Лукоморье. 2
1.
Я летел в Париж через Лондон и приземлился Хитроу, когда объявили результаты выборов в UK.
Народ мотал головами перед экранами телевизоров, как будто стряхивал сонную одурь. Даже будучи осведомленным, что наверху несут ложки мимо ртов и наступают на грабли, безнадежность ситуации (по убедительности ее демонстрации) все равно вызывает оторопь. Поневоле зреет мысль: а не послать ли их ВСЕХ куда подальше? Упор тут, разумеется, на ВСЕХ, а не куда.
Кабы дело ограничилось островом: такая картина, в целом, везде.
2.
Зачем я поехал на такси? Нет ничего тоскливее парижских или лионских пригородов. Там не просто хрущовки и сны Веры Павловны, такое теперь везде. Там хрущовки художественно расставленные, из которых рука рафинированного интеллектуала с бездной выдумки и вкуса изготовила формальный сад. Все это по контрасту с прелестью старых городов (хоть от этого позорища мы в Америке избавлены). Ценителям искусств, однако, окраин недостаточно: по соседству со старинными зданиями необходимо запихнуть ультрамодерн: мол, могем еще. Ведь иные подумают, что и этого не могут... Нет, могут. Но лучше б не.
Никогда не видел на улицах столько автоматчиков.
3.
В центральном Париже - где отовсюду торчат сисястые свободы с равенствами - понимаешь, что революционная ситуация, о которой толковал наш учитель Нилыч - вот именно это самое марксистское, когда верхи "не могут". А чего они не могут? Самого простого: представить последствия собственных действий даже и тогда, когда их существование полностью зависит от этих действий. Зачем было ле руа созывать Ассамблею в июльскую жару? А зачем были эти выборы в UK?
Можно ли в принципе ответить на подобные вопросы, когда действия власть держащих диктуются не разумом, а неясной субстанцией, его заменяющей? Снова летняя жара, и снова у власти какие-то безумцы. Не в том смысле, что дураки, это было бы шагом вперед, а в том, что там не осталось ничего, даже косвенно напоминающего разум.
Половина революционной ситуации тем самым имеется: сложилися субъективные предпосылки. Непонятно, что у низов на уме. По отзывам очевидцев, это всегда так. Джефферсон, наблюдавший революсьон из окна, писал, что ему было ничего непонятно даже за день до великих событий.
В расстроенных чувствах пошел я Лувр, и вышел оттуда исполненный надежд и оптимизма.
4.
В Лувре толпа клубится вокруг Моны Лизы. 27 лет назад тоже была толпа, хотя поменьше, и состояла она, в основном, из японцев с громадными фотоаппаратами, свисающих с кожаных ремней; сегодня толпа состоит из бодрых китайцев с разноцветными айфонами. Начитавшиеся Дэна Брауна китайцы пытаются разгадать тайну Джиоконды методом сравнительной семиотики. В соседнем зале демонстрирует палец заморским посетителям Иоанн Креститель, вокруг которого нет ни души.
А вот чего раньше не было: возник новый локус всемирного обожания, кто бы только знал... Называется "Спящий гермафродит" (в прошлый раз я его толком не разглядел). Очень актуально и созвучно эпохе. Толпа кружится вокруг гермафродита как хадджи вокруг Каабы. Сперва гермафродита щелкают айфоном с той стороны, где причиндалы, потом с той, где афедрон.
Представил себе стену в домах культурных паломников: наверху томик Дэна Брауна, посредине загадка Джиоконды, справа - фронтальный снимок гермафродита, слева - зад (его же), а под ними - вид Парижа с фаллической башни.
Что б там не случилось, а европейская культура не пропадет!
To what strange end hath some strange god made fair
The double blossom of two fruitless flowers?
Hid love in all the folds of all thy hair,
Fed thee on summers, watered thee with showers,
Given all the gold that all the seasons wear
To thee that art a thing of barren hours?
