Следующий [раскрывая главную тему года]
- Следующий в ту сторону, - дед указал рукой куда-то вдаль, где рельсы терялись в серой пелене снега, - следующий пойдет ночью, ближе к утру.
С неба сыпалась серая крошка, образуя у земли маленькие смерчи, носившиеся по перрону. Было около половины третьего, и начинало темнеть.
- Может, мне лучше назад, в город?
- Зачем?
Часть меня повторила вопрос за дедом: «действительно, зачем?» Вторая начала что-то возражать: там дом, друзья, спокойствие и, возможно, любовь. Я уронил голову на руки, и попытался вспомнить. Было холодно, ноги замерзали, и мысли о том, что было всего пару часов назад, приходилось выуживать из своей головы, как из замерзшей проруби, в которой вода от холода превратилась в кисель из льда и снега.
Два часа назад я сошел с поезда.
«Стоим пять минут!» - крикнула проводница, - «никто не выходит!» Она с самого утра была очень раздраженной. Проводники в поездах почти всегда раздражены, просто одни срываются на крик, а другие умеют сдержаться. Эта не умела.
Я быстро накинул на себя куртку, оделся, взял свою сумку с третьей полки и попросил проводницу открыть. Проводница открыла рот, чтобы накричать, но, взглянув на меня, кивнула и пошла в тамбур открыть дверь. «Извините, что раньше времени», - я почему-то чувствовал себя обязанным этой проводнице, - «удачи!»
Я сел на скамью перед зданием станции и некоторое время смотрел как поезд в отдалении раскачивался на рельсах, будто прощаясь со мной.
Я ведь не собирался выходить. Я ведь собирался ехать до своей станции. Хотя, какая она «своя» - так, название знакомое подвернулось, вот я и взял билет. А утром проснулся, вспомнил дом. Вспомнил девушку, с которой вчера катался на катке. Невесту. Вспомнил, как город сияет новогодними гирляндами, и скоро все соберутся у стола, чокнутся и будут вытаскивать подарки из дальних углов платяных шкафов. И мне так захотелось вернуться туда, где тепло и все сверкает, где невеста и любовь, где самое важное - это то, что я кому-то нужен. Все время. Каждую секунду. И даже между секундами. Я нужен всем настолько непрерывно, что это «нужен» превращается в «должен».
Но стоило мне выйти из поезда и собраться пойти покупать билет назад, как я вспомнил и другое. Я вспомнил, как однажды утром я проснулся, и она была рядом. И тут я задал себе самый страшный вопрос: «а как я понимаю, что я - это я?»
Вот с этого момента началась путаница. «Я - ее будущий муж», - ответил я. - «Она лежит рядом с парнем, она верная девушка, у нее с парнем запланирована свадьба, значит это ее будущий муж, значит, это я. «Еще я - сын своих родителей». - «Вчера мне звонила мама, говорила “сынок, ты как?”, раз она так говорила, значит, я ее сын, значит, это я». Еще я помнил что мне нужно идти на работу, и я даже знал, куда. Стоит ли говорить, что на работе в отделе кадров лежит моя трудовая книжка, и что это уж точно неопровержимое доказательство меня.
Но путаница не прошла. Несмотря на все логические доводы, путаница осталась. Глубоко, где-то на уровне ощущений, я чувствовал эту путаницу, когда ехал в метро после работы, или когда шел по улице, а из-за облаков вдруг выходило солнце.
Потом стало хуже. Я вдруг стал чувствовать вранье. Ощущение вранья появлялось, когда я приходил домой, и она с порога говорила мне «я люблю тебя». Или когда я приходил в гости к родителям, и они спрашивали о карьерных планах.
А потом, это тоже произошло достаточно случайно, я вдруг попал на вокзал. Просто кто-то из родственников возвращался домой, и я поехал проводить. Поезд уходил с Казанского вокзала. И после того, как поезд скрылся за поворотом, я еще долго стоял на перроне, продуваемый холодным промозглым ветром, и смотрел на рельсы. Много рельс. И все они уходили куда-то за поворот. И больше всего в тот момент мне хотелось бросить все, и хоть бегом бежать по этим рельсам. И пока я шел по длинному перрону назад, мое воображение рисовало меня, и моих друзей, которые почему-то садятся в один и тот же поезд, и уезжают в одну и ту же сторону, и будто бы даже не замечают, что есть еще столько рельс, которые ведут в совсем другие стороны, но никто и никогда об этом не узнает.
С тех пор я не мог спокойно ходить мимо вокзала. Я знал, что когда-нибудь придет день, и я куплю билет на поезд, туда, куда еще никогда не ездил, где у меня нет родственников, нет друзей, никого нет. Только вот что будет, когда я на нее приеду, я никогда себе не представлял.
