по социалистическим партиям эпохи революции: меньшевики, эсеры. Я оттуда сбежал. Я сказал им: "Вы изучаете то, чего нет".
Да, у эсеров и меньшевиков были сотни тысяч людей. Ну и что... Они были бессильны не потому, что у их было мало, а потому, что их идеи не привились, не могли привиться в России. Здесь уже несколько столетий государство было основным двигателем прогресса, устроителем хозяйственной и общественной жизни... со времен Петра, а может быть и с более ранних. Помните: "царь Петр был первый большевик". Между прочим, все, что было в большевизме чуждого этому опыту - рабочие оппозиции, децисты - все было отторгнуто. Большевики не сразу стали тем, чем они стали. Нет, это наша история, история России сделала их такими.
Анархизм - другое. Анархизм - это антитезис, идея разрушения, главная идея Бакунина. Анархизм необходим, русская революция была в каком-то смысле анархической, анархизм как тенденция еще и усилился к 1921 г. Но анархизм не несет в себе никакой позитивной идеи и никакой организации. Анархизм - это разрушительный хаос. Он нужен для того чтобы отчистить государство от вредных наслоений, от архаики, от коррупции. Может быть для того, чтобы разрушить государство, чтобы его создали заново совсем другие люди. Анархизм несет России обновление, отчищение. Но на большее он не способен, так как в силу самой своей природы враждебен организации.
- Знаете, Сергей, крупнейшие анархистские движения в истории как раз были рабочими организациями, довольно строгими и дисциплинированными, и анархизм никогда не отрицал организацию, во всяком слуаче большинство анархистов никогда не стояли на таких прозициях.
- Неважно. Это все не в России или не для России, это все не существенно - позиции и прочее. Важно то, чем анархизм в России в реальности был. У русской революции два лица - разрушение, воплощенное в анархизме и в большевизме 1917 г, и созидание нового абсолютистского государства, империи, осуществленное Лениным и его продолжателями после 1917 г.
...Мне однажды захотелось написать рассказ. О человеке, который был строгим государственником, но при этом честным и умным. Но когда его идеал воплотился в жизнь, разочаровался он в нем так же, как прежде разочаровался в либеральной парламентской демократии. Ибо жизнь всегда далеко отстоит от наших идеалов, а уж человеку оригинально мыслящему и привыкшему говорить то, что он думает, нет места в тоталитарном государстве, оно его отторгает. Когда миром правят чиновники, то выживают и делают карьеру, прежде всего, приспособленцы, посредственности, серые, незаметные, услужливые, молчаливые... преуспевшие в интригах и весьма неглупые, но лишенные стратегического мышления, оригинальности, перспективы. Царство серых посредственностей неизбежно ждет распад и гибель, к чему и пришел Советский Союз после 70 лет существования... Но все же я не знаю, не уверен до конца, что так было бы с Сергеем Павлюченковым. Сколько мне известно, он был лоялен путинскому режиму, хотя вряд ли ставил Путина и его столоначальников высоко...
Сергей готовил книгу о голоде в Поволжье, в 1921 г, она должна быпа называться Царь-Голод. Говорил, что у него готовы материалы для несколько глав, но что он все никак не может решиться начать книгу. Виновниками чудовищного голода он считал большевиков, доказывая, что именно их политика привела к снижению сельскохозяйственного производства, лишив крестьян стимулов к труду. А это, в сочетании с насильственными продовольственными изъятиями и климатическими факторами стало причиной смерти миллионов крестьян.
-Встречаются утверждения, что голод - следствие климатических явлений -только.
-Михаил, я считаю такую позицию нечестной и недостойной. Нельзя врать, историк не может, не должен врать. Конечно, голод 1921 г - следстие государственной политики... и знаете, что меня больше всего поразило в документах руководства большевиков, которые я читал? Холодное спокойствие. Миллионы людей умирают, но это не вызывает никаких эмоций. Что действительно беспокоило руководство большевиков - так это угроза новых крестьянских восстаний. Они не думали, что люди будут молча умирать. Но так во многих случаях было именно так: крестьяне ложились и умирали.
- Почему?
- Мне кажется, люди устали. Слишком много событий, катастроф, войн, восстаний за такой короткий промежуток времени. И когда пришел голод, они просто ложились и умирали. У них не было больше силы жить.
