О чем могут рассказать платья

[shpiegel]

"У нас постоянные вести из Москвы. Во многих районах города батареи чуть теплые, и старики, сидящие по домам, кутаются в пледы, платки и одеяла. И Эльвира, мама Лоры, тоже мерзнет. К сожалению, живет одна, и ей уже восемьдесят лет. Те, кто навещал ее в эти дни, видел маму сидящей в кресле посреди столовой в своей квартире, одетой в тяжелое черное пальто и с укутанной расшитой шалью головой. В ногах - горячая грелка. Она часами не отрывала взгляда от пола, скованная холодом. Наш друг режиссер зашел к ней и дал совет - вытащить из шкафов и чемоданов всю самую красивую одежду и платья, разложить это по комнате на столе и стульях, мама вняла совету, и память унесла ее в прошлое. Она всегда хранила лучшие платья, и ей стало теплее в окружении старых нарядов. Крепдешиновое платье в цветах, которое сшила для нее знаменитая портниха Ефимова, впервые было надето на курорте в Сочи, у Черного моря. В тот день на сочинскую Ривьеру прибыл Сталин в сопровождении генералов и высших военных чинов. Парк санатория "Кавказская Ривьера" был срочно оцеплен, чему предшествовала таинственная суматоха и всеобщее возбуждение, должное столь неожиданному событию. В это утро Эльвиру, решившую подойти к вождю, легко пропустили охранники, правда сумочку пришлось оставить мужу. Она направилась к беседке-бельведеру, которая возвышалась над пляжем из отшлифованных морем круглых камней. Сталин, заметив, что к нему подходит красивая молодая женщина, поднялся для приветствия, и Эльвира, с удивлением для себя, увидела, что он мал ростом, и лицо его изрыто оспой. Он так крепко пожал ей руку, что она вскрикнула от боли, причиненной стиснутыми пальцами с надетым бриллиантовым кольцом. Генералы, окружившие ее, рассматривали снятый перстень, а диктатор поцеловал ей руку и жестом указал на свободное кресло. Тем временем подносили и раздавали детям конфеты и фрукты. Один из генералов галантно предложил свою порцию мороженого прекрасной женщине. На следующее утро охрана безуспешно искала по пляжу Эльвиру для памятного группового снимка. И еще долгое время спустя присмиревшие поклонники Эльвиры шутили по поводу мемориальной доски, которую заслуживает ее рука. Теперь, в холодной комнате, закутанная, замерзшая, она смотрит на зеленое платье с погонами и застежками в виде золотых кинжальчиков. Его создала другая знаменитость - Данилина, шившая удивительные шубы по заказу актрис и московских модниц, Эльвира видит себя в нем, сидящей в "мерседесе" Геббельса, вывезенном как трофей из Германии маршалом Осликовским. Она - на заднем сиденьи вместе с маленькой дочкой Лорой. Быстрый проезд по улицам Москвы. Для них в карманах чехлов машины приготовлены любимые конфеты - "Клюква в сахарной пудре". На улицах послевоенной Москвы машин почти не видно. В то утро она надела в первый раз туфельки с бантом из мягкой кожи, сделанные Гольдиным, глухим евреем-сапожником, мастерская которого была в Столешниковом переулке. А сейчас на ногах хоть и удобные на меху, но "стариковские" шлепанцы. Она поспешно перенесла взгляд своих все еще прекрасных голубых глаз на следующее платье, чтобы снова погрузиться в воспоминания. Жакет и юбка из светлого льна, которые ей подарила дочь, вышедшая замуж в Италию. Костюм был куплен в магазине "Большие размеры" для уже располневшей семидесятидвухлетней Эльвиры. Она надела его в путешествие на пароходе "Тарас Шевченко", который отплывал из Одессы в Италию. <...