Я летел в Париж через Лондон и приземлился Хитроу, когда объявили результаты выборов в UK.
Народ мотал головами перед экранами телевизоров, как будто стряхивал сонную одурь. Даже будучи осведомленным, что наверху несут ложки мимо ртов и наступают на грабли, безнадежность ситуации (по убедительности ее демонстрации) все равно вызывает оторопь. Поневоле зреет мысль: а не послать ли их ВСЕХ куда подальше? Упор тут, разумеется, на ВСЕХ, а не куда.
Кабы дело ограничилось островом: такая картина, в целом, везде.
2.
Зачем я поехал на такси? Нет ничего тоскливее парижских или лионских пригородов. Там не просто хрущовки и сны Веры Павловны, такое теперь везде. Там хрущовки художественно расставленные, из которых рука рафинированного интеллектуала с бездной выдумки и вкуса изготовила формальный сад. Все это по контрасту с прелестью старых городов (хоть от этого позорища мы в Америке избавлены). Ценителям искусств, однако, окраин недостаточно: по соседству со старинными зданиями необходимо запихнуть ультрамодерн: мол, могем еще. Ведь иные подумают, что и этого не могут... Нет, могут. Но лучше б не.
Никогда не видел на улицах столько автоматчиков.
3.
В центральном Париже - где отовсюду торчат сисястые свободы с равенствами - понимаешь, что революционная ситуация, о которой толковал наш учитель Нилыч - вот именно это самое марксистское, когда верхи "не могут". А чего они не могут? Самого простого: представить последствия собственных действий даже и тогда, когда их существование полностью зависит от этих действий. Зачем было ле руа созывать Ассамблею в июльскую жару? А зачем были эти выборы в UK?
Можно ли в принципе ответить на подобные вопросы, когда действия власть держащих диктуются не разумом, а неясной субстанцией, его заменяющей? Снова летняя жара, и снова у власти какие-то безумцы. Не в том смысле, что дураки, это было бы шагом вперед, а в том, что там не осталось ничего, даже косвенно напоминающего разум.
Половина революционной ситуации тем самым имеется: сложилися субъективные предпосылки. Непонятно, что у низов на уме. По отзывам очевидцев, это всегда так. Джефферсон, наблюдавший революсьон из окна, писал, что ему было ничего непонятно даже за день до великих событий.
В расстроенных чувствах пошел я Лувр, и вышел оттуда исполненный надежд и оптимизма.
4.
В Лувре толпа клубится вокруг Моны Лизы. 27 лет назад тоже была толпа, хотя поменьше, и состояла она, в основном, из японцев с громадными фотоаппаратами, свисающих с кожаных ремней; сегодня толпа состоит из бодрых китайцев с разноцветными айфонами. Начитавшиеся Дэна Брауна китайцы пытаются разгадать тайну Джиоконды методом сравнительной семиотики. В соседнем зале демонстрирует палец заморским посетителям Иоанн Креститель, вокруг которого нет ни души.
А вот чего раньше не было: возник новый локус всемирного обожания, кто бы только знал... Называется "Спящий гермафродит" (в прошлый раз я его толком не разглядел). Очень актуально и созвучно эпохе. Толпа кружится вокруг гермафродита как хадджи вокруг Каабы. Сперва гермафродита щелкают айфоном с той стороны, где причиндалы, потом с той, где афедрон.
Представил себе стену в домах культурных паломников: наверху томик Дэна Брауна, посредине загадка Джиоконды, справа - фронтальный снимок гермафродита, слева - зад (его же), а под ними - вид Парижа с фаллической башни.
Что б там не случилось, а европейская культура не пропадет!
To what strange end hath some strange god made fair
The double blossom of two fruitless flowers?
Hid love in all the folds of all thy hair,
Fed thee on summers, watered thee with showers,
Given all the gold that all the seasons wear
To thee that art a thing of barren hours?