Верный метод защиты от стукачей
-- А защититься от стукача весьма просто, между прочим.
-- Поделились бы методом...
-- Очень простой метод - не давать повода для стука.
http://shkrobius.livejournal.com/341087.html?thread=3061599#t3061599
А вот И. С. Шкловский пишет:
...ребята в своей массе были славные и абсолютно порядочные - стукачей у
нас было мало. Но они, конечно, были - и скоро мы это почувствовали в полной
мере. Один за другим стали исчезать кое-кто из наших товарищей.
В нашей двадцать пятой комнате ребята были как на подбор - веселые и
очень компанейские; помочь товарищу было нашей первой заповедью. Но в семье
не без урода: жил с нами один мерзкий тип, изрядно отравлявший наше
существование. Звали его Николай Макарович Зыков. Был он значительно старше
нас и, мягко выражаясь не блистал красотой. Очень низкий, изрытый глубокими
морщинами лоб, маленькие, близко посаженные рыскающие серые глазки и
почему-то больше всего запомнившаяся глубокая ямка на подбородке. От него
всегда исходил какой-то мерзкий, прокисший запах. Впрочем, все это можно
было перенести - не такие уж мы были аристократы и снобы, - главное было то,
что характер у этого Зыкова был просто непереносим. Прежде всего, он был
невероятно злобный зануда и резонер. Он был членом партии и постоянно
кичился этим, поучая нас как "старший товарищ". Так как Зыков был
непроходимо и воинственно глуп, его длиннющие проповеди никак не
способствовали улучшению морально-политического климата в нашей комнате.
Быстро раскусив его, мы игнорировали его поучения, а над его идиотскими
рацеями о любви и девушках (излюбленная тема) откровенно издевались, либо
просто пропускали их мимо ушей. Издеваетесь над членом партии!" -
визжал оскорбленный Коля, используя свой обычный, казавшийся ему
неотразимым, прием. "При чем тут партия? Ты просто, Коля, дурак, так
сказать, в персональном смысле". Вот "дурака" Зыков почему-то совершенно не
переносил. Он сразу же переходил к угрозам "на самом высоком уровне".
"Троцкисты недобитые! Вот я вас выведу на чистую воду! Я вас разоблачу". Это
мы были глупцы, если смотрели на эту безобразную сцену как на потеху. На
дворе стоял 1937 год. Обвинение в троцкизме озверевшего "активиста" было
смертельно опасным. Какие же мы были идиоты, если этого не понимали!
Особенно, люто Зыков ненавидел меня. У него на это были свои резоны. Ему
очень трудно давалась наука, хотя работал он до изнеможения. Мне же все
давалось легко. В довершение всего, он был неравнодушен к Шуре, которая
очень скоро стала моей женой.
И неизбежное свершилось. Мои забавы не могли, конечно, пройти для меня
даром. Я очень резко, даже внезапно почувствовал на факультете, что
случилось что-то новое, даже страшное: вокруг меня образовалась пустота.
Вакуум. Внешне вроде все было по-старому. Но это была только видимость. От
меня однокурсники стали отворачиваться как будто я заболел чумой. Якобы по
рассеянности перестали здороваться. Даже факультетский сторож Архиреев,
личность историческая (помнил Лебедева и чуть ли не Умова), стал на меня
поглядывать как-то странно. В те времена такая обстановки могла означать
только одно: на тебя донесли, донос серьезный, и сроки твои определены. Даже
я, птичка Божья, стал это понимать. На душе стало невыразимо пакостно.
Особенно, когда бросал свой взгляд на Зыкова, даже не пытавшегося скрыть
свое торжество, хотя и ставшего непривычно молчаливым. На факультет я почти
перестал ходить.
В такой накаленной обстановке взрыв мог произойти в любую минуту, и он
произошел! Случилось это в полдвенадцатого ночи, мы все четверо, уже
раздетые, лежали по углам на своих койках и читали. "Тушите свет!" - буркнул
Зыков и встал, чтобы подойти к выключателю. "Еще нет двенадцати, имеем право
читать!" "А вот я вам покажу право, - уже прокричал Коля и потянулся к
выключателю. "Ты ведь этого не сделаешь?" - мягко сказал Вася и стал играть
своими огромными стальными пальцами. "Издеваетесь над членом партии!" -
завел свою шарманку Зыков. "При чем тут партия? - заметил я, - Ты просто
дурак". Лицо негодяя исказилось злобой. Я никогда его раньше таким не видел.
Он даже вроде бы стал оскаливаться в улыбке: "А вот возьмут вас за глотку
наши чекисты, заверещите тогда, будете блеять, что мы, мол, ничего не
говорили, что мы над коммунистом не издевались!" "Зря кипятишься, Коля! Я
всегда и где угодно буду утверждать, что ты дурак, ибо это есть абсолютная
истина, так сказать, в конечной инстанции. А если ты в этом сомневаешься, я
могу написать тебе соответствующую справку". С той ночи прошло вот уже сорок
шесть лет, но я помню все до мельчайших подробностей. Зыков стоял посреди
комнаты в своих грязных подштанниках (трусов тогда зимой почему-то не
носили), от яростной злобы, помноженной на радость, его прямо-таки трясло.