> Старуха присела рядом, гладила ей руки, подносила к своим худым щекам и говорила о прошлом. "Какая Вы были красавица! О Вас шла слава по всей России. Помните зимы на Кавказе, на курорте в Бакуриани? Вы шли по расчищенной дорожке вдоль деревянных домиков на фоне гор и бросали апельсиновую кожуру прямо на снег. Обожатели, следовавшие за Вами на расстоянии, подбирали эти корки, чтобы хоть что-то осталось у них от Вас на память. Ваша прогулка по улице Горького в Москве никогда не оставалась незамеченной". Старуха вспоминала пляж в Сочи и "Храм воздуха" в Кисловодске, где вместе с дирижером оркестра Эльвира пила не только шипящий нарзан. А маленький летний ресторанчик в саду "Эрмитаж" в Москве? Какие замечательные форели можно было там откушать! На Красной площади в День Победы все целовали друг друга. И каждому хотелось поцеловать именно ее, Эльвиру. Наконец, после стольких лет, они встретились! <...> И наконец, под слоем тающей от жары пудры и остатками стекающего по лицу тщательно наложенного грима, Эльвира узнала черты дирижера оркестра, который любил ее в молодости. На старости лет он дал волю своей ранее всегда подавляемой женственности. <...> Сегодня она мерзла в квартире. Колени были укрыты старинной вышитой скатертью, которая напоминала скоропостижный отъезд из Карса, где она родилась. В 1918 году эти территории были возвращены Турции. Она, пятилетняя, вместе с матерью и младшей сестренкой с невероятными трудностями и пересадками добралась до Харькова, на Украине, к родителям матери. Отец, генерал Белой армии, был сослан с остатками своих солдат в лагерь у Белого моря под Архангельском. В Харькове не оказалось никого из родных. Дед, ученый-грек, и богатые сестры матери бежали за границу. Город был пуст, и власть постоянно менялась. Когда они с матерью и сестрой смогли наконец сесть в поезд с открытыми товарными вагонами, направляясь к отцу в Архангельск, вокруг ее шеи для тепла была завязана эта самая скатерть. Из всей Белой армии под Архангельском в заледенелых бараках выжило не более ста человек. Ее отец и еще несколько офицеров были освобождены по указу об использовании белых специалистов в возрождении и развитии индустрии. Прожили они под Архангельском долгих три года, где она ходила в школу по деревянным мостовым, проложенным поверх грязи. И теперь еще живы в ее памяти ледоходы на Двине, невероятный грохот ломающихся льдин. Однажды, по своей детской отчаянной смелости, она прыгнула на огромную льдину, и чуть не была унесена ею в Белое море. Спас ее отец. Холод в квартире показался Эльвире весенней оттепелью в сравнении с пережитым в местах ее детства. К счастью, в Москве наступили солнечные дни. Эльвира сняла с себя пальто и платки, ей надоели старые наряды, она собрала их и сложила в полиэтиленовый мешок. Вышла на улицу, полная решимости насладиться еще одним солнечным днем и раздарить платья своего прошлого. А я вспоминаю фразу из сочинения мальчика в Савиньяно, написанного на тему об отношении к старикам. В доме с ним жил его дед, которому было за девяносто. Он часто сетовал на жизнь. Однажды мальчик не выдержал и сказал: "Дедушка, уж тебе-то грех жаловаться! Ты ведь и так долгожитель". Старик отвечал: "Ты думаешь, Джорджио, что жизнь бывает чересчур длинной? Ошибаешься. Когда приблизится смертный час, ты поймешь, что вся жизнь сосредоточена в этом последнем дне, и не вспомнишь о прошлом".

И еще, небольшое, воздушное, частично созвучное вышеизложенному.

"Вот уж два дня, как я в Лозанне. Читаю курс лекций. Почти все время провожу в гостинице, наблюдая постояльцев. Расплывшиеся мягкие черты лиц под элегантными шляпами, нерешительная поступь любителей сливочного масла и ценителей сладкого крема, избыток которых переливается через края дрожащих губ.
Во взгляде - постоянная тоска, вызванная мыслью о нежелательной смерти. Страх костей потерять слишком удобную привычку к взбитым перинам. При закатах озеро поднимается и становится небом. Знаю, что маленькие поезда с прозрачными крышами вагончиков ползут по узкоколейке в горы со снежными шапками вершин, чтобы добраться до деревянных шато, пахнущих сыром и мхом. Там, наверху - старый деревянный замок, приют гениального Бальтюса, в окнах которого - лица японок, охраняющих восточные мазки его полотен".