Это Босх. Да еще в потемках (с). О романе Мариам Петросян "Дом, в котором..."
Памяти Табаки моего класса.
There is a crack, a crack in everything
That's how the light gets in.
Leonard Cohen
Долгое противоречивое отношение к идее прочесть, взвешивание плюсов и минусов с оглядкой, перевешивающие обстоятельства. А потом, как всегда бывает, в нужное время книга сама позвала. И хотя сперва возникло сопротивление, воронка подсознания открылась: порог вхождения в ритм романа, что нужно учитывать, у многих высокий - не менее 200-300 страниц (может, кто-то осваивается сразу, но это скорее исключение). И пока доходишь до порога, кажется, что лучшие главы - про Кузнечика (они остаются одними из лучших, но не единственными). А после первого прочтения все равно общее ощущение расфокусированности взгляда близорукого, от щедрого сплава реализма, сказки и мистики, с частым обращением к повествованию-потоку.
Злободневное прочтение. Написалось когда-то, было дополнено. Спойлеры.
Курильщик заставил не раз улыбнуться, вспоминая колоритного антагониста из "Секретных материалов". И знаю, что когда-то слишком далеко ушедший в Наружность Курильщик моей жизни, парадоксально свободно открыл бы дверь "Дома, в котором..." - не ту, что, как обманный очаг Буратино, располагается на корешке, а настоящую - внутри книги.
Лауреат читательских симпатий Шакал Табаки - кармический близнец Снусмумрика, если бы тот был экстравертом, конечно. Рюкзак и песни под губную гармошку трудно принять за совпадения. А внутренне каноничного Смусмумрика отыгрывает Горбач.
В Табаки мешает огрызливая ирония; он и не "злой дух", однако общая громкость перекрывает истинные проявления. Но все это - лишь прием отвлечения внимания от второй сущности. Кстати, Табаки мог быть и Гипносом, ведь во сне никакие механизмы не функционируют правильно, а он так преданно ненавидел часы.
Македонский - пронзительный оранжевый портрет с крапинками... Его настоящий дедушка не тот, кто занимался дрессурой неподвластного, а Крапивин (и если к родителям, несмотря на отдельные блеклые проблески, остается много вопросов, то с бабушками и дедушками у персонажей Мариам Петросян откровенный ад). И улетает очередной Дракон Счастья в свою страну Фантазию прямо по Энде.
Продолжая разговор о микрокосме героев, стоит отметить, что, помимо наглядной игры автора во "все не те, кем кажутся", присутствует и более интересная дихотомия, уходящая корнями в психоанализ.
Как у самого Дома есть Изнанка, так и в героях, намекает автор через Сиамцев и Стервятница с Тенью, есть тяга к преодолению противоречий. Если прагматик Курильщик примет свою тень, то станет эмпатом Сфинксом. Два белоснежных героя зеркалят друг друга - хорошо "проработанный" Черный засиял бы золотом Лорда. Принявший в себе иную сущность Македонский - ведающий Слепой, контролирующий свои и чужие "отлеты". Две наиболее яркие девушки тоже дуальны: женственная Русалка - тайна под покровами, а угловатая Рыжая - откровение и единство высшей цели. Кстати, если и возможен условный литературный happy ending для Бланш Дюбуа Т. Уильямса, то он подарен Мариам Петросян Русалке (и подарен - Русалкой). Когда Ральф вступает в войну с Крестной, он лишь борется с собой; оба, на данном витке событий, обладают, со стороны воспитателей, наибольшей вовлеченностью в жизнь Дома, и в Крестной расцветает контроль в духе Макиавелли. Уже упоминавшиеся Табаки и Горбун наиболее примиренные; часто разъединены по тексту, но, встречаясь, рады друг другу.
На расщепленность и тягу к целостности не раз пробегают намеки в тексте, самый художественный из которых - зеркальное ожерелье Крысы.
