Онаучивание и политизация
Для успеха любого проекта необходимо было одобрение фюрера. Однако сама по себе его способность принять то или иное решение еще не гарантировала успех. Энтузиасты ракетного проекта сумели втиснуть его в повестку дня фюрера и получить личную аудиенцию. Сначала он был настроен скептически, но в конечном счете его убедили в полезности проекта, и он был поддержан. Проект атомного оружия был заморожен еще на уровне лабораторных исследований, в самом низу властных структур, так что фюрер был всего лишь информирован о его существовании. В первом случае фюрер находился в позиции человека, принимающего решение, и он его принял, а во втором случае такой возможности ему не представилось.
Хотя коллега и товарищ Эйнштейна, нобелевский лауреат Макс Планк - другой из четырех секретарей Академии - старался смягчить удар постоянными заявлениями, что Эйнштейн действительно великий ученый, он, к несчастью, сам действовал в соответствии с установившейся политической модой.
Неудача бойкота также спровоцировала руководство издать закон о реновации государственной гражданской службы (типичное эвфемистическое обозначение для деструктивных действий).
Академия добровольно выбрала то, что в противном случае было бы ей навязано силой. Академики изменили свой статус простым, но значимым способом: слово “избираемый” было заменено на “назначаемый”. Хотя с этого времени Академия, как казалось на первый взгляд, функционировала независимо, как это было всегда, фактически же она могла теперь только выполнять рекомендации Имперского министерства науки, воспитания и народного образования.
Основное внимание уделяли образовательным дисциплинам, имевшим пропагандистское значение. Например, археология и антропология могли дать реальную и очевидную научную поддержку немецким территориальным притязаниям на Востоке.
Фактически он походил на учреждения, которые столь успешно проводили научную политику в США и Советском Союзе, в странах - победительницах во Второй мировой войне. Ученым, назначенным государством, была дана обширная власть над академическим сообществом и промышленностью с целью централизовать и координировать научные достижения государства. Это подтверждает, что появление данного типа учреждения было обусловлено не столько национал-социалистической идеологией, сколько международными тенденциями в развитии науки, техники и вооружения, в частности, общепринятой идеей о всеобъемлющем центральном планировании и координации. Этот пример также показывает, что не идеология, а технократия больше определяла научную политику.
Кажущиеся бесполезными дисциплины подверглись бы чистке в любом случае, но должны были еще и бороться за признание и поддержку со стороны государства и в связи с этим были уязвимы для политических нападок.
Своими атаками на Гейзенберга и современную физику Штарк спровоцировал СС начать проверку политических убеждений Гейзенберга. Это также побудило ведущих физиков, занимавшихся прикладными и производственными проблемами, попытаться убедить промышленников и руководителей вооруженных сил в том, что политические атаки апологетов арийской физики ставят под угрозу качество физического образования и в конечном счете способность Германии готовить техников, инженеров и ученых на должном уровне. Их попытки увенчались успехом. СС также решил вернуть обратно Гейзенберга, считая его способным подготовить последующие поколения физиков.
Еще важнее, вероятно, тот факт, что решение Гейзенберга и его коллег работать внутри системы означало их неизбежное сотрудничество с ней.
Интересно, что именно во времена Третьего Рейха психологии удалось стать в Германии профессиональной наукой. Это произошло не из-за расистских атак на “еврейскую психологию”. Скорее, причина была в том, что некоторым предприимчивым ученым удалось убедить Немецкий трудовой фронт (Deutsche Arbeitfersfront) в пользе психологического тестирования для определения пригодности рабочих к той или иной работе и, что еще важнее, - убедить руководство германской армии в том, что такие тесты могли бы помочь отбирать офицеров в быстро разраставшийся вермахт. Благодаря поддержке армии немецкие психологи добились права иметь свою профессуру и институты и сделать психологию дипломной специальностью.
Позитивные стороны расовой гигиены, предназначенной улучшать здоровье и особенно уровень рождаемости выражались в таких мерах, как брачная ссуда, забота о беременных, создание групп поддержки женщин и др. При национал-социализме прошла самая мощная в мире кампания против курения, и немецкие ученые представили первые доказательства наркотических свойств никотина. Однако не следует забывать об утилитарных мотивах мероприятий по улучшению здоровья немцев: национал-социалисты хотели иметь больше трудоспособных рабочих для своей промышленности и больше солдат для армии... эти эксперименты порочат немецкую медицину и науку вплоть до сегодняшнего дня.