"На, пиши!" - прохрипел он, подойдя к моей койке и протягивая огрызок
карандаша и тетрадочный листок. Ребята на своих койках замерли. "Коля, -
спокойно и даже с некоторой нежностью сказал я, - кто же так делает? Это
важный документ, а ты мне даешь карандаш. Потрудись обмакнуть перо в чернила
и подай мне. И еще дай вон ту книгу, чтобы положить под бумагу". Своими
дрожащими руками он подал мне ручку и книгу, Боже, до чего же он был мерзок!
Я решил не хохмить, а написал коротко и четко:
Справка.
Дана сия Зыкову Николаю Макаровичу в том, что он действительно является
дураком.
... февраля 1937 г. И. Шкловский
Отдав ему справку, я сказал: "А теперь можешь тушить свет - пожалуй,
уже время!"
Через неделю, когда я по какому-то неотложному делу зашел на факультет,
я сразу же всем существом почувствовал, что обстановка резко изменилась.
Меня встречали приветливые лица, сочувственно спрашивали, почему редко
появляюсь, уж не заболел ли? И черные тучи, сгустившиеся на моем небосклоне,
полностью рассеялись.
Много лет спустя мой старый друг по аспирантуре, ныне покойный Юрий
Наумович Липский поведал мне, что же тогда случилось. Зыков написал в
партком факультета, возглавляемый Липским, заявление, в котором
клеветнически обвинял меня в троцкистской агитации. Негодяй знал, что
делает! Это заявление по тем временам означало просто убийство из-за угла,
причем безнаказанное. Партком обязан был его рассмотреть и сделать выводы.
"Твое дело было безнадежно, - сказал мне Юра. - Очень я тебя, дурачка,
жалел, но..." И вдруг на очередное заседание парткома врывается пышущий
радостным гневом Зыков и протягивает какую-то смятую бумажку. "Вам нужны еще
доказательства антисоветской деятельности Шкловского - вот прочтите". Члены
парткома прочли и грохнули от смеха - то была моя справка. "А ты ведь
действительно, дурак, Зыков. Пошел вон отсюда", - сказал Липский, и тут же
дело было прекращено. http://lib.ru/MEMUARY/SHKLOWSKIJ/eshelon.txt
-- Поделились бы методом...
-- Очень простой метод - не давать повода для стука.
http://shkrobius.livejournal.com/341087.html?thread=3061599#t3061599
А вот И. С. Шкловский пишет:
...ребята в своей массе были славные и абсолютно порядочные - стукачей у
нас было мало. Но они, конечно, были - и скоро мы это почувствовали в полной
мере. Один за другим стали исчезать кое-кто из наших товарищей.
В нашей двадцать пятой комнате ребята были как на подбор - веселые и
очень компанейские; помочь товарищу было нашей первой заповедью. Но в семье
не без урода: жил с нами один мерзкий тип, изрядно отравлявший наше
существование. Звали его Николай Макарович Зыков. Был он значительно старше
нас и, мягко выражаясь не блистал красотой. Очень низкий, изрытый глубокими
морщинами лоб, маленькие, близко посаженные рыскающие серые глазки и
почему-то больше всего запомнившаяся глубокая ямка на подбородке. От него
всегда исходил какой-то мерзкий, прокисший запах. Впрочем, все это можно
было перенести - не такие уж мы были аристократы и снобы, - главное было то,
что характер у этого Зыкова был просто непереносим. Прежде всего, он был
невероятно злобный зануда и резонер. Он был членом партии и постоянно
кичился этим, поучая нас как "старший товарищ". Так как Зыков был
непроходимо и воинственно глуп, его длиннющие проповеди никак не
способствовали улучшению морально-политического климата в нашей комнате.
Быстро раскусив его, мы игнорировали его поучения, а над его идиотскими
рацеями о любви и девушках (излюбленная тема) откровенно издевались, либо
просто пропускали их мимо ушей. Издеваетесь над членом партии!" -
визжал оскорбленный Коля, используя свой обычный, казавшийся ему
неотразимым, прием. "При чем тут партия? Ты просто, Коля, дурак, так
сказать, в персональном смысле". Вот "дурака" Зыков почему-то совершенно не
переносил. Он сразу же переходил к угрозам "на самом высоком уровне".
"Троцкисты недобитые! Вот я вас выведу на чистую воду! Я вас разоблачу". Это
мы были глупцы, если смотрели на эту безобразную сцену как на потеху. На
дворе стоял 1937 год. Обвинение в троцкизме озверевшего "активиста" было
смертельно опасным. Какие же мы были идиоты, если этого не понимали!
