Переход на личность
Личность священна. Этот постулат современного гуманизма у меня уже давно не вызывает придыхательного пиетета. И не столько в силу сомнительности подобного установления, а потому, что большинство подразумевает под этим довольно убогое мнение. Священность личности обычно означает либеральный догмат о личной неприкосновенности и только, т.е. ту самую ставшую притчей дребедень о моей свободе, заканчивающейся где-то у кончика носа визави. Что ж теперь, удар в физиономию стоит квалифицировать как уход от личностного общения? Гегель бы с этим не согласился, ибо прекрасно понимал, что хотя личность не есть тело, но всякое действие, содеянное другим над моим телом, есть прямое обращение с моей личностью. Иными словами, личность - это онтологическая недотрога, которую можно ранить и словом, и делом, и взглядом. Но из этого факта нельзя логически вывести предписания «не тронь чужой личности!», как формально (из факта с необходимостью не следует долженствования), так и содержательно (ранимость личности - быть может, не только проблема, но и условие ее существования).
Я бы скорее сказал, что личность священна лишь как нечто сакральное. Именно в таком виде личность не исключает насилия. Нужно быть весьма недалеким хиппи, чтобы в упор не замечать тесной связи между насилием и личностью. Быть личностью - это, кстати говоря, не только быть оригинальным, но также и неудобным, неприятным, неприемлемым. Мелочное сознание тех, кто провозглашает ненасилие над личностью, на самом деле, лишь выторговывает для себя всеобщее (всеми признанное) право на неприкосновенность собственного эго. Эго? Его нужно пинать. Это бывает полезно - таково мое мнение.
Я упомянул сакральное неслучайно, оно связано с жертвой и насилием, а также с ритуалом. Мне кажется, если я не жертвую своей личностью или не вырываю с силой ее у мира (обстоятельств и условий), то у меня - ее нет. Без специфической динамики обмена и дара, у меня есть лишь потенциал - эго, характер, индивид, организм и т.п. Личность же возникает как вполне реальная вещь для других только в момент, когда я повышаю ставки.
Личность - это индивидуация Духа, превзошедшая жизнь. Т.е. всегда имеется некий насильственный переход - трансгрессия, без которой немыслима личность. Собственно активно-пассивная сторона страдания в насилии и есть индивидуация. И вот в этом моменте мне хочется еще раз вспомнить о том наивном клише, которые мы все так или иначе транслируем. Я имею в виду кажущееся естественным отторжение любых систем и понятий, нивелирующих личное. Говоря проще, всякий раз когда мы сталкиваемся с попыткой нас классифицировать, возникает этот аргумент «от уникальности личности». Суть в том, что у индивидуации Духа есть не только «кто» (собственно сам Дух), но и «что», т.е. тот индивидуальный материал, который преображается и присваивается в процессе индивидуации. Как отметил еще Гегель, в подобном процессе не может быть ни чистой абстракции (универсальная схема перехода от неличного к личному), ни непосредственности (прямой переход без опосредующих элементов). Поэтому суть становления личности заключается в обращении внимания на тот материал, который из себя представляет каждый индивид. Индивид - это сложная композиция родовых определений, и единственное, что придает ему единичность это чистое остенсивное определение (т.е. прямое указывание «вот он»). Такая единичность не создает личности, потому что она, по сути, недействительна (в указании нет сути, способной действовать на что-либо). Реальная единичность личности возникает как принятие той уникальной констелляции родовых определений, которые становятся неким целым за счет моего отношения (т.е. как факт самосознания, а не действительности). Иными словами, только в моем индивидуальном (здесь и сейчас возникшем) отношении все родовые определения (человек, мужчина, муж, гражданин, русский и т.д., и т.п.) становятся чем-то большим, чем внешнее определение. Вот эти классификации - их принятие или непринятие, потеря (некоторых из них) являются опосредующим звеном перехода от себя как данности (индивид) к себе как ставшему (личности). В силу этого весьма странным выглядит и аргумент от личности. По большому счету он оказывается аргументом от нарциссизма, который как ничто иное делает нас одинаковыми. Однако проблема есть: все мы сталкиваемся с различными философскими и теоретическими системами, которые стремятся описывать реальность, но применимы ли они к человеку? Мне думается, что у различных классификаций и типологий нет задачи описывать личность в той версии, что я защищаю, для них есть задача описывать конкретные ситуации (а в них мы не всегда личности). В самом деле, можно не принимать некоторые системы потому что их основания кажутся несостоятельными или потому что они исчерпали возможность описывать конкретные ситуации, но делать из личности принцип для отказа от попыток такого описания - весьма опасная иллюзия. Так, к примеру, типологии в психоанализе применимы настолько насколько они помогают понимать другого. Если же ярлыки «истерик», «обсессивный невротик», «перверсия» и проч. перестают описывать конкретность ситуации, то они лишь отягощают процесс мысли. Однако вся сложность такой перспективы в том, что сразу перейти к непосредственному пониманию без подобных понятий вряд ли возможно - так мы просто принимаем за действительность свои проекции на мир или другого.
