Об атеистах, воинствующих и не очень.
На прошлой неделе, 14 июня в Москве прошел небольшой и малозаметный митинг под названием «Атеизм-2011». Сам по себе атеизм позиция сложная, рефлексивная, и устраивать митинги его именем несколько странно. Говоря об атеизме как позиции подразумевающей отношение к вере, а не отрицание одних ее форм в угоду другим (например, заменив веру в бога верой в науку и знание), я обращаю внимание на то, что для общества вера сама по себе не является проблемой. Проблемы возникают в той точке, когда человеку или группе не хватает одной веры: тогда начинают плодиться разного рода мутанты и гибриды, которые как всякая компенсация образуются и существуют за чей-то счет. В общем свою позицию к атеизму я уже обозначил здесь http://shmandercheizer.livejournal.com/5154.html и здесь http://shmandercheizer.livejournal.com/17566.html, рад бы сослаться на более известного мыслителя, но, увы, подходящие рассуждения рассыпаны по многим источникам (Кьеркегор, Ницше, Батай, Лакан).
Поэтому кажется мне весьма странным митинг атеистов, протестующих против навязывания обществу религиозных ценностей и требующих ограничить претензии церкви. Ладно, если бы это был какой-нибудь пропагандистский флеш-моб, но ведь это обычный митинг с требованиями в никуда, который следовало бы обозначить скорее как движение в защиту раздраженных религией. Во-первых, весьма неумно требовать светскости от власти, которая и так светская, но попросту решает сугубо личные утилитарные задачи. И поскольку атеисты (быть может, пока) не представляют из себя никакой социальной силы, то государство вполне заинтересовано в заигрывании со слоями верующих. Во-вторых, не сложно понять, что материальные и духовные претензии церкви ограничить можно лишь двумя способами: насильственным (этим обычно занимается государство, когда ему надо), либо мирным, но только при активном участии самих же верующих. В противном случае открытое противостояние неверующих и верующих даст социальные проблемы и дополнительный ресурс церкви. В-третьих, любопытен сам феномен протеста против регресса и архаизации. Представьте себе скромную группу (как на этом самом митинге, отчет здесь - http://ru-transhuman.livejournal.com/355945.html) средневековых ученых и школяров, требующих у властей, остановить клерикализацию и отупление масс. Я не уверен, что люди, которые не верят в бога, но столь серьезно верят в силы властей, имеют право называться атеистами. В самом деле, упадок общего уровня образования и культуры среди населения - это серьезная проблема общества, которая зависит уж точно не только от верований. Наивно думать, что власть, допустившая это падение, пожелает и окажется способной все исправить.
И уж если атеизм выходит на улицы, то он должен что-то предложить, за что-то бороться: но хотя большая часть митингующих атеистов и пришла под флагами коммунистической и рабочей партий, никакого «воинствующего атеизма» ни в их речах, ни в их жестах не обозначилось. Их манифест, мусолящий протухшие толерантные «истины» о том, что вера - дело личное, похож на жалкое блеянье, а не воззвание. Разговоры о личном - есть в этом что-то упадочное. Такой атеизм похож на собрание борцов с мастурбацией: мол, дело личное, все занимаются, но некоторые еще и борются против. Однако суть в том, что хотя какие-то веры есть у каждого, но не каждый стремиться создать внутреннюю дистанцию от них (т.е. стать атеистом) и не каждый превращает их в «истину для всех» (т.е. так или иначе, проповедует). Поэтому людей нельзя четко поделить ни на атеистов и верующих, ни на «правильных» (вера которых не нуждается в ином) и «неправильных» верующих. Этот разрыв проходит через само социальное тело, и в той или иной форме откликается в каждом человеке. Поэтому сам воинствующий атеист должен видеть поле борьбы во всем - и в себе, и во вне. И ему следует не противопоставлять чью-то веру фактам, знаниям, законам или морали, а напротив, он должен говорить на языке веры, демонстрируя ее казусы, т.е. те моменты, где она вырождается в нечто иное. Мне кажется, что фундаментальным свойством веры является как раз ее способность мутировать в нечто иное, но крайне похожее на веру. Впрочем, о том, что вера - дело весьма сложное, и удерживается она неимоверными душевными усилиями словно на кончике иглы, говорилось и писалось много (но кто бы читал). Настоящая вера нераздельна с сомнением, причем сомнением особым, которое нельзя ни устранить, ни облегчить, с кем-либо его разделив.
