Цикл «Смертные грехи»: Жадность - синдром жабы-копилки без дна
Моё-моё, мне, мне. В мои карманы больше, больше. Мой счёт, моё имущество, моя жилплощадь. Какой смысл в «Я», если за ним не следует «имею»? Владеть частной собственностью - вот пример чарующей абстракции, в которой каждое слово как божественная музыка. Словно с каждой звонкой или виртуальной монетой расширяется моя личность, восполняя ту ужасную несправедливость, согласно которой всякий родится нищ и гол. Нет, это не я пришёл в мир, это мир сотворён, чтобы стать моим.
Иметь или быть? Ну, конечно же, иметь. Что за смешные люди выдумали «наслаждаться собой», а тем более «довольствоваться малым»? Мне и всего мира мало, но именно потому я не откажусь и от малой толики. И всё, что моё, то моё. Хоть краюха хлеба, хоть фунт плоти венецианского купца. Хоть сломанный хлам, хоть родной человек. Взыскую и алчу - и не могу остановиться. И нет такой точки, в которой как Мидас я мог бы воскликнуть: «Достаточно! У меня есть всё, что я хочу».
Алчность, или менее высокопарно жадность - это явление столько привычное нам, что уже самые ранние педагогические интервенции направлены на опознание и ограничение данного чувства. Причём как подсказывает опыт детских психологов невозможно точно объяснить в силу каких факторов ребёнок всё-таки усваивает или не усваивает способность делиться или хотя бы стыдиться проявлений своей жадности (в целом естественной для животных, выпестованных тысячелетней эволюцией лишений и борьбы за ресурсы, а не жизнью в эдемском саду).
На средневековый манер жадность/алчность - avaritia (изредка также cupiditas). Сей грех столь очевидный, что испытываешь удивление при попытке его точно определить. На первый взгляд речь вроде бы идёт о деятельном стяжании богатств и выгод, причём тяга эта неутолима и ничем не ограничена. Однако стоит отметить, что в разных обществах довольно хорошо различали нюансы, поскольку разные проявления считались проступками разной степени тяжести.
Например, жадность и стяжательство/любостяжание больше ориентированы на личный эгоизм, презирающий интерес других. Корыстолюбие, алчность и сребролюбие (мздоимство) - агрессивно направлены на объект желания. Последнее порой буквально описывали как неумеренную любовь к богатствам. Скупость и скопидомство - консервативно-удерживающие формы жадности, порой рассматриваемые уже не столько как порок, сколько как повод для насмешек или как причину для интереса пси-специалистов. Например, патологическое (навязчивое) накопление может быть спровоцировано как мыслями об экономии и собирательстве «полезного», так и настойчивым страхом выбрасывать вещи (диспозофобия).
В таком разнообразии легко запутаться и это уже не похоже на интуитивную понятность первого взгляда. Поэтому, как и в некоторых других случаях, жадность - это скорее большой кластер чувств и переживаний, который определяется главным образом через свою противоположность. Узким понятием такой добродетели является щедрость (liberalitas - то есть благородная щедрость, выражающаяся в готовности делиться с другими и проявлять радушие). Но гораздо чаще в средневековой литературе используется такая добродетель как caritas - очень широкое понятие, которое я бы определил как (1) расположение к другому, (2) постоянная осознанная щедрость (благотворительность).
Поэтому обоснование греха жадности порой сближается с таковым для чревоугодия: Фома Аквинский называет avaritia грехом против ближнего (ибо обладать многим, значит, обладать в ущерб другим), но и грехом против Бога, поскольку грешник пренебрегает вечностью ради временного. Собственно, ничего кроме этой банальности (а что будет, если все будут жадными?) в средневековых текстах не найти, ну разве что проблески глубокого понимания неутолимости человеческого желания. Однако подобный подход чреват крайностями, которые легко ударят и по церкви (которая также стремится иметь собственность), и по всякой экономической инициативе (потому как и удачливый, и трудолюбивый оказывается под подозрением). В целом для тех, кто воленс-ноленс обладает, а тем более приумножает свои богатства и имущество, единственной защитой является регулярная благотворительность, что превращает её во внешнее требование (лишая ценности добродетели). В самом деле не так уж трудно представить себе общество довольно жадных людей, которые внешне, пока работает социальный контроль, ведут себя щедро.