Вообще-то, эта станция подходит, хоть я и собирался в другое место.
- Дед, а может, я здесь останусь? - робко спросил я, мучимый сомнениями.
- Не надо тебе здесь оставаться. Не твое это место. Разве не видишь? Тебе дальше надо.
- А ты-то как здесь очутился?
- Раньше здесь деревня была большая. Потом страна развалилась, совхоз закрыли. Мужики начали спиваться. Начали спиваться, стали хуже землю пахать. А тут еще и пара неурожайных годов выдалась. Кто помоложе - уехали, кто постарше - спились, или поумирали. Обычная история, мало ли у нас деревень брошенных… А я вот остался, станцию сторожить. Поезда здесь только по привычке останавливаются, иногда помогаю проводникам воду набрать. Сам удивляюсь, почему до сих пор станцию не закрыли. Наверное, станций таких тоже полно по всей России.
- Дед, давай я останусь, а? Станция у тебя хорошая, никого нет. Мне сейчас только этого и надо. Отдохнуть, о жизни подумать.
- Нельзя тебе. Ты мне здесь сбоку припека. Отдохнуть - вон, назад езжай. Там все красиво, спокойно и хорошо, сам же рассказывал. А ко мне будешь раз в год приезжать, плакаться о жизни трудной. А потом назад - отдыхать.
- Смеешься, дед! Как же там отдыхать! Там работать надо, деньги зарабатывать, семью кормить. Там все друг с другом за место под солнцем соревнуются, чуть зазеваешься - тут же тебя и обскачут.
- Да, вот ты, я вижу, и вправду обскакался. Глупый ты. Нет ведь никакого соревнования, всем места под солнцем хватит. Солнце - оно большое.
Стемнело, и мы с дедом пошли в его каморку. Станция не отапливалась, и в каморке деда стояла маленькая буржуйка.
Дед достал свой граненый стакан, достал для меня железную кружку. Плеснул самогона на самое дно. Мы выпили, и я закашлялся. Закашлялся так сильно, что на глаза навернулись слезы. И я заплакал. Минут 10 я сидел и просто плакал. Дед сидел молча, уткнувшись в свой стакан.
Наконец я перестал плакать, и, всхлипывая, стал рассказывать:
- Пойми, дед, я ведь чего больше всего боюсь-то. Я выбирать боюсь. Вот рельсов много, а едут-то все всё равно по одним и тем же, а все потому, что боятся посмотреть, что бывает, если на другие рельсы сядешь. И я боюсь. Я даже мысли такой боюсь, там ведь никто такие мысли не думает. Меня ведь никогда никто не спрашивал, чего я хочу. И, самое главное, а почему я этого хочу?
- Это все потому, что с собою ты не в ладу. Потому что привык, что за тебя всё выбирают и решают. А как сам начинаешь решать - сразу же бояться начинаешь. Я ведь не зря сказал, что в городе тебе только отдыхать. Потому что в городе за тебя всё решили. А чтобы с собою в ладу жить, много трудиться надобно. Веры много надо, и сил. Даже в городе можно с собою в ладу жить, но только если веришь и трудишься. Себе верить надо, и другим. Когда другим верить начинаешь, сразу же начнешь на вранье их ловить, как себя сейчас ловишь.
- Это ж как трудиться-то?
- Трудиться, чтобы душа твоя с телом и умом в ладу была. Чтобы если душа просит чего - ты потрудился это сделать. А то ты только в туалет по первому зову бегаешь, а зов души не замечаешь.
- А вера тут при чем?
- А при том, что поверить надо душе своей. Здесь неважно даже, веришь ты в Бога или нет. Душа сама в своих отношениях с Богом разберется, тебе туда лезть не надо. Ты главное, душе своей верь. Тогда и вопросов меньше будешь задавать, а все больше ответы слушать.
Я долго молчал. Самогон разливался в груди теплом. Глубоко вздохнув, я поблагодарил деда.
- Не за что. Раз вышел на этой станции, значит, для того и вышел, чтобы меня здесь встретить, да поплакать. А теперь езжай. В четыре утра поезд будет на Владивосток. Вот уж действительно на любой станции сойти можно. У меня там есть проводница знакомая, она тебе найдет местечко.
Я лег на верхнюю боковушку и заснул. Мне снилось, как я играю с кем-то в наперстки. И, какой наперсток бы я ни выбирал, - шарик всегда оказывался именно под ним. Но когда я попробовал взять шарик, - он оказался гораздо дальше, чем мне казалось. А в другой раз, наоборот, ближе. Это было очень странно, но я быстро привык.
С первыми лучами солнца я проснулся. Ближе к обеду соседи напротив пригласили меня к себе, и мы пили водку. Солнце светило прямо в окно, отражаясь в изморози на стекле, и мы пили за новый год и новое счастье. И соседи ехали во Владивосток, а я мог сойти на любой станции.