Поэтому я думаю, следует уделить больше внимания тем акцентам, которые способна приобрести вера, или точнее, на что может опереться вера, когда ее субъект не способен более выдерживать внутреннее напряжение веры.
Наиболее явный пример - это попытка найти опору своей вере в признании. Все люди хотят признания, однако, многие вещи достижимы лишь идя наперекор ему. Когда же вера становиться объектом обмена в социальном взаимодействии, то мы очень скоро получаем специфическую социальную структуру, которую можно назвать сетью или пирамидой. Дело в том, что если вера поддерживается признанием других, то количество других должно возрастать, а стало быть, на выходе мы получаем весь букет из завлечения в секты, церковного обращения и пропаганды ради самого обращения (а отнюдь не спасения души) и нетерпимости к тем, кто не желает участвовать в этой торговле своими убеждениями. Кстати говоря, идеологические конструкции типа толерантности функционируют точно также: обращение и остракизм уклонистам.
Другой пример, во многом связанный с предыдущим, развертывается на психологическом уровне. Вера, как уже говорилось, всегда связана с сомнением, именно поэтому, как справедливо замечает Жижек, она сама по себе рефлексивна. Иными словами, вера почти всегда обеспечивается другой верой, иначе сомнение ее просто сожрет. Классическим примером дополняющей веры является вера в саму истинную веру, или в истинного верующего. Фантазматический образ другого, который по-настоящему верит (за меня), позволяет сносить личные несовершенства и уходить от сомнений и реалий их провоцирующих. Проблема же в том, что такой образ очень быстро становится удобным инструментом в руках принципа удовольствия, и без попыток стать самим этим другим (истинно верующим) вера становится прикрытием наших интересов. Как известно многие верующие поступают по своей вере лишь когда это им выгодно (здесь, кстати, нужно помнить, что для нашего бессознательного иногда выгодной оказывается также вина).
Третий пример затрагивает меньшую группу верующих, однако быть может самую активную - тех, кого можно назвать религиозными фундаменталистами или фанатиками. С точки зрения психоанализа внутренняя позиция таких людей близка к параноической структуре, в которой очень большую роль играет некое знание. Этот момент позволяет пролить свет на возникновение фундаментализма в вере: такие люди попросту принимают объекты веры за факты, за полное знание. В силу этого у них попросту не остается места для сомнения, а значит и вера как таковая здесь утрачена. В самом деле, тот, кто яростно навязывает вам ту или иную веру, понятия не имеет что значит верить - для него это реальные знания (причем настолько реальные для его психики, что вполне могут воплощаться в прямых галлюцинациях). И учитывая эту паранойяльную конструкцию можно понять, что фундаментальная вера является защитой от психоза, последней скрепой, удерживающей личность.
Еще один сомнительный пример - это попытка прочно привязать веру к своей идентичности, чаще всего этнической. В самом деле, нам весьма часто предъявляют как некоего рода данность, что некий этнос неизменно конституируется определенной религией или верованиями (например, многие евреи не верят, но придерживаются правил кошрута, считая это частью своей культурной идентичности, а некоторые народы Кавказа воспитывают своих детей как будущих защитников ислама). В ответ на это хочется заметить, что если вашей вере для поддержки нужна этническая составляющая вашей идентичности, то у вас все плохо - и с верой, и с идентичностью. Критический штрих заключается в том, что без сомнения вера может являться важным элементом чьей-то идентичности, но только как случайный факт биографии. Идентичности складываются именно из случайных событий, поэтому нельзя абсолютизировать связь веры с идентичностью. Вообще любая попытка апеллировать в вопросах веры к неким данностям (культурным, социальным, этническим) - нелепа, поскольку потеря одного никак не отражается на другом элементе. Более того, вера, конечно же, нуждается во внешнем подкреплении (ритуале, образе жизни, поступках), но если таковым подкреплением считать свои этнические признаки, то этничность превращается из данности (с которой мне как-то жить) в свободный выбор. Такой образ этничности, который кстати проповедует мультикультурализм - это этничность без этничности, внешняя форма, в которой утеряно всякое содержание.