- Может существовала альтернатива продовольственной политике большевиков?
- Она существовала, я пишу об этом в Крестьянском Бресте. Я работал с документами и видел, что по всей стране шла организация обмена между рабочими и крестянскими коллективами, советами, кооперативами. Этим тогда занимались все, даже органы ЧК! Рабочие снаряжали экспедиции в деревню, везли промышленные товары в обмен на продовольствие. Сами продовольственные организации большевиков в голодающих городах были против насильственных изъятий продовольствия у крестьян, они считали, что такая политика неэффективна.
- И тем не менее, Ленин и Совнарком - правительство большевиков, решились на изъятия продовольствия у мужиков, зная, на опыте уфимской губернии о провальных последствиях такой политики, зная о том, что так накормить города невозможно... Крестьяне сопротивлялись, заготовительный аппарат не сумел накопить и сохранить достаточные запасы хлеба. А между тем, политика горизонтальных связей, как Вы пишите в Крестянском Бресте, спасла от голода огромную Москву уже летом 1918 г., когда Моссовет договорился о поставках продовольствия с советами Южной России. Почему же это случилось, Сергей, почему большевики ввели разверстку в 1918 г, вопреки хозяйственной необходимости?
-Михаил, Ваша беда в том, что Вы - анархист, Вы не мыслите государственно. Поэтому Вы не понимаете логику Ленина. Предположим регионы договорились бы между собой. Это означает, что контроль над промышленностью и продовольствием оказался бы в руках местных советов, у которых и так уже имелась огромная военная и политическая власть. И где тогда окажется властный центр, правительство большевиков? Нигде. Они утратят всякую власть и всякое влияние на ситуацию. Продразверстка, централизованно осуществлявшаяся правительством Ленина, - важная часть борьбы центра за контроль над Россией, борьбы за восстановление русского государства. Борьбы против анархии... По тем жем самым причинам надо было разрушить независимость местных советов, ликвидировать рабочее самоуправление. В 1918 г, на съезде совнархозов большевики говорили: "кончилось время диктатуры пролетариата, пришло время диктатуры над пролетариатом!" Что Вы так на меня смотрите?
- Потому что эти слова - моральный приговор государству Ленина и государству вообще. Ни один анархист не мог бы сказать лучше.
- А история - вне морали. Она не нуждается в одобрении - моем или Вашем. Она такая, какая есть.... Вот Вы много пишите о сталинском терроре, о голодоморе 30х. А ведь это не главное. Главное - то, что была осуществлена индустриализация и урбанизация. Россия при Сталине превратилась в страну городов, с мощной промышленностью. Это был перелом всего жизненного уклада. Это останется в веках. А все остальное забудут.
Конечно, мне пришло в голову множество возражений. Ничто не вечно под луной, на развалинах огромных государств возникают вольные города-коммуны, как средневековый Милан, давший отпор императору Фридриху Барбароссе. Напротив, на месте полисов античности появляются империи, подобные Риму и Византии. Не может быть вечным и неизменным и русское государство.
Да и зачем вообще изучать историю, если мы не даем оценок участникам исторического процесса, не живем их ошибками, не радуемся их радостями, не ужасаемся их преступлениям, не пытаемся воплотит в жизнь те их мечты, что близки нам? К чему мертвое знание, которое мы не способны использовать? Каким-то хазарам, какой-то Олег за что-то отмстил почему-то... и что дальше? Какое нам дело до них до всех тогда? И разве память угнетенных не должна хранить опыт борьбы и сопротивления, опыт любви и братства, опыт ненависти к угнетателям? А если нет той памяти класса, о которой говорил Вальтер Беньямин, то как угнетенные смогут подняться против угнетения снова?...
Не существует математически точных, общепринятых методов измерения истории. Никто и никогда не доказал строго научными методами, что сложившийся вариант истории - единственно возможный. Наличие мощных оппозиционных сил - свидетельство их укорененности в историческом прроцессе; огромные влиятельные общественно-политические движения не могут возникнуть, если для их появения нет никаких предпосылок, а коли предпосылки имеются, то значит невозможно утверждать, что проигравшие были всего лишь неким историческим недоразумением. То, что та или другая сила одержали победу, говорит лишь о более высокой вероятности данного события, но никак ни о его неизбежности; даже лидеры большевиков признавали, что проведи партия эсеров в 1917 году несколько простых очевидных реформ (эта партия доминировала в стране в первые революционные месяцы), не было бы никакого октября.
