Затруднение
Я родился в стране, чья идеология была основана на геометрии трехмерного пространства.
Две старые, как мир, идеи - развитие по кругу с бесконечным повторением одного и того же, и линейное движение от начала времен к их закономерному концу - были диалектически соединены в развитие по спирали. Впереди лежало светлое будущее, населенное коллективистами-троглодитами из верхнего палеолита. Вместо пещер они обитали в уютных звездолетах, а вместо дубины обладали всей сокровищницей человеческих знаний. Светлое будущее было столь же бесконечно во времени, сколь и протяженно в пространстве. Вероятность родиться в настоящем, таким образом, была бесконечно мала; тем не менее, против всех законов совести и логики, именно в нем мы находились. Чудовищная несправедливость такой ситуации требовала какого-то объяснения, и объяснение имелось. Будущее было не совсем в будущем. Оно уже существовало: среди нас, отсталых, находились люди, беззаветно принадлежащие будущему. Общий принцип был ясен; неясны были детали.
Власти не могли (даже для самих себя) решить, кто эти избранники. Быстро выяснилось, что геноссе, поредевшие в чистках и потаявшие в ГУЛАГах, не годятся на мессианскую роль по причине эфемерности бытия и зигзагов линии партии. Довольно долго людьми будущего служили разоблачители вредителей передовики-стахановцы, летающие на шевролетах над ВДНХ под бравурные марши, но в конце концов супермены-пролетарии приелись и незаметно исчезли. Я застал последние конвульсии: патлатых ребят на ударных стройках Байкало-Амурской магистрали (такие объекты всегда были в максимально удаленных местах). Однако, даже пропаганде не удавалось скрывать, что магистраль десятилетиями невозможно было закончить, несмотря на горение энтузиастов. Короткое время вакансию занимали космонавты, но их было слишком мало. Люди будущего должны были делать что-то иное, чем махать кувалдой, требовалось нечто менее осязаемое - и тем самым наблюдаемое - и власти обратились к силе искусства. В середине 60-х разработали улучшенный тип человека будущего. Он был создан в киноленте "Девять дней одного года". Героем нового времени стал непьющий физик-атомщик, которого играл папин одношкольник, с детства отличающийся благообразностью физиономии.
...Я с огромным интересом работал над образом Дмитрия Гусева. Жизнь этого ученого-атомщика заполнена упорным, осмысленным и притом совершенно не бросающимся в глаза подвигом. Роль Гусева особенно привлекает меня тем, что он - человек сегодняшнего дня, глубоко интеллигентный, можно сказать - человек новой советской формации...
...Фильм остался моментальным снимком исторического мгновения, с его радостной верой в могущество познающего разума; с его надеждой, что главное в жизни человечества случится уже завтра; с его готовностью работать на это завтра до самозабвения и самопожертвования и с его иронией к самому себе, к собственным готовностям. А главное, с его счастливым ощущением обновления.
Д. ф.-м. н. Гусев самозабвенно ковал термоядерное, чередуя умственный труд со сложными личными взаимоотношениями. Необъяснимым образом требовалось его физическое присутствие в бетонном бункере во время запуска установки; так он получил смертельную дозу нейтронов и стоически умирал. Образ получился убедительный, актеры прекрасно играли, и в самоироничного, интеллигентного засланника из будущего (в отличие от набивших оскомину пролетариев) поверили всей страной - и совершенно искренне. Я видел целое поколение, изображающее умирающих Гусевых. Остатки гвардии можно встретить и сегодня.
Однако, к концу 60-х стало бросаться в глаза, что результат деятельности новой разновидности людей будущего в области термоядерного синтеза примерно соответствовал результатам старой модели в области ж/д строительства. Результатов не наблюдалось. Ни самозабвенное самопожертвование на лучшее завтра, ни счастливое ощущение обновления не делало сегодняшнее существование более сносным. Люди будущего, закинутые в темное настоящее, оказались бессильны вытащить нас из миазмов. Причина провала не была ясна даже самым острым умам.
Волшебная сила искусства вновь пришла на выручку, в виде научно-фантастического романа, ставшего культовым произведением в конце 60-х. В 70-х он стал настольной книгой. Люди будущего ("мира полудня") были заброшены на звездолетах в болота, населенные обитателями настоящего. Богоподобные существа могли сделать практически все, но вместо этого они выбрали трудную участь - стиснув зубы наблюдать аборигенов в интересах науки, дабы не лишать их прав на собственную историю. Основаниям такого выбора и детальному психологическому разбору душевных мучений полуденных созданий был посвящен весь роман. Я до сих пор встречаю цитаты из этого произведения, логически завершившего спирально-геометрическое учение.
В своем благородном самопожертвении финальная модель людей будущего далеко оставилa позади Павок и Павликов, ткачих с бабарихами и самоироничных физиков. Их жребий оказался не в том, чтобы вытягивать отстающее человечество на буксире; это было бы слишком просто. Законы развития по спирали гарантировали неизбежное достижение цели; никакое напряжение воли и разума не могли повлиять на неуклонное повышение производительных сил общества. Такой героизм был не нужен, и героев держали с глаз долой подальше в зонах вечной мерзлоты. Роль людей будущего сводилась к безумному напряжению и нечеловеческому самообладанию в созерцании отвратительного мира, в котором они жили, но который было категорически запрещено трогать руками из высших соображений.
Трудно ли быть б-гом?
