abandoned
Солнце зашло резко, рубанув по кончикам пальцев тонким последним оранжевым лучом. Как будто одним движением перерезав горло всем едва внятным, но еще дышащим где-то глубоко внутри надеждам. Небо исступленно клубилось тучами, нагнетая нехорошее предчувствие. По спине провело дрожью резкой сумеречной прохлады.
Мы шли уже много дней, я давно сбилась со счета. Стопы стали шершавыми и тоскливо ныли от неровной дороги. Волосы спутались, тело щемило тяжелой тянущей болью, воздух едва поступал в легкие, и постоянно клонило в сон. Но мы всё еще были вместе, а что может быть важнее этого.
Мы шли так уже много-много дней. Дорога рисовала то гладкое и ровное полотно, до умопомрачения приятное на ощупь, то ухабистые извилины почти непроходимой чащи. На развилках мы всегда останавливались в неуверенном молчании, иногда даже возвращались с одной из троп и шли по другой. Мы старались выглядеть опытными следопытами, хотя наше положение было уже слишком очевидно. Мы заблудились.
И теперь мы стояли на краю обрыва, всё в тех же молчаливых сомнениях. Казалось, обрыв вырос из ниоткуда. Ведь мы шли не сворачивая и были уверены в том, что на этот раз путь выбран верный. И вдруг этот обрыв. Неожиданно, так остро неожиданно для нас обоих. И мы молчали, не зная, в какую сторону пойти теперь.
- Вернуть бы сейчас на пять. Или на десять. И переписать на новые, - едва слышно вздохнула я.
- Да, пожалуй.
Его голос прозвучал как-то отстраненно, но это меня не смутило, ведь он, наверняка, думал над тем, в какую сторону мы сейчас направимся. Смутило меня другое - мне показалось, что я услышала в этих словах горечь. А ведь раньше я никогда не слышала горечь в его словах. Он никогда не грустил о былом, да и не разрешал мне делать это. И он всегда знал, что и как сказать, чтобы на душе стало легче. Мне вообще не в чем было его упрекнуть. Он был рядом с самого начала, помогая мне даже тогда, когда я уже ни от кого не ждала помощи. Несколько раз, правда, он отлучался, внезапно и словно бы ненарочно, будто отвлекаясь на что-то. Я с улыбкой прощала ему это, как и почти любая женщина прощает мужчине шалости его внутреннего ребенка. Ведь дети могут сделать больно, но не со зла.
- Я так рада, что ты есть у меня, - я посмотрела на него с благодарностью.
- А я рад, что ты сейчас про меня пишешь.
- Что? - не поняла я.
- Ничего. Просто вставь потом эти слова.
- Хорошо, - пообещала я зачем-то, совершенно не понимая, о чем он просит.
Мы снова замолчали. Лучший компас - интуиция, и я стала прислушиваться к своим ощущениям, пытаясь определить, какой край обрыва манит нас дружелюбными и ясными намерениями, левый или правый. Но интуиция молчала, вместо нее внутри разрасталась неприятная пустота, от которой даже слегка подташнивало.
- Я не знаю, куда теперь, - я села на холодные камни и, смотря на то место, где еще недавно полыхал лоснящийся от собственного величия огненный шар, пыталась разглядеть хоть что-нибудь в быстро сгущающейся тьме, - А ты?
Он не отвечал. Пауза затянулась, и мне стало тревожно.
- Ты знаешь, куда нам идти? - повторила я свой вопрос.
- Послушай... - голос его исказился, как-будто от невыносимой боли. Боли?.. Он ведь не чувствует боли! - Послушай, я... я не могу идти с тобой дальше.
- Ты... что?? - от удивления я поперхнулась собственной фразой.
- Я не могу больше. Никак не могу, дальше ты должна одна. Прости, - последнее слово было явно лишним, потому что оно и так слишком выразительно читалось в его интонации и в таком трудном складывании букв в слова. Всем своим видом он извинялся и сгибался под грузом осознания своего столь подлого предательства.
Но я отказывалась верить. Этого ведь просто не может быть.
- Нет, ты, наверное, шутишь так неудачно. Ты не шути сейчас. Видишь, тут и так обрыв, да еще и пустота эта. Не шути, пожалуйста. Не сейчас. Не надо. Ты лучше обними меня и выведи на верную дорогу. Ты справишься.
- Я не могу. И я не шучу. Правда не могу. Да ведь мы действительно заблудились уже давно, ты всё верно поняла. Хотя я искренне верил, что наш путь сюда окажется ненапрасным, что мы всё наверстаем этой дорогой. Но...
