Блокнот.
3 августа 2012.
Оказался вчера у меня в руках маленький каучуковый мячик, красный. Ну так вот что - хороша была обратная дорога, от автобусной остановки через выстриженную траву под вышками ЛЭП. Они гудят и потрескивают, и потрескивает трава, и колется, как будто наэлеетризовавшись, жалит ядом этим сухим и острым лодыжки, ахиллесово место - где дотрагивается, склонившись, выше сандалий. Что же - поглядывая выше деревьев, выше кустов, яблонь и тополей, выше вышек, жмурясь и ослепляясь, хорошо ловить мячик. И тут же глядя и ступая поверх разбросанных яблок, листьев, распотрешенных жарой до скелетов, яблок зеленых и твердых и круглых, глухо стукающих при падении и вращающих глазами, гневно-зелено, если на них наступить, порозовевших и пахнущих уже осенними варевами и компотами, яблочных косточек, камешков.
Солнце оранжевое, как тающий соком плод, как поплавок из-под воды, рыбий бок, болтающийся между деревьями-яблонями, как плоский и слоящийся взбиваемый в стакане желток. Что-то невозможно детское в нем и сладостное - как в испеченном в честь воскресенья пироге, который кусаешь детскими молочными зубами, а рядом, смеясь, хватает ртом и пальцами обсыпающийся кус отец. Вот бы быть таким солнцем, вот бы уметь так - входить, звать, приносить, давать дела своих рук - входить на балкон с хорошей новостью, отодвигать штору и стоять на камне-пороге. Но я - едва ли. Уж скорее синее облако. И, как на солнце, ослепляюсь - на своих любимых.
Кошкина шерсть сейчас пахнет какими-то коржиками или гренками - не знаю, как ей это удается, в округе никто ничего этого не готовит.
***
По дороге в магазин последнюю улицу прошли вместе с собакой. Она догнала меня, появилась из-за спины, покосила глазом; такая белая собака с несколько козьим лицом, обведенные черным глаза, действительно, монгольски косые. Я посмотрела на нее, мы остановились. И она зачем-то наклонила голову и потерлась черной губой о мои пальцы, высовывающиеся из сандалет. Зачем они так делают? Или - так делают только кошки, да и то, или о подбородок, или о пальцы руки? Дальше мы с собакой шли вместе, мне было приятно, уверенно - с белой собакой. Шли в моем темпе, а потом она покосилась на меня снизу опять, подняв глаза себе на плоский лоб, махнула хвостом-колечком и убежала вперед. Я обошла голубя, сидящего в тени, пошла к лестнице. Собака пила из миски, поставленной около стоянки охранниками, голубь на всякий случай от собаки отошел. На верху лестницы возлежала еще одна собака, рыжая.
Когда я вышла, их не было. Да и не купила им ничего и тем грызлась.
***
В безветрие и жару вдруг охватывает озноб так, как будто окунулся с головой в этот пруд, мир озаряет синяя вспышка, края становятся фиолетовыми, трескается пленка.
Здесь над бывшим полем, ныне стройкой, всегда было достаточно места: разворачивались солнечные ворота, сцены битвы пандавов и кауравов - крутились и сгорали дочерна. Выжатая, озлившаяся трава пахнет едко и безумно, одуряюще, листья деревьев стали шершавы и коричневы, как их наручи. Дико пахнет, сильно, зло, разнотравно, резко. Вырастили и выпустили они все шипы и широкие веера, зонты и щиты.
Вдоль платформы сама над собою пылит деревенская улица: то ли дышит, то ли выплевывает пыль и камешки, а они падают обратно. Над нею и далеко впереди - всё то же, солнце свешивается вниз, течет, полощется рыжей занавеской.
Потом озеро обращается серебристым расплавом, на него ложится оковка из изъеденной, выветренной древесной черни. Растворяется солнце зыбкое, заматывается в облачные паутины. Исходят пухом прибрежные камыши, с насыпи лопающимся треском сыпется щебень, из-за поворота с выдохом приходит электричка, кусая искрами провода над своей спиной. Кранопенная - облака вытягиваются дымной полосой.
----
Три девицы играют в тереме, перебегая с тропотом и вскриками. Девицам лет 6, с ними таксик, воркующий и колотящий хвостом. Девицы носятся, над ними порхают стайки визгов. Таксик запыхался. Лает и смеется. Девицы убегают от него, скатываясь одновременно с горок с трех сторон, но пес все-таки загоняет одну из них в траву - и сторожит.