Иоанн Кассиан Римлянин писал об этом грехе: «болезнь сребролюбия, приходя позднее, извне навязывается душе, и оттого легче можно предостеречься и отвергнуть её; а, будучи оставлена без внимательности и однажды закравшись в сердце, бывает гибельнее всех и труднее прогнать её. Ибо она становится корнем всех зол, предоставляя многочисленные поводы к порокам». Последнюю часть можно опустить, поскольку нечто подобное звучит о всех смертных грехах, а вот с началом мысли мне хочется не согласиться.
Отношение к сохранению и приобретению личных вещей формируется очень рано - в сущности у каждого есть некоторое базовое чувство собственности разной степени напряженности и широты. Ощутимую роль в этом играют чисто животные поведенческие паттерны, призванные следить за доступом к ресурсам, важным для выживания. При этом занятно отметить, что собственность, особенно деньги, по своей сути исчислимый объект, часто используемый для внутреннего лимитирования какой-либо деятельности, у жадного же - именно эта функция не работает. У жадного лимиты - только внешние.
Психология жадности вообще не так проста, как кажется. С одной стороны, жадность - простое проявление фундаментальной нехватки внутри субъекта и столь же радикальной метонимичности желания. То есть буквально извечная гонка за всё новым ценным объектом, который не может наполнить внутреннюю пустоту. С другой же стороны, жадность всё-таки следует попробовать строго развести с завистью: в первом случае объект вожделения намного загадочнее, чем во втором. Наши человеческие ценности являются ценностями только потому, что желанны и востребованы другими. Но в чём сердцевина желания обладать конкретным объектом (это не только «злато», но также «редкость», «коллекционный предмет» и даже просто «хлам, что авось пригодится») даже в том случае, когда он отвергнут другим? Причём обладать, но не наслаждаться?
Тут стоит вспомнить две вещи. Во-первых, жадный беден всегда. Он буквально прикован к воображаемой точке, где ему не хватает - и никакая реальность этого не исправит. Это хорошо известно по богатым мужчинам, которые жалуются и скупятся (и особенно в отношении близких), словно у них отбирают последний грошик. Во-вторых, жадный - никогда не Господин. Господина нельзя купить/создать за деньги, поэтому богач в отличие от аристократа - всегда глубоко в душе имитатор, человек, просто не понимающий что такое «быть» вместо «иметь» или «казаться».
С точки зрения психоанализа парадигма богатства и имущества - деньги, а это анальный объект, в отношении с которым обычно у человека доминирует одна из трёх стратегий. Первая - накопление, иногда скорее по линии алчности, иногда по линии скупости, но во всех случаях это логика сохранения и удержания. Буквально: я наслаждаюсь мыслью о том, что мог бы наслаждаться, но избегаю трат, т.к. они вызывают тревогу (в т.ч. потому что трата вообще не гарантирует наслаждения). Это и есть жадность. Вторая - расточительство, буквально неспособность выносить наличие определённых сумм («деньги карман жгут»). Любопытно, что мотовство критиковали античные авторы и практически презирали в Новое время (вплоть до признания растратчика безумцем, которого нужно поместить в работный дом или к душевнобольным), но средневековая моральная пропедевтика его почти не замечает, только вкупе с чревоугодием или похотью. Третья стратегия - субъективные циклы трат и накопления, иногда тесно связанные с определённой тематикой, явно указывающей на личный симптом (например, траты с приобретением чего-то для коллекции, покупка секса, потеря денег вместо траты и т.п.).