Что до по-фазаньи дотошной общей интерпретации "все персонажи - субличности одного человека", то конечно, все это грани самой Мариам, и это они дробятся внутри, и каждая лишь в собственное время готовится к выпуску, не желая его (хоть автор свое прямое присутствие внутри и отрицает). Но подобный перевод зазеркалья на язык простейших формул уже не упрощение, а умерщвление. Как поучительно пел Высоцкий на детской пластинке, "что остаётся от сказки потом, после того как её рассказали?"...
Однажды прочла чужое литературное наблюдение на грани откровения, что герой Гайто Газданова и герой Харуки Мураками - похожи, заставившее окончательно понять, почему люблю обоих авторов. Дальнейшее размышление не ради попытки множить очередные литературные ассоциации (кому роман Мариам Петросян навевает Мервина Пика, кому - Кастанеду, и так далее), но для построения зыбкого маршрута в видоизмененную Наружность - узелок на память о своей "четвертой группе".
Мир в голове Мариам Петросян пронизан воздухом, которым легко дышалось бы героям Газданова и Мураками, а потому она духовная преемница авторов. Герой Газданова прежде жил в городе, где стоит Дом, когда бы это ни происходило, проведя там всю жизнь или эмигрировав, но, преобразованный пережитым, всегда беспокоен в своем прустовском потоке. А герой Мураками, видящий дождь даже в солнечные дни, и поныне живет в одной из новостроек, похожих на окружавшие Дом, пусть и в противоположной части города. И не бывший ли он выпускник? Коллекционер ли пластинок Лэри (переплетающийся с меломанией самого Харуки), застрявший в предразводной ситуации, или Курильщик, взявший в руки кисть...
Текст как вечный двигатель. Ритм-водяной матрас для создания без кожи, обжегшегося о наш мир. В колесе сансары бьются и перечитывающие, и герои романа, не желающие покидать Дом. Как в линчевском континууме, обозначенном устами Моники Белуччи: "Мы подобны сновидцу, который видит сон, и сам живёт во сне… Но кто этот сновидец?".
Автор создает сеть слов, завораживая, как Русалка, вплетавшая в волосы колокольчики, за чем даже Курильщик следил, не отрываясь. Как и у многих, роман связан у меня с личным. От воспоминаний одного из счастливейших периодов жизни, до того, о чем рассказывают "Золотому шару", если находят, как у Стругацких, а потому соглашусь, что разделенное молчаливое понимание лучше всего выражает послевкусие у большинства людей.
Моя Внутренняя Монголия обрела литературную столицу.
Талант Мариам Петросян, как нередко бывает, оказался провидческим. В связи с событиями последнего времени я не раз вспоминала в новом свете и Роулинг.
Когда-то меня оставляла равнодушной идея финальной битвы, к которой неуклонно шло повествование на протяжении всего цикла. Как, тоже в свое время, откровенно разочаровал и роман "451 градус по Фаренгейту", когда узнала, что он написан после Второй Мировой (долго безосновательно считала, что он-то и был пророческим). Финальная битва у Роулинг казалась избыточным, но неминуемым повторением раннего сражения Дамблдора и Гриндевальда - чем-то неактуальным, не нашедшим отражения в современности (в отличие от битвы середины 20-го века), сюжетной данью.
Теперь я давно так не думаю. Вместо этого подозревая, что Борису Джонсону не только незримо покровительствует Черчилль, но помогают и главные британские маги.
Когда вышла первая книга цикла, у человечества оставалась четверть века до "финальной битвы" в нашем мире, чтобы повернуть в другую сторону. А роман Мариам Петросян был закончен через пару лет после седьмой книги. И эти события слились в последнее предупреждение. Потому что иначе книгу "Дом, в котором..." можно было бы назвать "Дары Времени".
В романе "Дом, в котором..." по касательной задействован социальный элемент, но невозможно вовсе не затронуть, анализируя текст.