Наконец, почему создание железных монстров, пусть даже производящих какие-то нужные обществу вещи, важнее миллионых человеческих жертв?
Я все это ему говорил, и, наверное, не один раз. Все это ему было не сишком интересно. Все это было ему известно. Мне кажется, жизненный опыт убедил его: не волен человек над социальным временем и социальным пространством, у которых свои ритмы, цели, законы... К тому же, чего только не пробовали построить в России последние лет сто: демократическую федеративную республику, коммунизм, капитализм... а всегда получалось одно и то же - тотальное (или претендующее на такую роль) авторитарное государство, которое лезет во все щели. Что не пытаемся сконструировать, выходит автомат Калашникова...
Однажды рассказал Сергею о Бенни Моррисе - израильском историке ультраправых взглядов, стороннике депортаций палестинцев. Моррис выпустил несколько книг о депортации арабов из Израиля в 1948 г, о Накбе - палестинской катастрофе. На вопрос, понимает ли Моррис, что тем самым он нанес определенный ущерб сионисткому проекту, тот ответил, что понимает и что это - сложная моральная проблема.
- Я его очень хорошо понимаю, Михаил. И с моей работой о голоде 20х та же история. Я хочу сделать эту книгу. Но я не хочу, чтобы ее использовали те, кто является противником государства...
Как-то раз я попытался угостить его стаканом вина, он отказался.
-Михаил, если я сейчас выпью, мне это как в Крым уехать. Недели на три.
Спустя месяц позвонил ему, чтобы выяснить какой-то вопрос со статьей, которую он рецензировал и застал-таки "поездку в Крым".
- А, Михаил, очень хорошо, что Вы позвонили. Вот Вы считаете меня антисемитом. Но Вы не правы. Я не так прост! Да, у меня это было, но я через это прошел! Я не антисемит, все сложнее.
-Сергей, я не считаю Вас антисемитом, почему вдруг...
-Нет, нет, нет, считаете, я знаю. Но я не прост!
...Такая "поездка в Крым" на моей памяти была всего одна.
Когда мы виделись в последний раз, приблизительно за год или полтора до его смерти, Сергей очень постарел. Лицо его сжалось, сморщилось, он весь как-то ссохся. О том, что он пережил инфаркт, я узнал много позже, от его друзей. Жалею ужасно, что так мало с ним общался, так редко звонил ему, так мало виделся с ним... Но не было повода, а вот эдак вот запросто ему позвонить?.. Не таковы были наши отношения, чтобы я мог ему запросто звонить...
Он был великим историком, может быть лучшим в стране специалистом по большевистскому режиму 1917-1930 гг. Его книги не имеют равных, в особенности потому, что никто так подробно, как он, не изучал архивные документы эпохи. Эти книги стоит читать всем, кто хочет разобраться в ней.
Облик большевистского государства, тщательно реконструированный Сергеем Павлюченковым, столь омерзителен и кровав, что любить такое мог, наверное, только один человек на планете - сам Сергей Павлюченков. Здесь и причины малой известности историка. Для демократов он был сталинистом, для сталинистов остался полу-демократом. Как и всякий талантливый ученый, он не вписывается ни в какие рамки.
Почему он, показавший большевиков такими негодяями, какими их никто никогда не показывал, мог стать при том государственником и сторонником большевизма? Ведь он был умным, глубоким, эмоциональным человеком.
Неужели же только из ненависти к демократскому монстру (действительно разорившему и унизившему огромную страну) полюбил другого монстра?
Не знаю и никогда уже не узнаю. Тот же вопрос можно было бы задать великому Свифту, умнице Свифту, который, блестяще высмеивая английскую державу, со всеми ее нелепыми порядками, лицемерием и жадностью, мог склоняться в пользу идей ничтожных тори - унылых консерваторов, охотников на лиc, ретроградов, придурков...
Книги Сергея Павлюченкова читаем здесь:
http://traumlibrary.net/a93766.html
Крестьянский Брест.
Военный Коммунизм: Власть и Массы.
Россия Нэповская.
Орден Меченосцев.