Довольно странно осознавать себя неким обезличенным типом, в этом тоже есть нечто от символического насилия - именно так реагирует истерик, воспринимая означающие как навязанные господином. Но следует ли думающему человеку все время пребывать в позиции истерика (и с чрезмерностью ущемленного отрицать например любые системные типологии - психоанализ, астрологию, соционику или какую-нибудь теорию ведущих тенденций)? Еще в юности я интуитивно ощущал, что от такого принятия от моей личности не убудет. В самом деле, подобный акт добавляет мне материала для идентификации себя, однако не отменяет необходимости в осознании и рефлексии. Невротический выбор «поступать так, как должен поступать мой тип» мало связан с самими системами, и в большей степени с самим человеком и тем окружением, через которое он связан с подобной концепцией (например, не секрет, что слова авторитета звучат не как описательные, а как предписывающие сообщения). Так что только открытый взгляд на подобные страхи позволяет сделать следующий шаг за рамки родовых определений.
Впрочем, здесь нет смысла в особой героизации: нужно помнить, что необходимая настойчивость (другое имя которой фрейдовский концепт «влечение к смерти»), преодолевающая жизнь, заложена в нас языком и культурой. Так что с личностью все обстоит более чем двусмысленно. С одной стороны, личность требует пространства для трансгрессии, но с другой стороны, наша психика построена как защита от чрезмерных трансгрессий, иначе все, что можно было бы подвергнуть индивидуации будет довольно скоро утеряно и разрушено.
Точно также обстоит и с другой личностью: невозможно помыслить ее без элемента жертвы и насилия. Собственно проблема признания другого как личности - это вопрос «Достоин ли другой быть жертвой или партнером по насилию?». Отнюдь не страх перед другим, способным изнасиловать нас, порождает признание, напротив, равенство перед неким Другим в роли жертвы или насильника - вот начало признания другого как личности. Поэтому насилие может обладать освобождающим потенциалом; это блестяще показано в фильме «Бойцовский клуб». Эти формы признания реализуются не только как физическое насилие, ведь не менее фундаментальной формой личностного взаимодействия является соблазн - вершина символического жертвования и насилия. И вот в этом моменте проявляется совершенно уникальное событие: стоя перед бездной (потенциального) насилия, человек сам вводит ограничения для себя и других. Это дерзкое возражение слабого человеческого голоса мироустройству многого стоит. Само установление Закона - тоже акт нередко беспрецедентной жесткости, ведь он пытается усмирить Бездну. Поэтому личность - это тот, кто признает законы (даже чужие), а не принимает их как данность.
Так что если и существует подлинный гуманизм, то это такой взгляд, что не может (даже в бреду) отрицать у человека чисто человеческую черту - насилие. Все остальное - шизофреническая евгеника, с гармоническими (= принципиально ложными) идеалами.
Я бы скорее сказал, что личность священна лишь как нечто сакральное. Именно в таком виде личность не исключает насилия. Нужно быть весьма недалеким хиппи, чтобы в упор не замечать тесной связи между насилием и личностью. Быть личностью - это, кстати говоря, не только быть оригинальным, но также и неудобным, неприятным, неприемлемым. Мелочное сознание тех, кто провозглашает ненасилие над личностью, на самом деле, лишь выторговывает для себя всеобщее (всеми признанное) право на неприкосновенность собственного эго. Эго? Его нужно пинать. Это бывает полезно - таково мое мнение.
Я упомянул сакральное неслучайно, оно связано с жертвой и насилием, а также с ритуалом. Мне кажется, если я не жертвую своей личностью или не вырываю с силой ее у мира (обстоятельств и условий), то у меня - ее нет. Без специфической динамики обмена и дара, у меня есть лишь потенциал - эго, характер, индивид, организм и т.п. Личность же возникает как вполне реальная вещь для других только в момент, когда я повышаю ставки.