Не знаю, не пробовал.
Две старые, как мир, идеи - развитие по кругу с бесконечным повторением одного и того же, и линейное движение от начала времен к их закономерному концу - были диалектически соединены в развитие по спирали. Впереди лежало светлое будущее, населенное коллективистами-троглодитами из верхнего палеолита. Вместо пещер они обитали в уютных звездолетах, а вместо дубины обладали всей сокровищницей человеческих знаний. Светлое будущее было столь же бесконечно во времени, сколь и протяженно в пространстве. Вероятность родиться в настоящем, таким образом, была бесконечно мала; тем не менее, против всех законов совести и логики, именно в нем мы находились. Чудовищная несправедливость такой ситуации требовала какого-то объяснения, и объяснение имелось. Будущее было не совсем в будущем. Оно уже существовало: среди нас, отсталых, находились люди, беззаветно принадлежащие будущему. Общий принцип был ясен; неясны были детали.
Власти не могли (даже для самих себя) решить, кто эти избранники. Быстро выяснилось, что геноссе, поредевшие в чистках и потаявшие в ГУЛАГах, не годятся на мессианскую роль по причине эфемерности бытия и зигзагов линии партии. Довольно долго людьми будущего служили разоблачители вредителей передовики-стахановцы, летающие на шевролетах над ВДНХ под бравурные марши, но в конце концов супермены-пролетарии приелись и незаметно исчезли. Я застал последние конвульсии: патлатых ребят на ударных стройках Байкало-Амурской магистрали (такие объекты всегда были в максимально удаленных местах). Однако, даже пропаганде не удавалось скрывать, что магистраль десятилетиями невозможно было закончить, несмотря на горение энтузиастов. Короткое время вакансию занимали космонавты, но их было слишком мало. Люди будущего должны были делать что-то иное, чем махать кувалдой, требовалось нечто менее осязаемое - и тем самым наблюдаемое - и власти обратились к силе искусства. В середине 60-х разработали улучшенный тип человека будущего. Он был создан в киноленте "Девять дней одного года". Героем нового времени стал непьющий физик-атомщик, которого играл папин одношкольник, с детства отличающийся благообразностью физиономии.
...Я с огромным интересом работал над образом Дмитрия Гусева. Жизнь этого ученого-атомщика заполнена упорным, осмысленным и притом совершенно не бросающимся в глаза подвигом. Роль Гусева особенно привлекает меня тем, что он - человек сегодняшнего дня, глубоко интеллигентный, можно сказать - человек новой советской формации...
...Фильм остался моментальным снимком исторического мгновения, с его радостной верой в могущество познающего разума; с его надеждой, что главное в жизни человечества случится уже завтра; с его готовностью работать на это завтра до самозабвения и самопожертвования и с его иронией к самому себе, к собственным готовностям. А главное, с его счастливым ощущением обновления.
Д. ф.-м. н. Гусев самозабвенно ковал термоядерное, чередуя умственный труд со сложными личными взаимоотношениями. Необъяснимым образом требовалось его физическое присутствие в бетонном бункере во время запуска установки; так он получил смертельную дозу нейтронов и стоически умирал. Образ получился убедительный, актеры прекрасно играли, и в самоироничного, интеллигентного засланника из будущего (в отличие от набивших оскомину пролетариев) поверили всей страной - и совершенно искренне. Я видел целое поколение, изображающее умирающих Гусевых. Остатки гвардии можно встретить и сегодня.
Однако, к концу 60-х стало бросаться в глаза, что результат деятельности новой разновидности людей будущего в области термоядерного синтеза примерно соответствовал результатам старой модели в области ж/д строительства. Результатов не наблюдалось. Ни самозабвенное самопожертвование на лучшее завтра, ни счастливое ощущение обновления не делало сегодняшнее существование более сносным. Люди будущего, закинутые в темное настоящее, оказались бессильны вытащить нас из миазмов. Причина провала не была ясна даже самым острым умам.
Волшебная сила искусства вновь пришла на выручку, в виде научно-фантастического романа, ставшего культовым произведением в конце 60-х. В 70-х он стал настольной книгой. Люди будущего ("мира полудня") были заброшены на звездолетах в болота, населенные обитателями настоящего. Богоподобные существа могли сделать практически все, но вместо этого они выбрали трудную участь - стиснув зубы наблюдать аборигенов в интересах науки, дабы не лишать их прав на собственную историю. Основаниям такого выбора и детальному психологическому разбору душевных мучений полуденных созданий был посвящен весь роман. Я до сих пор встречаю цитаты из этого произведения, логически завершившего спирально-геометрическое учение.
В своем благородном самопожертвении финальная модель людей будущего далеко оставилa позади Павок и Павликов, ткачих с бабарихами и самоироничных физиков. Их жребий оказался не в том, чтобы вытягивать отстающее человечество на буксире; это было бы слишком просто. Законы развития по спирали гарантировали неизбежное достижение цели; никакое напряжение воли и разума не могли повлиять на неуклонное повышение производительных сил общества. Такой героизм был не нужен, и героев держали с глаз долой подальше в зонах вечной мерзлоты. Роль людей будущего сводилась к безумному напряжению и нечеловеческому самообладанию в созерцании отвратительного мира, в котором они жили, но который было категорически запрещено трогать руками из высших соображений.
Трудно ли быть б-гом?
Не знаю, не пробовал.