- Нет-нет. Ты не можешь меня бросить. ТЫ не можешь. Только не ты.
- Пойми же. Мне ужасно тяжело тебя оставлять, да еще и теперь, когда тебя и так оставили, и всё оборвалось. Но я устал.
- Устал?.. - я готова была нервно расхохотаться, - Да как ты можешь устать? О чем ты вообще говоришь? Ты не можешь устать, ты ведь даже не человек! Это мы, когда уже нет сил терпеть...
- Но я и не бог, - перебил он меня, - Я всего лишь ангел-хранитель.
В этот момент пустота особенно жестко надавила в районе груди. Разглядеть что-либо в небе не получалось. Да что там в небе, я не видела даже собственных ног! Они обреченно свисали, устремляясь прямо в этот чертов обрыв. И зияющая пронзительной чернотой бездна вдруг показалась мне такой ненавязчиво, но настойчиво и нежно зовущей. Достаточно одного легкого движения, и этот путь завершится навсегда.
Я повернула голову к его белеющей в ночи ладони. Он всё еще поддерживал меня за плечи, но пропало привычное ощущение прикосновения, тепла его рук. На фоне этой жуткой темноты его руки казались мне какой-то оптической иллюзией. Ведь его уже нет рядом, я его не чувствую, но вижу. Это как четко слышать отдаляющиеся шаги, но видеть стоящего на месте человека. И вот тут мне стало по-настоящему страшно.
- Ты не можешь уйти, - я старалась говорить уверенно и твердо, словно это мантра, заклинание, против которого ничего невозможно возразить, - Ты был рядом, когда я родилась, ты шел со мной в ногу, когда я почти летела, невесомая, задыхаясь от счастья, и когда я хромала от горя, спотыкаясь о преграды неудач. И ты должен довести меня до конца. Хранители не бросают на полпути. Ты не можешь уйти, пока я живая.
- Быть живой не значит жить. И очень многих уже давно не хранят. Мы устаем, не выдерживаем, нам тоже не хватает сил. Когда люди не держат друг друга, для одних только хранителей эта ноша становится непомерно тяжела. Да и подумай, ведь тебе станет в каком-то смысле даже проще. Не нужно будет прислушиваться к встроенному в тебя компасу, не надо будет искать всевозможные потайные ходы, полузаросшие тропинки, лазейки и веревочные лестницы. Будешь идти вместе с теми, кого не хранят более, идти и ни о чем не думать. Существовать ради выживания - это не позор, это тоже путь. Конечно, путь, в твоем случае, выросший из серьезной потери со слишком болезненным воспоминанием о том, какие черты были у лика твоего счастья, но ведь многие и с этим справляются. Справишься и ты. Впрочем, ты можешь шагнуть в бездну, вот хоть прямо сейчас. От этого мало что изменится. Таким образом ты лишь решишь оставить себе меньше времени. Однако урезать время не так просто, как может показаться. Ведь вы, люди, наивно полагаете, что время движет и правит вами, что оно способно менять всё вокруг и внутри вас, и так цепляетесь за него. А на самом деле всё, что есть - это только вы сами и жизнь, которая происходит здесь и сейчас, и которая рано или поздно всё равно захлопнет двери на краю бездны.
...С каждым его словом я по капельке теряла свои последние силы. А пустота внутри разрослась так всепоглощающе, что я не могла даже пошевелиться. Я не заметила, как заснула, я просто провалилась из бессилия в сон. Кажется, он коснулся губами моего горячего лба перед уходом, но вполне возможно, что это мне уже приснилось. Сон был рваным, в нем меня душили тени, осыпались края обрывов, умирали сердца. Я плакала и плакала, металась в поисках укрытия, пыталась увидеть родное лицо, услышать родной голос, найти ответ, хоть какую-то возможность еще успеть всё изменить. Тщетно.
Утром я проснулась. Но не от согревающих солнечных лучей, а от мороза, сковавшего камни, на которых я лежала, и мучительно пронизывающего всё моё тело. И небо тускло смотрело на меня бесцветной однородной массой чужого и равнодушного мира. Я встала и сделала несколько шагов. И тут же поняла, что мне стало всё равно, в какую сторону идти. Все вопросы о направлении и поиске верного пути казались теперь непонятными. Зачем? Можно просто идти. И я пошла. Дорога не имела значения. Время не имело значения. Внутри было абсолютно пусто. Вдруг мне показалось, что кто-то коснулся моего плеча. Я обернулась - полусухая ветка обронила лист и зашелестела на ветру. Сзади меня никого не было.