Особенно, люто Зыков ненавидел меня. У него на это были свои резоны. Ему
очень трудно давалась наука, хотя работал он до изнеможения. Мне же все
давалось легко. В довершение всего, он был неравнодушен к Шуре, которая
очень скоро стала моей женой.
И неизбежное свершилось. Мои забавы не могли, конечно, пройти для меня
даром. Я очень резко, даже внезапно почувствовал на факультете, что
случилось что-то новое, даже страшное: вокруг меня образовалась пустота.
Вакуум. Внешне вроде все было по-старому. Но это была только видимость. От
меня однокурсники стали отворачиваться как будто я заболел чумой. Якобы по
рассеянности перестали здороваться. Даже факультетский сторож Архиреев,
личность историческая (помнил Лебедева и чуть ли не Умова), стал на меня
поглядывать как-то странно. В те времена такая обстановки могла означать
только одно: на тебя донесли, донос серьезный, и сроки твои определены. Даже
я, птичка Божья, стал это понимать. На душе стало невыразимо пакостно.
Особенно, когда бросал свой взгляд на Зыкова, даже не пытавшегося скрыть
свое торжество, хотя и ставшего непривычно молчаливым. На факультет я почти
перестал ходить.
В такой накаленной обстановке взрыв мог произойти в любую минуту, и он
произошел! Случилось это в полдвенадцатого ночи, мы все четверо, уже
раздетые, лежали по углам на своих койках и читали. "Тушите свет!" - буркнул
Зыков и встал, чтобы подойти к выключателю. "Еще нет двенадцати, имеем право
читать!" "А вот я вам покажу право, - уже прокричал Коля и потянулся к
выключателю. "Ты ведь этого не сделаешь?" - мягко сказал Вася и стал играть
своими огромными стальными пальцами. "Издеваетесь над членом партии!" -
завел свою шарманку Зыков. "При чем тут партия? - заметил я, - Ты просто
дурак". Лицо негодяя исказилось злобой. Я никогда его раньше таким не видел.
Он даже вроде бы стал оскаливаться в улыбке: "А вот возьмут вас за глотку
наши чекисты, заверещите тогда, будете блеять, что мы, мол, ничего не
говорили, что мы над коммунистом не издевались!" "Зря кипятишься, Коля! Я
всегда и где угодно буду утверждать, что ты дурак, ибо это есть абсолютная
истина, так сказать, в конечной инстанции. А если ты в этом сомневаешься, я
могу написать тебе соответствующую справку". С той ночи прошло вот уже сорок
шесть лет, но я помню все до мельчайших подробностей. Зыков стоял посреди
комнаты в своих грязных подштанниках (трусов тогда зимой почему-то не
носили), от яростной злобы, помноженной на радость, его прямо-таки трясло.
"На, пиши!" - прохрипел он, подойдя к моей койке и протягивая огрызок
карандаша и тетрадочный листок. Ребята на своих койках замерли. "Коля, -
спокойно и даже с некоторой нежностью сказал я, - кто же так делает? Это
важный документ, а ты мне даешь карандаш. Потрудись обмакнуть перо в чернила
и подай мне. И еще дай вон ту книгу, чтобы положить под бумагу". Своими
дрожащими руками он подал мне ручку и книгу, Боже, до чего же он был мерзок!
Я решил не хохмить, а написал коротко и четко:
Справка.
Дана сия Зыкову Николаю Макаровичу в том, что он действительно является
дураком.
... февраля 1937 г. И. Шкловский
Отдав ему справку, я сказал: "А теперь можешь тушить свет - пожалуй,
уже время!"
Через неделю, когда я по какому-то неотложному делу зашел на факультет,
я сразу же всем существом почувствовал, что обстановка резко изменилась.
Меня встречали приветливые лица, сочувственно спрашивали, почему редко
появляюсь, уж не заболел ли? И черные тучи, сгустившиеся на моем небосклоне,
полностью рассеялись.
Много лет спустя мой старый друг по аспирантуре, ныне покойный Юрий
Наумович Липский поведал мне, что же тогда случилось. Зыков написал в
партком факультета, возглавляемый Липским, заявление, в котором
клеветнически обвинял меня в троцкистской агитации. Негодяй знал, что
делает! Это заявление по тем временам означало просто убийство из-за угла,
причем безнаказанное. Партком обязан был его рассмотреть и сделать выводы.
"Твое дело было безнадежно, - сказал мне Юра. - Очень я тебя, дурачка,
жалел, но..." И вдруг на очередное заседание парткома врывается пышущий
радостным гневом Зыков и протягивает какую-то смятую бумажку. "Вам нужны еще
доказательства антисоветской деятельности Шкловского - вот прочтите". Члены
парткома прочли и грохнули от смеха - то была моя справка. "А ты ведь
действительно, дурак, Зыков. Пошел вон отсюда", - сказал Липский, и тут же
дело было прекращено. http://lib.ru/MEMUARY/SHKLOWSKIJ/eshelon.txt