Именно в силу таких сращений веры с разного рода подпорками задача атеистов не может ограничиться унылыми призывами «занимайтесь этим в одиночку дома», напротив, воинственность атеиста должна быть направлена на деконструкцию «не чистых» форм веры, дабы открыть пространство для собственных вер. И здесь надо помнить, что со времен Просвещения задача весьма усложнилась: мы живем в эпоху циничного разума, и попытки просто дать людям знание только усилят броню мракобесия. Поэтому так сложно порой разделить атеизм и цинизм в наше время. Наиболее подрывным жестом будет не обращение к разуму, но скорее обращение к нехватке, к желанию. Мне кажется, когда разум признает веру как некий феномен (например, как прагматическую истину, идеологию или род заблуждения) он тем самым подтверждает внутреннее основание такой веры - дескать, мы вольны выбирать во что верим и можем выбирать потому что за верой что-то стоит (истины, факты, выгоды и т.д.). Но вопрос нужно ставить совсем иначе: что вообще можно сделать, если ты знаешь, что веришь, но никогда до конца не знаешь во что и почему? Удивительно, но в ряде христианских ересей этот вопрос был напрямую поставлен (например, катары признавали, что их людская вера не может иметь объектом только Благо, и потому они создали учение также о злом демиурге), что опять-таки показывает, что атеизм возникает на основе самой веры. Однако оказывается ли атеизм способен дать нам что-то - свободу от своих бессознательных вер или быть может свободу принять эти верований - этот вопрос каждый решает сам.
В конечном счете проблема отнюдь не в вере и не в цинизме: как отмечал Фрейд проблема в том, что мы не способны признавать те убеждения, носителями которых являемся. Как раз из области непризнанного возникают проблемы, а что оказывается в этой области - вера (как у циника) или сомнения (как у фанатика) - не столь важно. Даже если вера будет целиком вытеснена на личный и микросоциальный уровни - это не решит никаких проблем, поскольку субъекты веры будут продолжать действовать также, только теперь скрыто, обходя запрет на религиозные высказывания (так уже был получен вместо прямого анти-культурного расизма культурный рефлексивный расизм - толерантность). Идеалом светского общества является как раз признание того, что мои веры - это дело не только личное, но и общественное. Только этот момент привносит внутренний раскол, позволяющий осознать нехватку, которую призваны скрывать наши веры.
Так что если и есть для меня какой-то воинствующий атеизм, то только тот, что готов признавать веры и говорить с ними «на равных». Игра в приоритеты (что выше светское или религиозное?) - это и есть шаг от просто веры (с ее внутренними противоречиями) к религии, пытающейся скрыть за иерархией ценностей нашу нехватку. И я ничего не имею против чьего-то личного выбора (уйти в религию, попытаться закрыть свою нехватку), но стремление сделать то же самое всем - никогда не найдет во мне отклика. И вот за эту свободу должны бороться атеисты, что самое удивительное в союзе с верующими, понимающими всю ненужность навязчивой и агрессивной пропаганды.
Поэтому кажется мне весьма странным митинг атеистов, протестующих против навязывания обществу религиозных ценностей и требующих ограничить претензии церкви. Ладно, если бы это был какой-нибудь пропагандистский флеш-моб, но ведь это обычный митинг с требованиями в никуда, который следовало бы обозначить скорее как движение в защиту раздраженных религией. Во-первых, весьма неумно требовать светскости от власти, которая и так светская, но попросту решает сугубо личные утилитарные задачи. И поскольку атеисты (быть может, пока) не представляют из себя никакой социальной силы, то государство вполне заинтересовано в заигрывании со слоями верующих. Во-вторых, не сложно понять, что материальные и духовные претензии церкви ограничить можно лишь двумя способами: насильственным (этим обычно занимается государство, когда ему надо), либо мирным, но только при активном участии самих же верующих. В противном случае открытое противостояние неверующих и верующих даст социальные проблемы и дополнительный ресурс церкви. В-третьих, любопытен сам феномен протеста против регресса и архаизации. Представьте себе скромную группу (как на этом самом митинге, отчет здесь - http://ru-transhuman.livejournal.com/355945.html) средневековых ученых и школяров, требующих у властей, остановить клерикализацию и отупление масс. Я не уверен, что люди, которые не верят в бога, но столь серьезно верят в силы властей, имеют право называться атеистами. В самом деле, упадок общего уровня образования и культуры среди населения - это серьезная проблема общества, которая зависит уж точно не только от верований. Наивно думать, что власть, допустившая это падение, пожелает и окажется способной все исправить.