С неба сыпалась серая крошка, образуя у земли маленькие смерчи, носившиеся по перрону. Было около половины третьего, и начинало темнеть.
- Может, мне лучше назад, в город?
- Зачем?
Часть меня повторила вопрос за дедом: «действительно, зачем?» Вторая начала что-то возражать: там дом, друзья, спокойствие и, возможно, любовь. Я уронил голову на руки, и попытался вспомнить. Было холодно, ноги замерзали, и мысли о том, что было всего пару часов назад, приходилось выуживать из своей головы, как из замерзшей проруби, в которой вода от холода превратилась в кисель из льда и снега.
Два часа назад я сошел с поезда.
«Стоим пять минут!» - крикнула проводница, - «никто не выходит!» Она с самого утра была очень раздраженной. Проводники в поездах почти всегда раздражены, просто одни срываются на крик, а другие умеют сдержаться. Эта не умела.
Я быстро накинул на себя куртку, оделся, взял свою сумку с третьей полки и попросил проводницу открыть. Проводница открыла рот, чтобы накричать, но, взглянув на меня, кивнула и пошла в тамбур открыть дверь. «Извините, что раньше времени», - я почему-то чувствовал себя обязанным этой проводнице, - «удачи!»
Я сел на скамью перед зданием станции и некоторое время смотрел как поезд в отдалении раскачивался на рельсах, будто прощаясь со мной.
Я ведь не собирался выходить. Я ведь собирался ехать до своей станции. Хотя, какая она «своя» - так, название знакомое подвернулось, вот я и взял билет. А утром проснулся, вспомнил дом. Вспомнил девушку, с которой вчера катался на катке. Невесту. Вспомнил, как город сияет новогодними гирляндами, и скоро все соберутся у стола, чокнутся и будут вытаскивать подарки из дальних углов платяных шкафов. И мне так захотелось вернуться туда, где тепло и все сверкает, где невеста и любовь, где самое важное - это то, что я кому-то нужен. Все время. Каждую секунду. И даже между секундами. Я нужен всем настолько непрерывно, что это «нужен» превращается в «должен».
Но стоило мне выйти из поезда и собраться пойти покупать билет назад, как я вспомнил и другое. Я вспомнил, как однажды утром я проснулся, и она была рядом. И тут я задал себе самый страшный вопрос: «а как я понимаю, что я - это я?»
Вот с этого момента началась путаница. «Я - ее будущий муж», - ответил я. - «Она лежит рядом с парнем, она верная девушка, у нее с парнем запланирована свадьба, значит это ее будущий муж, значит, это я. «Еще я - сын своих родителей». - «Вчера мне звонила мама, говорила “сынок, ты как?”, раз она так говорила, значит, я ее сын, значит, это я». Еще я помнил что мне нужно идти на работу, и я даже знал, куда. Стоит ли говорить, что на работе в отделе кадров лежит моя трудовая книжка, и что это уж точно неопровержимое доказательство меня.
Но путаница не прошла. Несмотря на все логические доводы, путаница осталась. Глубоко, где-то на уровне ощущений, я чувствовал эту путаницу, когда ехал в метро после работы, или когда шел по улице, а из-за облаков вдруг выходило солнце.
Потом стало хуже. Я вдруг стал чувствовать вранье. Ощущение вранья появлялось, когда я приходил домой, и она с порога говорила мне «я люблю тебя». Или когда я приходил в гости к родителям, и они спрашивали о карьерных планах.
А потом, это тоже произошло достаточно случайно, я вдруг попал на вокзал. Просто кто-то из родственников возвращался домой, и я поехал проводить. Поезд уходил с Казанского вокзала. И после того, как поезд скрылся за поворотом, я еще долго стоял на перроне, продуваемый холодным промозглым ветром, и смотрел на рельсы. Много рельс. И все они уходили куда-то за поворот. И больше всего в тот момент мне хотелось бросить все, и хоть бегом бежать по этим рельсам. И пока я шел по длинному перрону назад, мое воображение рисовало меня, и моих друзей, которые почему-то садятся в один и тот же поезд, и уезжают в одну и ту же сторону, и будто бы даже не замечают, что есть еще столько рельс, которые ведут в совсем другие стороны, но никто и никогда об этом не узнает.
С тех пор я не мог спокойно ходить мимо вокзала. Я знал, что когда-нибудь придет день, и я куплю билет на поезд, туда, куда еще никогда не ездил, где у меня нет родственников, нет друзей, никого нет. Только вот что будет, когда я на нее приеду, я никогда себе не представлял.
Вообще-то, эта станция подходит, хоть я и собирался в другое место.