Мы шли уже много дней, я давно сбилась со счета. Стопы стали шершавыми и тоскливо ныли от неровной дороги. Волосы спутались, тело щемило тяжелой тянущей болью, воздух едва поступал в легкие, и постоянно клонило в сон. Но мы всё еще были вместе, а что может быть важнее этого.
Мы шли так уже много-много дней. Дорога рисовала то гладкое и ровное полотно, до умопомрачения приятное на ощупь, то ухабистые извилины почти непроходимой чащи. На развилках мы всегда останавливались в неуверенном молчании, иногда даже возвращались с одной из троп и шли по другой. Мы старались выглядеть опытными следопытами, хотя наше положение было уже слишком очевидно. Мы заблудились.
И теперь мы стояли на краю обрыва, всё в тех же молчаливых сомнениях. Казалось, обрыв вырос из ниоткуда. Ведь мы шли не сворачивая и были уверены в том, что на этот раз путь выбран верный. И вдруг этот обрыв. Неожиданно, так остро неожиданно для нас обоих. И мы молчали, не зная, в какую сторону пойти теперь.
- Вернуть бы сейчас на пять. Или на десять. И переписать на новые, - едва слышно вздохнула я.
- Да, пожалуй.
Его голос прозвучал как-то отстраненно, но это меня не смутило, ведь он, наверняка, думал над тем, в какую сторону мы сейчас направимся. Смутило меня другое - мне показалось, что я услышала в этих словах горечь. А ведь раньше я никогда не слышала горечь в его словах. Он никогда не грустил о былом, да и не разрешал мне делать это. И он всегда знал, что и как сказать, чтобы на душе стало легче. Мне вообще не в чем было его упрекнуть. Он был рядом с самого начала, помогая мне даже тогда, когда я уже ни от кого не ждала помощи. Несколько раз, правда, он отлучался, внезапно и словно бы ненарочно, будто отвлекаясь на что-то. Я с улыбкой прощала ему это, как и почти любая женщина прощает мужчине шалости его внутреннего ребенка. Ведь дети могут сделать больно, но не со зла.
- Я так рада, что ты есть у меня, - я посмотрела на него с благодарностью.
- А я рад, что ты сейчас про меня пишешь.
- Что? - не поняла я.
- Ничего. Просто вставь потом эти слова.
- Хорошо, - пообещала я зачем-то, совершенно не понимая, о чем он просит.
Мы снова замолчали. Лучший компас - интуиция, и я стала прислушиваться к своим ощущениям, пытаясь определить, какой край обрыва манит нас дружелюбными и ясными намерениями, левый или правый. Но интуиция молчала, вместо нее внутри разрасталась неприятная пустота, от которой даже слегка подташнивало.
- Я не знаю, куда теперь, - я села на холодные камни и, смотря на то место, где еще недавно полыхал лоснящийся от собственного величия огненный шар, пыталась разглядеть хоть что-нибудь в быстро сгущающейся тьме, - А ты?
Он не отвечал. Пауза затянулась, и мне стало тревожно.
- Ты знаешь, куда нам идти? - повторила я свой вопрос.
- Послушай... - голос его исказился, как-будто от невыносимой боли. Боли?.. Он ведь не чувствует боли! - Послушай, я... я не могу идти с тобой дальше.
- Ты... что?? - от удивления я поперхнулась собственной фразой.
- Я не могу больше. Никак не могу, дальше ты должна одна. Прости, - последнее слово было явно лишним, потому что оно и так слишком выразительно читалось в его интонации и в таком трудном складывании букв в слова. Всем своим видом он извинялся и сгибался под грузом осознания своего столь подлого предательства.
Но я отказывалась верить. Этого ведь просто не может быть.
- Нет, ты, наверное, шутишь так неудачно. Ты не шути сейчас. Видишь, тут и так обрыв, да еще и пустота эта. Не шути, пожалуйста. Не сейчас. Не надо. Ты лучше обними меня и выведи на верную дорогу. Ты справишься.
- Я не могу. И я не шучу. Правда не могу. Да ведь мы действительно заблудились уже давно, ты всё верно поняла. Хотя я искренне верил, что наш путь сюда окажется ненапрасным, что мы всё наверстаем этой дорогой. Но...
- Нет-нет. Ты не можешь меня бросить. ТЫ не можешь. Только не ты.
