- Аз-зиаты! Мор-рдва! - изредка гулким голосом произносит старший повар.
Эти люди не нравятся мне. Толстый, лысенький Яков Иваныч говорит только о женщинах и всегда - грязно. Лицо у него пустое, в сизых пятнах, на одной щеке бородавка с кустиком рыжих волос, он их закручивает в иголку. Когда на пароход является податливая, разбитная пассажирка, он ходит около нее как-то особенно робко и пугливо, точно нищий, говорит с нею слащаво и жалобно, на губах у него появляется мыльная пена, он то и дело слизывает ее быстрым движением поганого языка. Мне почему-то кажется, что вот такими жирненькими должны быть палачи.
- Бабу надо уметь накалить, - учит он Сергея и Максима; они слушают его внимательно и надуваются, краснеют.
- Азиаты, - брезгливо бухает Смурый, тяжело встает и командует мне: - Пешков - марш!
В каюте у себя он сует мне книжку в кожаном переплете и ложится на койку, у стены ледника.
- Читай!
Я сажусь на ящик макарон и добросовестно читаю:
- «Умбракул, распещренный звездами, значит удобное сообщение с небом, которое имеют они освобождением себя от профанов и пороков…»
Смурый, закурив папироску, фыркает дымом и ворчит:
- Верблюды! Написали…
- «Оголение левой груди означает невинность сердца…»
- У кого - оголение?
- Не сказано.
- То значит - у баб… Э, распутники.
Он закрывает глаза и лежит, закинув руки за голову, папироса чуть дымится, прилепившись к углу губ, он поправляет ее языком, затягивается так, что в груди у него что-то свистит, и огромное лицо тонет
Ледовые испытания еще впереди, наверное, в этом году, потому что сейчас ледовые испытания не получились, толщина льда 1,1-1,2 м. Он был тонкий и рыхлый, ледокол вообще никакого сопротивления не получил, мы пытались найти трехметровую льдину, но не нашли