Гейзенберг представлял лучшую часть национал-социалистической Германии. Не нацист и видный ученый, он тем не менее постоянно старался убедить своих коллег в оккупированных странах, что победа Германии во второй мировой войне будет “наименьшим злом”. Очевидно, что Гейзенберг работал на нацистскую пропаганду невольно, а может быть, даже неосознанно. Однако столь же очевидно, что соответствующие национал-социалистические чиновники использовали его в пропагандистских целях, что его деятельность была эффективной в этом отношении и что его иностранные коллеги имели основание считать, что он пропагандирует нацизм. Гейзенберг вызвал неприязнь у своих датских коллег тем, что за обедом, на который он был приглашен, он стал трактовать войну как “биологическую необходимость”. Наконец, в частной беседе с Бором Гейзенберг сообщил ему три вещи: 1) немцы работают над атомной бомбой; 2) он сам амбивалентно относится к этой работе; 3) Бору следует сотрудничать с Немецким научным институтом и с оккупационными властями. Такие зарубежные лекционные поездки, возможно, больше, чем что-нибудь еще, отравляли его отношения со многими иностранными коллегами и прежними друзьями за пределами Германии.
Любительское ракетостроение расцвело еще в Веймарской республике, скорее, как спорт или хобби, чем как серьезное занятие, но Управление по вооружению с самого начала заинтересовалось ракетами. К счастью для группы в Пеенемюнде, зимой 1941-1942 гг., когда положение на фронте стало неблагоприятным для Германии и возникла угроза прекращения щедрой финансовой поддержки, министр вооружения Альберт Шпеер, а затем и сам Гитлер стали горячими сторонниками ракетного оружия. Сама идея создания оружия была стратегической и даже психологической ошибкой, поскольку это оттянуло огромные ресурсы из других секторов военной экономики. Ракетный проект обошелся примерно в половину миллиарда американских долларов, т. е. примерно в четвертую часть средств, потраченных в США на атомную бомбу. Поскольку в этот период немецкая военная промышленность была значительно менее развита, чем американская, бремя ракетного проекта, которое армия взвалила на Третий Рейх, было примерно равноценно бремени Манхэттенского проекта для Соединенных Штатов.
Статья Марка Уолкера “Наука при национал-социализме” выполнена в рамках проекта “Наука и кризисы. Опыт историко-сравнительного анализа”, поддержанного Министерством науки и технологий Российской Федерации и РГНФ (99-03-19623а). Его цель состоит в исследовании причин, благоприятствующих или препятствующих развитию науки в критические периоды истории главных “научных” стран (Англия, Франция, Россия, Германия, США, Япония и КНР), которые оказывались зажаты в тисках социально-политических, финансовых и культурно-идеологических кризисов различного масштаба. Историко-сравнительный анализ отношений науки и государства в этих странах, осуществленный ведущими историками науки России и США (В. Грюндер, И.С. Дмитриев, А.В. Кольцов, Конг Као, Ю.Х. Копелевич и др.), показывает, что кризис часто вел к перестройке ранее существовавших отношений, ликвидации устаревших форм и т. д. и в конечном счете мог стать толчком в становлении новых форм организации науки.
Новая реорганизация науки в послевоенной Германии, проведенная под контролем победителей, привела к воссозданию в ФРГ на новом уровне модели организации науки, заложенной ещё во время Веймарской республики, а в ГДР к внедрению советской модели организации науки, которая была уничтожена в воссоединенной Германии.
Несмотря на всю специфику взаимоотношений науки и власти в каждой стране, существовали общие алгоритмы решений и выходов из кризисов, игнорирование которых наносило ущерб прежде всего самому государству, приводя нередко к его краху. Это хорошо показано и в статье М. Уолкера, вскрывшего бесперспективность жесткого администрирования в науке. История науки в Германии ХХ в. показывает, что эти силы и факторы взаимодействуют многими способами, как продуктивными, так и деструктивными. И осознание этого, на мой взгляд, будет способствовать прекращению слишком затянувшихся споров экстерналистов и интерналистов, так как никогда социальные факторы не играли ведущей роли в определении содержания научных исследований. Как недавно было показано в статье, опубликованной в первом номере ВИЕТ за 2000 г., даже столь идеологизированная научная дисциплина, как эволюционная теория, развивалась одинаково при социализме, фашизме и либерализме.
https://shoehanger.livejournal.com/631083.html?thread=2389291#t2389291
Еще недавно в публичное пространство выходили как на вахту - она была средством, но не целью. Ученый шел в публичное поле именно как ученый: «Я занимаюсь офигенно интересной наукой и хочу с вами поделиться!», политик - как политик: «Мы должны добиться изменения этого фашистского решения!». Их было сложно перепутать. Мало, кто, скажем, из моего круга выходил в публичное поле просто ради него самого. И уж точно никто не пытался подменить научную и - тем более - политическую деятельность медийной. Но в эпоху Новой Публичности обмен мнениями становится самоценным занятием.
https://golos-dobra.livejournal.com/1244509.html?thread=21417565#t21417565
Хотя коллега и товарищ Эйнштейна, нобелевский лауреат Макс Планк - другой из четырех секретарей Академии - старался смягчить удар постоянными заявлениями, что Эйнштейн действительно великий ученый, он, к несчастью, сам действовал в соответствии с установившейся политической модой.
