(no subject)
папа за столом говорит - мы до Пудожа, а дальше там и дорог-то нет, только водная обреченная авиация; помнишь, ехали на 130 ЗИЛе? Баба Катя, та что Кевасалмовская, отправляла дядь Петю в сельпо, мы с ним на лошадке приезжали в темный подвал и брали три мешка разной муки - серой, ещё серее и ржаной. Нет, что ты, какая пшеничная на Севере! Баба Катя катала сканцы и клала их на солнце - просохнуть. Кевасалма - это где островной погост-взгорушка, могилки в зарослях иван-чая, - уточняет папа. И комары? - спрашиваю я. Тут в памяти неуверенно-детское: мы причаливаем и долго поднимаемся вверх по густой никем не топтанной траве, мне лет шесть-семь и я вижу, как глубоко вросли в землю камни, на них 1900-нрзб, пахнет клевером и соломой: эти места зарифмовались в моей голове и плутают - погост и причал. Как-то друзья поэты расплевались со своей работой и уехали ( прощай, треклятая) на ночном поезде ходить искусанными комарами. А потом слали фотографии, будто бы из моего детского альбома: его добро и зло, бедные сорняки, запятые, неправильные глаголы, сложный запах рыбы в тесте, погода переменчивая - то холод, то жара, вспоминать даже больно: - бабушка сидит на стуле, ноги скрещены и подобраны под стул же, руки лежат на переднике, я помню его цвет - чёрный в оранжевую рябь. Бабушка купила отрез и нашила пелёнок да передников. В эти пеленки всех нас туго заворачивали, а одна досталась мне - для куклы. Бабушка сидит на стуле перед телевизором, из него играет мелодия прогноза погоды и диктор монотонно произносит - « По сведениям Гидрометцентра СССР завтра днём ..