- Пойми же. Мне ужасно тяжело тебя оставлять, да еще и теперь, когда тебя и так оставили, и всё оборвалось. Но я устал.
- Устал?.. - я готова была нервно расхохотаться, - Да как ты можешь устать? О чем ты вообще говоришь? Ты не можешь устать, ты ведь даже не человек! Это мы, когда уже нет сил терпеть...
- Но я и не бог, - перебил он меня, - Я всего лишь ангел-хранитель.
В этот момент пустота особенно жестко надавила в районе груди. Разглядеть что-либо в небе не получалось. Да что там в небе, я не видела даже собственных ног! Они обреченно свисали, устремляясь прямо в этот чертов обрыв. И зияющая пронзительной чернотой бездна вдруг показалась мне такой ненавязчиво, но настойчиво и нежно зовущей. Достаточно одного легкого движения, и этот путь завершится навсегда.
Я повернула голову к его белеющей в ночи ладони. Он всё еще поддерживал меня за плечи, но пропало привычное ощущение прикосновения, тепла его рук. На фоне этой жуткой темноты его руки казались мне какой-то оптической иллюзией. Ведь его уже нет рядом, я его не чувствую, но вижу. Это как четко слышать отдаляющиеся шаги, но видеть стоящего на месте человека. И вот тут мне стало по-настоящему страшно.
- Ты не можешь уйти, - я старалась говорить уверенно и твердо, словно это мантра, заклинание, против которого ничего невозможно возразить, - Ты был рядом, когда я родилась, ты шел со мной в ногу, когда я почти летела, невесомая, задыхаясь от счастья, и когда я хромала от горя, спотыкаясь о преграды неудач. И ты должен довести меня до конца. Хранители не бросают на полпути. Ты не можешь уйти, пока я живая.
- Быть живой не значит жить. И очень многих уже давно не хранят. Мы устаем, не выдерживаем, нам тоже не хватает сил. Когда люди не держат друг друга, для одних только хранителей эта ноша становится непомерно тяжела. Да и подумай, ведь тебе станет в каком-то смысле даже проще. Не нужно будет прислушиваться к встроенному в тебя компасу, не надо будет искать всевозможные потайные ходы, полузаросшие тропинки, лазейки и веревочные лестницы. Будешь идти вместе с теми, кого не хранят более, идти и ни о чем не думать. Существовать ради выживания - это не позор, это тоже путь. Конечно, путь, в твоем случае, выросший из серьезной потери со слишком болезненным воспоминанием о том, какие черты были у лика твоего счастья, но ведь многие и с этим справляются. Справишься и ты. Впрочем, ты можешь шагнуть в бездну, вот хоть прямо сейчас. От этого мало что изменится. Таким образом ты лишь решишь оставить себе меньше времени. Однако урезать время не так просто, как может показаться. Ведь вы, люди, наивно полагаете, что время движет и правит вами, что оно способно менять всё вокруг и внутри вас, и так цепляетесь за него. А на самом деле всё, что есть - это только вы сами и жизнь, которая происходит здесь и сейчас, и которая рано или поздно всё равно захлопнет двери на краю бездны.
...С каждым его словом я по капельке теряла свои последние силы. А пустота внутри разрослась так всепоглощающе, что я не могла даже пошевелиться. Я не заметила, как заснула, я просто провалилась из бессилия в сон. Кажется, он коснулся губами моего горячего лба перед уходом, но вполне возможно, что это мне уже приснилось. Сон был рваным, в нем меня душили тени, осыпались края обрывов, умирали сердца. Я плакала и плакала, металась в поисках укрытия, пыталась увидеть родное лицо, услышать родной голос, найти ответ, хоть какую-то возможность еще успеть всё изменить. Тщетно.
Утром я проснулась. Но не от согревающих солнечных лучей, а от мороза, сковавшего камни, на которых я лежала, и мучительно пронизывающего всё моё тело. И небо тускло смотрело на меня бесцветной однородной массой чужого и равнодушного мира. Я встала и сделала несколько шагов. И тут же поняла, что мне стало всё равно, в какую сторону идти. Все вопросы о направлении и поиске верного пути казались теперь непонятными. Зачем? Можно просто идти. И я пошла. Дорога не имела значения. Время не имело значения. Внутри было абсолютно пусто. Вдруг мне показалось, что кто-то коснулся моего плеча. Я обернулась - полусухая ветка обронила лист и зашелестела на ветру. Сзади меня никого не было.