Неудача бойкота также спровоцировала руководство издать закон о реновации государственной гражданской службы (типичное эвфемистическое обозначение для деструктивных действий).
Академия добровольно выбрала то, что в противном случае было бы ей навязано силой. Академики изменили свой статус простым, но значимым способом: слово “избираемый” было заменено на “назначаемый”. Хотя с этого времени Академия, как казалось на первый взгляд, функционировала независимо, как это было всегда, фактически же она могла теперь только выполнять рекомендации Имперского министерства науки, воспитания и народного образования.
Основное внимание уделяли образовательным дисциплинам, имевшим пропагандистское значение. Например, археология и антропология могли дать реальную и очевидную научную поддержку немецким территориальным притязаниям на Востоке.
Фактически он походил на учреждения, которые столь успешно проводили научную политику в США и Советском Союзе, в странах - победительницах во Второй мировой войне. Ученым, назначенным государством, была дана обширная власть над академическим сообществом и промышленностью с целью централизовать и координировать научные достижения государства. Это подтверждает, что появление данного типа учреждения было обусловлено не столько национал-социалистической идеологией, сколько международными тенденциями в развитии науки, техники и вооружения, в частности, общепринятой идеей о всеобъемлющем центральном планировании и координации. Этот пример также показывает, что не идеология, а технократия больше определяла научную политику.
Кажущиеся бесполезными дисциплины подверглись бы чистке в любом случае, но должны были еще и бороться за признание и поддержку со стороны государства и в связи с этим были уязвимы для политических нападок.
Своими атаками на Гейзенберга и современную физику Штарк спровоцировал СС начать проверку политических убеждений Гейзенберга. Это также побудило ведущих физиков, занимавшихся прикладными и производственными проблемами, попытаться убедить промышленников и руководителей вооруженных сил в том, что политические атаки апологетов арийской физики ставят под угрозу качество физического образования и в конечном счете способность Германии готовить техников, инженеров и ученых на должном уровне. Их попытки увенчались успехом. СС также решил вернуть обратно Гейзенберга, считая его способным подготовить последующие поколения физиков.
Еще важнее, вероятно, тот факт, что решение Гейзенберга и его коллег работать внутри системы означало их неизбежное сотрудничество с ней.
Интересно, что именно во времена Третьего Рейха психологии удалось стать в Германии профессиональной наукой. Это произошло не из-за расистских атак на “еврейскую психологию”. Скорее, причина была в том, что некоторым предприимчивым ученым удалось убедить Немецкий трудовой фронт (Deutsche Arbeitfersfront) в пользе психологического тестирования для определения пригодности рабочих к той или иной работе и, что еще важнее, - убедить руководство германской армии в том, что такие тесты могли бы помочь отбирать офицеров в быстро разраставшийся вермахт. Благодаря поддержке армии немецкие психологи добились права иметь свою профессуру и институты и сделать психологию дипломной специальностью.
Позитивные стороны расовой гигиены, предназначенной улучшать здоровье и особенно уровень рождаемости выражались в таких мерах, как брачная ссуда, забота о беременных, создание групп поддержки женщин и др. При национал-социализме прошла самая мощная в мире кампания против курения, и немецкие ученые представили первые доказательства наркотических свойств никотина. Однако не следует забывать об утилитарных мотивах мероприятий по улучшению здоровья немцев: национал-социалисты хотели иметь больше трудоспособных рабочих для своей промышленности и больше солдат для армии... эти эксперименты порочат немецкую медицину и науку вплоть до сегодняшнего дня.