***
Ночь на 4 августа 2012.
Все-таки меня тревожит и волнует любая открывающаяся улица, железнодорожный перегон, зазор между холмами, даже, в конце концов и крайнем случае, хотя бы река. Возможность и желание идти. Я, кажется, до сих пор все время оглядываюсь: можно ли отсюда выйти. И даже вплавь готова, если нет другого пути, - вот это просыпается.
***
Вот еще чудо, как раз по размеру ребенку. Мне мало лет, 3 или 4, я мало говорю. Мама иногда брала меня к себе на работу, в вычислительный центр. Я ходила по коридорам, чувствуя себя проглоченной этими неровными коричневыми кишками, трогала их холодные стены, шла и шла по линолиумному полу, который гнулся и перекатывался. Здание казалось бесконечным: вверх-вниз, вверх-вниз просто по коридорам, лестницы казались местами невозвратимого перехода. Я не знала, как как далеко я уходила, ушла. Никого нет. Я просто двигаюсь вперед, как во сне, жмурю и размыкаю веки, веду пальцами по стене, и всё передо мной как будто покрывается серой пылью, тускнеет, погасая, или это просто засыпают мои глаза. И вдруг передо мной появляется человек. Я его почти не помню: роба, наверное, голая голова... Во весь коридор стоит, выросший из пола, ухмыляется - а я замираю. "Ты кто?" - говорит он мне, не ожидая от меня ничего, - "Пойдем, я покажу канареек." Разумеется, я знала, что этого делать нельзя, но я почти не разговаривала и не могла ничего сказать такому огромному, как гора, человеку, выросшему из пола. Сказала только: "Мама..." - но он уже взял меня за руку и повел за собой. "Ничего, сейчас придем к твоей маме." И вот тут я перестала бояться его, вдруг почувствовав - он просто очень хочет показать мне канареек. И, разумеется, канареек я не запомнила; была, может быть, клетка, качалась над головой в подкрышевой каморке, над приставной лестницей... Но я успела только поднять голову, остановиться - и тут же появилась моя мама, моя рука была отдана ей, мы пошли вниз, в комнаты программистов. Странно, что мама меня не ругала, странно, что она не спросила у него, кто он, а, если знала, с ним не поздоровалась. Странно, как будто ничего и не произошло.
Сейчас мама забыла эту историю. Может, она его и не видела? Может, было что-то другое? Меня же так изумила вся нереальность этих канареек и пути к ним, ощущение, что начинается плохая сказка со злыми колдуньями, портящейся природой и гаснущим светом - и мое согласие засыпания. Так во сне иногда не успеваешь испугаться. А сказка оказывается - не плохая.
----
Изумительно и страшно было болтать ногами в неизвестной реке, наблюдая, как светает, зная, что никто не знает, где я, и никто не ищет. Бороться с желанием толкнуться и упасть в воду, погрузиться настолько, пока не испугаюсь, уплыть на середину. И на обратном пути встретить Марка и Наташу, обходивших лягушек, которые в большом количестве путешествовали через дорогу. Всего-то год назад.
Удивительно было ехать в морозном, заиндевевшем трамвая, держась руками в варежках за поручни, и смотреть, как смыкаются сверху ветки, как в плотно сомкнувшихся рядах домов открываются арки, а в арках - дворы и чья-то статуя в самом узком и пустом. Видеть кинотеатр - обшарпанный дом в слощейся коже штукатурки, афиш - хотеть в него и знать, что не вернешься, не выйдешь, не войдешь в него. Всего-то четыре года назад.
Радостно было купить на последние деньги колечко с вроде бы циферблатом со странными значками, и только в трамвае понять, что V, E, L, O - это не цифры, и рассмеяться, и по лбу себя хлопнуть, просто оседать на пол от смеха. Всего-то полтора года, ранняя февральско-мартовская весна.
А сейчас ночью - лучше всего проснуться от того, что кошка молча, но упорно носится по свободным дорожкам между кроватями, топочет, как тяжеловооруженный драгун, оскальзывается когтями на поворотах и выскакивает на балкон. Долго сидит там и на что-то смотрит. Луна как сужающаяся дырка в доске забора - где выпал сучок.