И уж если атеизм выходит на улицы, то он должен что-то предложить, за что-то бороться: но хотя большая часть митингующих атеистов и пришла под флагами коммунистической и рабочей партий, никакого «воинствующего атеизма» ни в их речах, ни в их жестах не обозначилось. Их манифест, мусолящий протухшие толерантные «истины» о том, что вера - дело личное, похож на жалкое блеянье, а не воззвание. Разговоры о личном - есть в этом что-то упадочное. Такой атеизм похож на собрание борцов с мастурбацией: мол, дело личное, все занимаются, но некоторые еще и борются против. Однако суть в том, что хотя какие-то веры есть у каждого, но не каждый стремиться создать внутреннюю дистанцию от них (т.е. стать атеистом) и не каждый превращает их в «истину для всех» (т.е. так или иначе, проповедует). Поэтому людей нельзя четко поделить ни на атеистов и верующих, ни на «правильных» (вера которых не нуждается в ином) и «неправильных» верующих. Этот разрыв проходит через само социальное тело, и в той или иной форме откликается в каждом человеке. Поэтому сам воинствующий атеист должен видеть поле борьбы во всем - и в себе, и во вне. И ему следует не противопоставлять чью-то веру фактам, знаниям, законам или морали, а напротив, он должен говорить на языке веры, демонстрируя ее казусы, т.е. те моменты, где она вырождается в нечто иное. Мне кажется, что фундаментальным свойством веры является как раз ее способность мутировать в нечто иное, но крайне похожее на веру. Впрочем, о том, что вера - дело весьма сложное, и удерживается она неимоверными душевными усилиями словно на кончике иглы, говорилось и писалось много (но кто бы читал). Настоящая вера нераздельна с сомнением, причем сомнением особым, которое нельзя ни устранить, ни облегчить, с кем-либо его разделив.
Поэтому я думаю, следует уделить больше внимания тем акцентам, которые способна приобрести вера, или точнее, на что может опереться вера, когда ее субъект не способен более выдерживать внутреннее напряжение веры.
Наиболее явный пример - это попытка найти опору своей вере в признании. Все люди хотят признания, однако, многие вещи достижимы лишь идя наперекор ему. Когда же вера становиться объектом обмена в социальном взаимодействии, то мы очень скоро получаем специфическую социальную структуру, которую можно назвать сетью или пирамидой. Дело в том, что если вера поддерживается признанием других, то количество других должно возрастать, а стало быть, на выходе мы получаем весь букет из завлечения в секты, церковного обращения и пропаганды ради самого обращения (а отнюдь не спасения души) и нетерпимости к тем, кто не желает участвовать в этой торговле своими убеждениями. Кстати говоря, идеологические конструкции типа толерантности функционируют точно также: обращение и остракизм уклонистам.
Другой пример, во многом связанный с предыдущим, развертывается на психологическом уровне. Вера, как уже говорилось, всегда связана с сомнением, именно поэтому, как справедливо замечает Жижек, она сама по себе рефлексивна. Иными словами, вера почти всегда обеспечивается другой верой, иначе сомнение ее просто сожрет. Классическим примером дополняющей веры является вера в саму истинную веру, или в истинного верующего. Фантазматический образ другого, который по-настоящему верит (за меня), позволяет сносить личные несовершенства и уходить от сомнений и реалий их провоцирующих. Проблема же в том, что такой образ очень быстро становится удобным инструментом в руках принципа удовольствия, и без попыток стать самим этим другим (истинно верующим) вера становится прикрытием наших интересов. Как известно многие верующие поступают по своей вере лишь когда это им выгодно (здесь, кстати, нужно помнить, что для нашего бессознательного иногда выгодной оказывается также вина).
Третий пример затрагивает меньшую группу верующих, однако быть может самую активную - тех, кого можно назвать религиозными фундаменталистами или фанатиками. С точки зрения психоанализа внутренняя позиция таких людей близка к параноической структуре, в которой очень большую роль играет некое знание. Этот момент позволяет пролить свет на возникновение фундаментализма в вере: такие люди попросту принимают объекты веры за факты, за полное знание. В силу этого у них попросту не остается места для сомнения, а значит и вера как таковая здесь утрачена. В самом деле, тот, кто яростно навязывает вам ту или иную веру, понятия не имеет что значит верить - для него это реальные знания (причем настолько реальные для его психики, что вполне могут воплощаться в прямых галлюцинациях). И учитывая эту паранойяльную конструкцию можно понять, что фундаментальная вера является защитой от психоза, последней скрепой, удерживающей личность.