Гейзенберг представлял лучшую часть национал-социалистической Германии. Не нацист и видный ученый, он тем не менее постоянно старался убедить своих коллег в оккупированных странах, что победа Германии во второй мировой войне будет “наименьшим злом”. Очевидно, что Гейзенберг работал на нацистскую пропаганду невольно, а может быть, даже неосознанно. Однако столь же очевидно, что соответствующие национал-социалистические чиновники использовали его в пропагандистских целях, что его деятельность была эффективной в этом отношении и что его иностранные коллеги имели основание считать, что он пропагандирует нацизм. Гейзенберг вызвал неприязнь у своих датских коллег тем, что за обедом, на который он был приглашен, он стал трактовать войну как “биологическую необходимость”. Наконец, в частной беседе с Бором Гейзенберг сообщил ему три вещи: 1) немцы работают над атомной бомбой; 2) он сам амбивалентно относится к этой работе; 3) Бору следует сотрудничать с Немецким научным институтом и с оккупационными властями. Такие зарубежные лекционные поездки, возможно, больше, чем что-нибудь еще, отравляли его отношения со многими иностранными коллегами и прежними друзьями за пределами Германии.
Любительское ракетостроение расцвело еще в Веймарской республике, скорее, как спорт или хобби, чем как серьезное занятие, но Управление по вооружению с самого начала заинтересовалось ракетами. К счастью для группы в Пеенемюнде, зимой 1941-1942 гг., когда положение на фронте стало неблагоприятным для Германии и возникла угроза прекращения щедрой финансовой поддержки, министр вооружения Альберт Шпеер, а затем и сам Гитлер стали горячими сторонниками ракетного оружия. Сама идея создания оружия была стратегической и даже психологической ошибкой, поскольку это оттянуло огромные ресурсы из других секторов военной экономики. Ракетный проект обошелся примерно в половину миллиарда американских долларов, т. е. примерно в четвертую часть средств, потраченных в США на атомную бомбу. Поскольку в этот период немецкая военная промышленность была значительно менее развита, чем американская, бремя ракетного проекта, которое армия взвалила на Третий Рейх, было примерно равноценно бремени Манхэттенского проекта для Соединенных Штатов.
Статья Марка Уолкера “Наука при национал-социализме” выполнена в рамках проекта “Наука и кризисы. Опыт историко-сравнительного анализа”, поддержанного Министерством науки и технологий Российской Федерации и РГНФ (99-03-19623а). Его цель состоит в исследовании причин, благоприятствующих или препятствующих развитию науки в критические периоды истории главных “научных” стран (Англия, Франция, Россия, Германия, США, Япония и КНР), которые оказывались зажаты в тисках социально-политических, финансовых и культурно-идеологических кризисов различного масштаба. Историко-сравнительный анализ отношений науки и государства в этих странах, осуществленный ведущими историками науки России и США (В. Грюндер, И.С. Дмитриев, А.В. Кольцов, Конг Као, Ю.Х. Копелевич и др.), показывает, что кризис часто вел к перестройке ранее существовавших отношений, ликвидации устаревших форм и т. д. и в конечном счете мог стать толчком в становлении новых форм организации науки.
Новая реорганизация науки в послевоенной Германии, проведенная под контролем победителей, привела к воссозданию в ФРГ на новом уровне модели организации науки, заложенной ещё во время Веймарской республики, а в ГДР к внедрению советской модели организации науки, которая была уничтожена в воссоединенной Германии.
Несмотря на всю специфику взаимоотношений науки и власти в каждой стране, существовали общие алгоритмы решений и выходов из кризисов, игнорирование которых наносило ущерб прежде всего самому государству, приводя нередко к его краху. Это хорошо показано и в статье М. Уолкера, вскрывшего бесперспективность жесткого администрирования в науке. История науки в Германии ХХ в. показывает, что эти силы и факторы взаимодействуют многими способами, как продуктивными, так и деструктивными. И осознание этого, на мой взгляд, будет способствовать прекращению слишком затянувшихся споров экстерналистов и интерналистов, так как никогда социальные факторы не играли ведущей роли в определении содержания научных исследований. Как недавно было показано в статье, опубликованной в первом номере ВИЕТ за 2000 г., даже столь идеологизированная научная дисциплина, как эволюционная теория, развивалась одинаково при социализме, фашизме и либерализме.
https://shoehanger.livejournal.com/631083.html?thread=2389291#t2389291
Еще недавно в публичное пространство выходили как на вахту - она была средством, но не целью. Ученый шел в публичное поле именно как ученый: «Я занимаюсь офигенно интересной наукой и хочу с вами поделиться!», политик - как политик: «Мы должны добиться изменения этого фашистского решения!». Их было сложно перепутать. Мало, кто, скажем, из моего круга выходил в публичное поле просто ради него самого. И уж точно никто не пытался подменить научную и - тем более - политическую деятельность медийной. Но в эпоху Новой Публичности обмен мнениями становится самоценным занятием.
https://golos-dobra.livejournal.com/1244509.html?thread=21417565#t21417565
Click to view