Личность - это индивидуация Духа, превзошедшая жизнь. Т.е. всегда имеется некий насильственный переход - трансгрессия, без которой немыслима личность. Собственно активно-пассивная сторона страдания в насилии и есть индивидуация. И вот в этом моменте мне хочется еще раз вспомнить о том наивном клише, которые мы все так или иначе транслируем. Я имею в виду кажущееся естественным отторжение любых систем и понятий, нивелирующих личное. Говоря проще, всякий раз когда мы сталкиваемся с попыткой нас классифицировать, возникает этот аргумент «от уникальности личности». Суть в том, что у индивидуации Духа есть не только «кто» (собственно сам Дух), но и «что», т.е. тот индивидуальный материал, который преображается и присваивается в процессе индивидуации. Как отметил еще Гегель, в подобном процессе не может быть ни чистой абстракции (универсальная схема перехода от неличного к личному), ни непосредственности (прямой переход без опосредующих элементов). Поэтому суть становления личности заключается в обращении внимания на тот материал, который из себя представляет каждый индивид. Индивид - это сложная композиция родовых определений, и единственное, что придает ему единичность это чистое остенсивное определение (т.е. прямое указывание «вот он»). Такая единичность не создает личности, потому что она, по сути, недействительна (в указании нет сути, способной действовать на что-либо). Реальная единичность личности возникает как принятие той уникальной констелляции родовых определений, которые становятся неким целым за счет моего отношения (т.е. как факт самосознания, а не действительности). Иными словами, только в моем индивидуальном (здесь и сейчас возникшем) отношении все родовые определения (человек, мужчина, муж, гражданин, русский и т.д., и т.п.) становятся чем-то большим, чем внешнее определение. Вот эти классификации - их принятие или непринятие, потеря (некоторых из них) являются опосредующим звеном перехода от себя как данности (индивид) к себе как ставшему (личности). В силу этого весьма странным выглядит и аргумент от личности. По большому счету он оказывается аргументом от нарциссизма, который как ничто иное делает нас одинаковыми. Однако проблема есть: все мы сталкиваемся с различными философскими и теоретическими системами, которые стремятся описывать реальность, но применимы ли они к человеку? Мне думается, что у различных классификаций и типологий нет задачи описывать личность в той версии, что я защищаю, для них есть задача описывать конкретные ситуации (а в них мы не всегда личности). В самом деле, можно не принимать некоторые системы потому что их основания кажутся несостоятельными или потому что они исчерпали возможность описывать конкретные ситуации, но делать из личности принцип для отказа от попыток такого описания - весьма опасная иллюзия. Так, к примеру, типологии в психоанализе применимы настолько насколько они помогают понимать другого. Если же ярлыки «истерик», «обсессивный невротик», «перверсия» и проч. перестают описывать конкретность ситуации, то они лишь отягощают процесс мысли. Однако вся сложность такой перспективы в том, что сразу перейти к непосредственному пониманию без подобных понятий вряд ли возможно - так мы просто принимаем за действительность свои проекции на мир или другого.
Довольно странно осознавать себя неким обезличенным типом, в этом тоже есть нечто от символического насилия - именно так реагирует истерик, воспринимая означающие как навязанные господином. Но следует ли думающему человеку все время пребывать в позиции истерика (и с чрезмерностью ущемленного отрицать например любые системные типологии - психоанализ, астрологию, соционику или какую-нибудь теорию ведущих тенденций)? Еще в юности я интуитивно ощущал, что от такого принятия от моей личности не убудет. В самом деле, подобный акт добавляет мне материала для идентификации себя, однако не отменяет необходимости в осознании и рефлексии. Невротический выбор «поступать так, как должен поступать мой тип» мало связан с самими системами, и в большей степени с самим человеком и тем окружением, через которое он связан с подобной концепцией (например, не секрет, что слова авторитета звучат не как описательные, а как предписывающие сообщения). Так что только открытый взгляд на подобные страхи позволяет сделать следующий шаг за рамки родовых определений.
Впрочем, здесь нет смысла в особой героизации: нужно помнить, что необходимая настойчивость (другое имя которой фрейдовский концепт «влечение к смерти»), преодолевающая жизнь, заложена в нас языком и культурой. Так что с личностью все обстоит более чем двусмысленно. С одной стороны, личность требует пространства для трансгрессии, но с другой стороны, наша психика построена как защита от чрезмерных трансгрессий, иначе все, что можно было бы подвергнуть индивидуации будет довольно скоро утеряно и разрушено.
Точно также обстоит и с другой личностью: невозможно помыслить ее без элемента жертвы и насилия. Собственно проблема признания другого как личности - это вопрос «Достоин ли другой быть жертвой или партнером по насилию?». Отнюдь не страх перед другим, способным изнасиловать нас, порождает признание, напротив, равенство перед неким Другим в роли жертвы или насильника - вот начало признания другого как личности. Поэтому насилие может обладать освобождающим потенциалом; это блестяще показано в фильме «Бойцовский клуб». Эти формы признания реализуются не только как физическое насилие, ведь не менее фундаментальной формой личностного взаимодействия является соблазн - вершина символического жертвования и насилия. И вот в этом моменте проявляется совершенно уникальное событие: стоя перед бездной (потенциального) насилия, человек сам вводит ограничения для себя и других. Это дерзкое возражение слабого человеческого голоса мироустройству многого стоит. Само установление Закона - тоже акт нередко беспрецедентной жесткости, ведь он пытается усмирить Бездну. Поэтому личность - это тот, кто признает законы (даже чужие), а не принимает их как данность.
Так что если и существует подлинный гуманизм, то это такой взгляд, что не может (даже в бреду) отрицать у человека чисто человеческую черту - насилие. Все остальное - шизофреническая евгеника, с гармоническими (= принципиально ложными) идеалами.