***
Оказался вчера у меня в руках маленький каучуковый мячик, красный. Ну так вот что - хороша была обратная дорога, от автобусной остановки через выстриженную траву под вышками ЛЭП. Они гудят и потрескивают, и потрескивает трава, и колется, как будто наэлеетризовавшись, жалит ядом этим сухим и острым лодыжки, ахиллесово место - где дотрагивается, склонившись, выше сандалий. Что же - поглядывая выше деревьев, выше кустов, яблонь и тополей, выше вышек, жмурясь и ослепляясь, хорошо ловить мячик. И тут же глядя и ступая поверх разбросанных яблок, листьев, распотрешенных жарой до скелетов, яблок зеленых и твердых и круглых, глухо стукающих при падении и вращающих глазами, гневно-зелено, если на них наступить, порозовевших и пахнущих уже осенними варевами и компотами, яблочных косточек, камешков.
Солнце оранжевое, как тающий соком плод, как поплавок из-под воды, рыбий бок, болтающийся между деревьями-яблонями, как плоский и слоящийся взбиваемый в стакане желток. Что-то невозможно детское в нем и сладостное - как в испеченном в честь воскресенья пироге, который кусаешь детскими молочными зубами, а рядом, смеясь, хватает ртом и пальцами обсыпающийся кус отец. Вот бы быть таким солнцем, вот бы уметь так - входить, звать, приносить, давать дела своих рук - входить на балкон с хорошей новостью, отодвигать штору и стоять на камне-пороге. Но я - едва ли. Уж скорее синее облако. И, как на солнце, ослепляюсь - на своих любимых.
Кошкина шерсть сейчас пахнет какими-то коржиками или гренками - не знаю, как ей это удается, в округе никто ничего этого не готовит.
***
По дороге в магазин последнюю улицу прошли вместе с собакой. Она догнала меня, появилась из-за спины, покосила глазом; такая белая собака с несколько козьим лицом, обведенные черным глаза, действительно, монгольски косые. Я посмотрела на нее, мы остановились. И она зачем-то наклонила голову и потерлась черной губой о мои пальцы, высовывающиеся из сандалет. Зачем они так делают? Или - так делают только кошки, да и то, или о подбородок, или о пальцы руки? Дальше мы с собакой шли вместе, мне было приятно, уверенно - с белой собакой. Шли в моем темпе, а потом она покосилась на меня снизу опять, подняв глаза себе на плоский лоб, махнула хвостом-колечком и убежала вперед. Я обошла голубя, сидящего в тени, пошла к лестнице. Собака пила из миски, поставленной около стоянки охранниками, голубь на всякий случай от собаки отошел. На верху лестницы возлежала еще одна собака, рыжая.
Когда я вышла, их не было. Да и не купила им ничего и тем грызлась.
***
В безветрие и жару вдруг охватывает озноб так, как будто окунулся с головой в этот пруд, мир озаряет синяя вспышка, края становятся фиолетовыми, трескается пленка.
Здесь над бывшим полем, ныне стройкой, всегда было достаточно места: разворачивались солнечные ворота, сцены битвы пандавов и кауравов - крутились и сгорали дочерна. Выжатая, озлившаяся трава пахнет едко и безумно, одуряюще, листья деревьев стали шершавы и коричневы, как их наручи. Дико пахнет, сильно, зло, разнотравно, резко. Вырастили и выпустили они все шипы и широкие веера, зонты и щиты.
Вдоль платформы сама над собою пылит деревенская улица: то ли дышит, то ли выплевывает пыль и камешки, а они падают обратно. Над нею и далеко впереди - всё то же, солнце свешивается вниз, течет, полощется рыжей занавеской.
Потом озеро обращается серебристым расплавом, на него ложится оковка из изъеденной, выветренной древесной черни. Растворяется солнце зыбкое, заматывается в облачные паутины. Исходят пухом прибрежные камыши, с насыпи лопающимся треском сыпется щебень, из-за поворота с выдохом приходит электричка, кусая искрами провода над своей спиной. Кранопенная - облака вытягиваются дымной полосой.
----
Три девицы играют в тереме, перебегая с тропотом и вскриками. Девицам лет 6, с ними таксик, воркующий и колотящий хвостом. Девицы носятся, над ними порхают стайки визгов. Таксик запыхался. Лает и смеется. Девицы убегают от него, скатываясь одновременно с горок с трех сторон, но пес все-таки загоняет одну из них в траву - и сторожит.