- Дед, а может, я здесь останусь? - робко спросил я, мучимый сомнениями.
- Не надо тебе здесь оставаться. Не твое это место. Разве не видишь? Тебе дальше надо.
- А ты-то как здесь очутился?
- Раньше здесь деревня была большая. Потом страна развалилась, совхоз закрыли. Мужики начали спиваться. Начали спиваться, стали хуже землю пахать. А тут еще и пара неурожайных годов выдалась. Кто помоложе - уехали, кто постарше - спились, или поумирали. Обычная история, мало ли у нас деревень брошенных… А я вот остался, станцию сторожить. Поезда здесь только по привычке останавливаются, иногда помогаю проводникам воду набрать. Сам удивляюсь, почему до сих пор станцию не закрыли. Наверное, станций таких тоже полно по всей России.
- Дед, давай я останусь, а? Станция у тебя хорошая, никого нет. Мне сейчас только этого и надо. Отдохнуть, о жизни подумать.
- Нельзя тебе. Ты мне здесь сбоку припека. Отдохнуть - вон, назад езжай. Там все красиво, спокойно и хорошо, сам же рассказывал. А ко мне будешь раз в год приезжать, плакаться о жизни трудной. А потом назад - отдыхать.
- Смеешься, дед! Как же там отдыхать! Там работать надо, деньги зарабатывать, семью кормить. Там все друг с другом за место под солнцем соревнуются, чуть зазеваешься - тут же тебя и обскачут.
- Да, вот ты, я вижу, и вправду обскакался. Глупый ты. Нет ведь никакого соревнования, всем места под солнцем хватит. Солнце - оно большое.
Стемнело, и мы с дедом пошли в его каморку. Станция не отапливалась, и в каморке деда стояла маленькая буржуйка.
Дед достал свой граненый стакан, достал для меня железную кружку. Плеснул самогона на самое дно. Мы выпили, и я закашлялся. Закашлялся так сильно, что на глаза навернулись слезы. И я заплакал. Минут 10 я сидел и просто плакал. Дед сидел молча, уткнувшись в свой стакан.
Наконец я перестал плакать, и, всхлипывая, стал рассказывать:
- Пойми, дед, я ведь чего больше всего боюсь-то. Я выбирать боюсь. Вот рельсов много, а едут-то все всё равно по одним и тем же, а все потому, что боятся посмотреть, что бывает, если на другие рельсы сядешь. И я боюсь. Я даже мысли такой боюсь, там ведь никто такие мысли не думает. Меня ведь никогда никто не спрашивал, чего я хочу. И, самое главное, а почему я этого хочу?
- Это все потому, что с собою ты не в ладу. Потому что привык, что за тебя всё выбирают и решают. А как сам начинаешь решать - сразу же бояться начинаешь. Я ведь не зря сказал, что в городе тебе только отдыхать. Потому что в городе за тебя всё решили. А чтобы с собою в ладу жить, много трудиться надобно. Веры много надо, и сил. Даже в городе можно с собою в ладу жить, но только если веришь и трудишься. Себе верить надо, и другим. Когда другим верить начинаешь, сразу же начнешь на вранье их ловить, как себя сейчас ловишь.
- Это ж как трудиться-то?
- Трудиться, чтобы душа твоя с телом и умом в ладу была. Чтобы если душа просит чего - ты потрудился это сделать. А то ты только в туалет по первому зову бегаешь, а зов души не замечаешь.
- А вера тут при чем?
- А при том, что поверить надо душе своей. Здесь неважно даже, веришь ты в Бога или нет. Душа сама в своих отношениях с Богом разберется, тебе туда лезть не надо. Ты главное, душе своей верь. Тогда и вопросов меньше будешь задавать, а все больше ответы слушать.
Я долго молчал. Самогон разливался в груди теплом. Глубоко вздохнув, я поблагодарил деда.
- Не за что. Раз вышел на этой станции, значит, для того и вышел, чтобы меня здесь встретить, да поплакать. А теперь езжай. В четыре утра поезд будет на Владивосток. Вот уж действительно на любой станции сойти можно. У меня там есть проводница знакомая, она тебе найдет местечко.
Я лег на верхнюю боковушку и заснул. Мне снилось, как я играю с кем-то в наперстки. И, какой наперсток бы я ни выбирал, - шарик всегда оказывался именно под ним. Но когда я попробовал взять шарик, - он оказался гораздо дальше, чем мне казалось. А в другой раз, наоборот, ближе. Это было очень странно, но я быстро привык.
С первыми лучами солнца я проснулся. Ближе к обеду соседи напротив пригласили меня к себе, и мы пили водку. Солнце светило прямо в окно, отражаясь в изморози на стекле, и мы пили за новый год и новое счастье. И соседи ехали во Владивосток, а я мог сойти на любой станции.