Символика, посвященная жадности, богата и включает в себя и дохристианские образы (жаба, крыса, золотые яблоки, иногда барсук), и библейские (мамона, золотой телец), и просто бытовые (кошельки, сундуки, монеты, весы). Также в литературе и меньше в графике жадность связывалась со зрением: сребролюбец либо теряет зрение от подсчётов и потому носит очки, либо с окосением (что, впрочем, похоже и на зависть). В базилике Нотр Дам де Фурвьер avaritia изображена муравьиной королевой, а в некоторых случаях жадность символизировали хищные рыбы (например, щука). Любопытный образ у Босха: вместо ростовщиков у него продажный судья, притворно слушающий одного, но берущий взятку у другого.
Ну и пару заметок об Avaritia Брейгеля. Посвященная этому греху гравюра отчётливо читается как критика не только в адрес ростовщиков, но и возникающих в ту эпоху буржуа. Внизу надпись Quis metus, aut pudor est unquam properantis avari. Это сокращение от латинского выражения «Sed quae reverentia legum, quis metus, aut pudor, est unquam properantis avari», означающего «Какое почтение к закону, какой страх или позор когда-либо заботили скупого, стремящегося к богатству». Вторая надпись на старофламандском (Eere beleeftheijt scaemte noch godlijck vermaen En siet die scrapende ghiericheijt niet aen) гласит «Хватающая жадность не понимает ни чести, ни порядочности, ни стыда, ни божественного повеления». Образы вращаются вокруг денег и отношения людей к ним. В центре гравюры находятся богатая женщина с сундуком полным монет, чуть позади - ростовщик, дающий деньги в долг. Подле женщины крупная жаба - символ алчности; жабья внешность есть и у нескольких демонов на картине.
В хижине ростовщика мы видим чужую одежду, а её вероятный владелец - голый мужчина, которого собираются разделить надвое огромными ножницами (видимо в счёт долга). Ножницы также символ закона и суда, упомянутых в цитате. На крыше необычный купол с крупной рыбой (возможно это как раз щука). Справа от хижины двое безумцев, чей разум затуманивает крылатый демон: они лишены одежды и крова, но продолжают держаться за лист бумаги со значками (скорее всего долговые расписки). Рядом монстр катает человека в бочке с шипами, добывая их него монеты.
По обе стороны мы видим два скопления людей. В одной толпа из жадности штурмует странный объект ради нескольких монет. В другой с помощью арбалетов пытаются сбить суму с деньгами, в то время как вор срезает у одного из них кошель. Вдали угадываются большие весы, на которых взвешивают человека - явная отсылка к посмертному воздаянию. Также стоит отметить, что на гравюре очень много дымных столбов, завесивших небо. Вероятно, это отсылка к тому, что дым означает тщетность и суету, которые заставляют забыть скупого о небесах, то есть о божественном суде за деяния.
Довольно часто в Средние века звучит сюжет о том, что в наказание за жадность грешника будут варить в масле или кипятке в большом котле. Отдельно будут помещены ростовщики - им, как я уже писал, уготованы в аду муки разложения (по одной из версий их повесят вниз головой, пока из поедают плотоядные черви). У Данте сребролюбцы повторяют наказание Сизифа: две большие толпы людей толкают животом камни (правда, по равнине), сталкиваются друг с другом, спорят и расходятся ни с чем, чтобы всё начать с начала. С точки зрения символизма все варианты одинаково нелепые; если бы я придумывал наказание для греха жадности, то оно бы явно было связано с невозможностью заполнить пустоту внутри себя.
***
Что же можно противопоставить проблемам с жадностью?
Прежде всего, я бы отметил, что сама идея о том, что жадность - это нечто однозначное и простое, мне кажется глубоко неверной. Между жадностью патологической и сильными симптоматическими проявлениями жадности (что бывают у многих, но только в какой-то личной теме) огромная разница, также как между скупостью и экспансивной алчностью. Учёным, несмотря на многие попытки, не удалось локализовать жадность в мозге, нет и единого паттерна, очевидного для психологов. Джон Медина (генетик, автор книги «Генетический ад: внутри семи смертных грехов») вынужден был признать в качестве «центра жадности» сразу несколько отделов мозга - амигдалу (миндалевидное тело), таламус, гиппокамп и кору головного мозга. Иными словами, проще сказать какая часть мозга не связана с чувствами собственности. При этом эксперименты неоднократно натыкались на то, что определённые центры мозга активизируются в момент выигрыша (реальных или виртуальных предметов), но в ситуации угрозы проигрыша или необходимости делиться возбуждаются совсем другие.