***
Ночь на 4 августа 2012.
Все-таки меня тревожит и волнует любая открывающаяся улица, железнодорожный перегон, зазор между холмами, даже, в конце концов и крайнем случае, хотя бы река. Возможность и желание идти. Я, кажется, до сих пор все время оглядываюсь: можно ли отсюда выйти. И даже вплавь готова, если нет другого пути, - вот это просыпается.
***
Вот еще чудо, как раз по размеру ребенку. Мне мало лет, 3 или 4, я мало говорю. Мама иногда брала меня к себе на работу, в вычислительный центр. Я ходила по коридорам, чувствуя себя проглоченной этими неровными коричневыми кишками, трогала их холодные стены, шла и шла по линолиумному полу, который гнулся и перекатывался. Здание казалось бесконечным: вверх-вниз, вверх-вниз просто по коридорам, лестницы казались местами невозвратимого перехода. Я не знала, как как далеко я уходила, ушла. Никого нет. Я просто двигаюсь вперед, как во сне, жмурю и размыкаю веки, веду пальцами по стене, и всё передо мной как будто покрывается серой пылью, тускнеет, погасая, или это просто засыпают мои глаза. И вдруг передо мной появляется человек. Я его почти не помню: роба, наверное, голая голова... Во весь коридор стоит, выросший из пола, ухмыляется - а я замираю. "Ты кто?" - говорит он мне, не ожидая от меня ничего, - "Пойдем, я покажу канареек." Разумеется, я знала, что этого делать нельзя, но я почти не разговаривала и не могла ничего сказать такому огромному, как гора, человеку, выросшему из пола. Сказала только: "Мама..." - но он уже взял меня за руку и повел за собой. "Ничего, сейчас придем к твоей маме." И вот тут я перестала бояться его, вдруг почувствовав - он просто очень хочет показать мне канареек. И, разумеется, канареек я не запомнила; была, может быть, клетка, качалась над головой в подкрышевой каморке, над приставной лестницей... Но я успела только поднять голову, остановиться - и тут же появилась моя мама, моя рука была отдана ей, мы пошли вниз, в комнаты программистов. Странно, что мама меня не ругала, странно, что она не спросила у него, кто он, а, если знала, с ним не поздоровалась. Странно, как будто ничего и не произошло.
Сейчас мама забыла эту историю. Может, она его и не видела? Может, было что-то другое? Меня же так изумила вся нереальность этих канареек и пути к ним, ощущение, что начинается плохая сказка со злыми колдуньями, портящейся природой и гаснущим светом - и мое согласие засыпания. Так во сне иногда не успеваешь испугаться. А сказка оказывается - не плохая.
----
Изумительно и страшно было болтать ногами в неизвестной реке, наблюдая, как светает, зная, что никто не знает, где я, и никто не ищет. Бороться с желанием толкнуться и упасть в воду, погрузиться настолько, пока не испугаюсь, уплыть на середину. И на обратном пути встретить Марка и Наташу, обходивших лягушек, которые в большом количестве путешествовали через дорогу. Всего-то год назад.
Удивительно было ехать в морозном, заиндевевшем трамвая, держась руками в варежках за поручни, и смотреть, как смыкаются сверху ветки, как в плотно сомкнувшихся рядах домов открываются арки, а в арках - дворы и чья-то статуя в самом узком и пустом. Видеть кинотеатр - обшарпанный дом в слощейся коже штукатурки, афиш - хотеть в него и знать, что не вернешься, не выйдешь, не войдешь в него. Всего-то четыре года назад.
Радостно было купить на последние деньги колечко с вроде бы циферблатом со странными значками, и только в трамвае понять, что V, E, L, O - это не цифры, и рассмеяться, и по лбу себя хлопнуть, просто оседать на пол от смеха. Всего-то полтора года, ранняя февральско-мартовская весна.
А сейчас ночью - лучше всего проснуться от того, что кошка молча, но упорно носится по свободным дорожкам между кроватями, топочет, как тяжеловооруженный драгун, оскальзывается когтями на поворотах и выскакивает на балкон. Долго сидит там и на что-то смотрит. Луна как сужающаяся дырка в доске забора - где выпал сучок.
***