Еще один сомнительный пример - это попытка прочно привязать веру к своей идентичности, чаще всего этнической. В самом деле, нам весьма часто предъявляют как некоего рода данность, что некий этнос неизменно конституируется определенной религией или верованиями (например, многие евреи не верят, но придерживаются правил кошрута, считая это частью своей культурной идентичности, а некоторые народы Кавказа воспитывают своих детей как будущих защитников ислама). В ответ на это хочется заметить, что если вашей вере для поддержки нужна этническая составляющая вашей идентичности, то у вас все плохо - и с верой, и с идентичностью. Критический штрих заключается в том, что без сомнения вера может являться важным элементом чьей-то идентичности, но только как случайный факт биографии. Идентичности складываются именно из случайных событий, поэтому нельзя абсолютизировать связь веры с идентичностью. Вообще любая попытка апеллировать в вопросах веры к неким данностям (культурным, социальным, этническим) - нелепа, поскольку потеря одного никак не отражается на другом элементе. Более того, вера, конечно же, нуждается во внешнем подкреплении (ритуале, образе жизни, поступках), но если таковым подкреплением считать свои этнические признаки, то этничность превращается из данности (с которой мне как-то жить) в свободный выбор. Такой образ этничности, который кстати проповедует мультикультурализм - это этничность без этничности, внешняя форма, в которой утеряно всякое содержание.
Именно в силу таких сращений веры с разного рода подпорками задача атеистов не может ограничиться унылыми призывами «занимайтесь этим в одиночку дома», напротив, воинственность атеиста должна быть направлена на деконструкцию «не чистых» форм веры, дабы открыть пространство для собственных вер. И здесь надо помнить, что со времен Просвещения задача весьма усложнилась: мы живем в эпоху циничного разума, и попытки просто дать людям знание только усилят броню мракобесия. Поэтому так сложно порой разделить атеизм и цинизм в наше время. Наиболее подрывным жестом будет не обращение к разуму, но скорее обращение к нехватке, к желанию. Мне кажется, когда разум признает веру как некий феномен (например, как прагматическую истину, идеологию или род заблуждения) он тем самым подтверждает внутреннее основание такой веры - дескать, мы вольны выбирать во что верим и можем выбирать потому что за верой что-то стоит (истины, факты, выгоды и т.д.). Но вопрос нужно ставить совсем иначе: что вообще можно сделать, если ты знаешь, что веришь, но никогда до конца не знаешь во что и почему? Удивительно, но в ряде христианских ересей этот вопрос был напрямую поставлен (например, катары признавали, что их людская вера не может иметь объектом только Благо, и потому они создали учение также о злом демиурге), что опять-таки показывает, что атеизм возникает на основе самой веры. Однако оказывается ли атеизм способен дать нам что-то - свободу от своих бессознательных вер или быть может свободу принять эти верований - этот вопрос каждый решает сам.
В конечном счете проблема отнюдь не в вере и не в цинизме: как отмечал Фрейд проблема в том, что мы не способны признавать те убеждения, носителями которых являемся. Как раз из области непризнанного возникают проблемы, а что оказывается в этой области - вера (как у циника) или сомнения (как у фанатика) - не столь важно. Даже если вера будет целиком вытеснена на личный и микросоциальный уровни - это не решит никаких проблем, поскольку субъекты веры будут продолжать действовать также, только теперь скрыто, обходя запрет на религиозные высказывания (так уже был получен вместо прямого анти-культурного расизма культурный рефлексивный расизм - толерантность). Идеалом светского общества является как раз признание того, что мои веры - это дело не только личное, но и общественное. Только этот момент привносит внутренний раскол, позволяющий осознать нехватку, которую призваны скрывать наши веры.
Так что если и есть для меня какой-то воинствующий атеизм, то только тот, что готов признавать веры и говорить с ними «на равных». Игра в приоритеты (что выше светское или религиозное?) - это и есть шаг от просто веры (с ее внутренними противоречиями) к религии, пытающейся скрыть за иерархией ценностей нашу нехватку. И я ничего не имею против чьего-то личного выбора (уйти в религию, попытаться закрыть свою нехватку), но стремление сделать то же самое всем - никогда не найдет во мне отклика. И вот за эту свободу должны бороться атеисты, что самое удивительное в союзе с верующими, понимающими всю ненужность навязчивой и агрессивной пропаганды.