Более того, лично я прихожу к мысли, что бороться с жадностью - одна из величайших глупостей. Смысл имеет не попытка устранить её и даже не уравновесить добродетелью дарующей щедрости, а просто обучение другой, параллельной практике - практике прощения долгов. Чувствовать приливы алчности - совсем не то же самое, что выбивать из ближнего то, что обещано или подкреплено фискальным правом и/или силою.
Поясню обе мысли. Практика прощения долгов - это важная часть выстраивания социальных связей, хотя обычно считается, что скорее обязательство или материальный долг их создают. Однако любой акт (особенно асимметричного отношения) создаёт связь, ведь в конечном счёте благородство другого тоже обязывает. А точнее любое действие (прощающее или отнимающее) создаёт связь только там, где сознание эту связь готово принять. Проблема лишь в том, что, как отмечено ещё в Новом Завете, неспособность прощать другим разрушает логику дара, поддерживает крайне обессивные формы поведения, строящие всё на обмене. Вероятно, поэтому подобным людям часто угрожают потерей щедрот от Судьбы или Бога. На деле же человек, подкармливающий свой невроз (построенный на вере в то, что всё может быть связано без потерь и разрывов - для этого и нужен исчислимый обмен), страдает сам, собственноручно - например, от чувства «нехватки жизни». Привычка дарить и уважать дар - смягчает удары судьбы, просто потому что уже не так травмируют примеры из жизни, где нет и не может быть обмена. А меж тем важнейшие отношения (родителей и детей, любящих и любимых, патронов и патронируемых и др.) в сердцевине своей структуры суть дары или их ожидания.
Что же касается «оправдания» жадности, то я предлагаю отказаться от борьбы с нею «вообще», принимая мысль, что есть патологические формы, с которыми всё-таки нужно что-то делать (но это вопрос личной терапии, а не общих пожеланий, здесь уникальность случая важна и ничего больше). Бороться же с чувством собственника или страстного желания чем-то обладать - это по сути попытка бороться с существованием «ценности» в человеческом мире. Оказаться жадным - значит, столкнуться с тем, с чем мы почти не в силах расстаться. И да, именно особые отношения с объектом - это с одной стороны, жадность (та, о которой я говорил как о симптоматической, т.е. появляющейся только в особых темах/объектах/случаях), а с другой, рождение символических конструкций, которые учат что-либо ценить как особый объект блага. В этом плане, как гордыня почти (но в этом «почти» вся суть) не отделима от чувства Я, так и жадность генетически связана со способностью ценить объект, а ревность (собственническое чувство) с любовным переживанием.
Жадность лишь гротескно указывает нам на то, что мы регулярно делаем с ценным объектом. Как отмечает Лакан, мы наделяем его ценностью, одновременно с обесцениванием, с изъятием его из сферы простой потребности - такой объект лишь потому становится условием поддержания нашего желания, что исключен из наслаждения. И возможно поэтому скупой рыцарь столь мозолит глаз, ведь он заходит чуть дальше в отношении с этим анальным объектом (благодаря которому человеку и дана символическая природа). Но всё это отнюдь не значит банальностей в духе «принять себя со своей жадностью», скорее нужно её открыть в себе, увидеть её бессознательный характер, проистекающий из вашего и только вашего отношения с объектом. А это, увы, невозможно без серьёзной аналитической работы, которую не заменить никаким воспитанием или увещеванием типа «вам нужно побольше контроля». Спасибо, но нет; обсессия - и есть болезнь контроля, который никогда не сработает так как нужно (ведь существует бессознательное).