Несмотря на усиленное избегание автором привязок к реальности, позволительно предположить, что выпуск героев приходится на времена распада СССР: когда Мариам и создавала основную текстовую ткань своего мира. Неудивительно, что для ее персонажей, с их обостренностью чувств, выход в такую Наружность (и без того уже ею преданных когда-то) - эквивалент стирания личности, страшащий больше, чем физическое уничтожение, а потому рождающий экзистенциальный ужас. Страшнее перестать быть теми, кем они являются, нежели получить возможность стать кем бы то ни было. В Доме закольцовывается ветвь эволюционного развития, личность расширяется в пространстве до своего максимума. Но вопрос ее реализации, перенесения внутренних кругов во внешнее, не стоит. "Перерасти" Дом, оставить навсегда, невозможно - это бездонность вечности. Если, по классику, "смерть - пробуждение", то персонажи Мариам Петросян, согласно жанру-перевертышу, предпочли уснуть. Риторический вопрос в том, живы ли вышедшие.
Затянувшийся "выпуск" наиболее младшей читательской группы романа, которой было во время первой его публикации около пятнадцати лет, - это день нынешний. Не в том ли феномен резонансности необычного романа, ставшего явлением массовой культуры, даже при отсутствии экранизации и широкой рекламы, в нескольких возрастных группах, и главное, в той, которую принято называть "нечитающей молодежью". Образ Питера Пэна, словно закрепивший литературной печатью право на эскапизм для всех, лишь частично выражает главные голоса романа Мариам Петросян, его зов и боль: не столько нежелание, сколько невозможность выхода в Наружность, предвиденное автором. Подлинность ее враждебности. Гражданам на территории главной страны СНГ, взрослея, можно спасительно выбрать для переезда иную точку на карте мира, чтобы заменить судьбу, а в родной реальности, за порогом юности, они, говоря словами автора, "и ушли, и остались, не живые и не мертвые".
Но где-то были шестеренка и перо. Если у времени еще сохранились дары. Если, отрефлексировав все произошедшее и замалчивавшееся на протяжении десятилетий, возможно, наконец, разорвать повтор кругов в некнижной реальности. Dum spiro spero.
Ведь карту будущего онемевшей страны уже нанесли на стену с облупившейся штукатуркой.
Я не здесь,
Я не здесь,
Я был счастлив там, где никогда не буду,
Я был счастлив там, и я бежал оттуда.
Я не здесь,
Я не здесь,
Где-то там поёт холодный ветер мая,
Где-то там, где новый день меня не знает.
К последним берегам,
Домой издалека,
Когда тебя догонит тень,
Ты выйдешь из петли.*
Цитаты из романа.
"...Дом - под черным одеялом, закутан по самую крышу, и я думаю - интересно, надолго ли хватит воздуха здесь, внутри, и что будет, когда он закончится...".
"Дом не отвечает за тех, кого не пускает в себя. Он не отвечает даже за тех, кого впустил. Если они заблудились, не вовремя испугались или не испугались вовремя, а особенно за тех, кто думает, что видит сны, в которых можно умереть, а потом проснуться. За таких, как ты. Считающих его Ночную Сторону сказкой. Она вся усеяна их костями и черепами, их истлевшей одеждой. Каждый сновидец считает, что это место принадлежит ему одному. Что он сам его создал, что ничего плохого с ним здесь не случится. Чаще всего случается именно с ними. И они просто однажды не просыпаются".
"Время в Доме течет не так, как в Наружности. Об этом не говорят, но кое-кто успевает прожить две жизни и состариться, пока для другого проходит какой-нибудь жалкий месяц. Чем чаще ты проваливался во вневременные дыры, тем дольше жил, а делают это только те, кто здесь давно, поэтому разница между старожилами и новичками огромна, не надо быть очень умным, чтобы ее разглядеть. Самые жадные прыгают по нескольку раз в месяц, а потом тянут за собой по нескольку версий своего прошлого. Пожалуй, таких жадин, как я, в Доме больше нет, а значит, нет никого, кто прожил бы столько кругов, сколько прожил я. Гордиться тут нечем, но я все же горжусь, ведь выдающаяся жадность - это тоже в своем роде достижение".
* Слова из песни группы The Retuses - Escapism.
Барочно-готическая картина Здзислава Бексиньского.