Мемория
.
Мемуары вещь тонкая. Описывая события, свое отношение к происходящему и окружающим людям, автор незаметно для себя рисует и свой психологический портрет.
Воспоминания Льва Александровича Варфоломеева о Ксении Петровне Гемп вызвали среди моих друзей неожиданно противоречивую реакцию. Одни приняли очень эмоционально, близко к сердцу, с возмущением и обидой на автора. Другие отнеслись к воспоминаниям спокойно, защищая право автора высказать свое мнение, тем более, что он человек не менее уважаемый, чем сама Ксения Петровна.
Между Львом Александровичем и Ксенией Петровной целое поколение, но у них очень много общего. Оба ученые-естественники (атеисты) и, одновременно, филологи, историки и исследователи Русского Севера.
Оба очень хороши были в молодости, а к преклонным годам в лицах обоих проступил благородный аскетизм - знак, выделяющий людей подобной породы.
Л.А. Варфоломеев
Архангельский центр Русского географического общества, varf.lеvа@уаndex.ru
Не могу причислять себя к близкому окружению покойной Ксении Петровны Гемп, хотя знал её и много общался с нею, начиная с 1960-х годов. Тогда мы работали в одном здании на пр. Павлина Виноградова (Троицкий), д. 82, где размещались наш институт (Институт леса и лесохимии) и водорослевая лаборатория ПИНРО, которой заведовала Ксения Петровна. Была она в то время также ученым секретарем Архангельского отдела Географического общества, а позже - его председателем.
На волне посмертной, почти легендарной известности наблюдается стремление память о ней идеализировать, а нужно сохранить память о ней как современного нам человека. (Запомнил одну из бесед с ней, когда она рассказывала, как следует различать икону, т.е. образ, и иконопись, т.е. фактуру и искусство, воспроизводящие этот образ). Ко мне со стороны К. П., как я считаю, было всегда благожелательное отношение. Это не давало бы мне оснований в воспоминаниях отмечать оттенки ее суждений, оценок, поступков и даже сомневаться в достоверности сообщенных сведений. Однако Ксения Петровна была человеком многослойным, с непростой судьбой мудрой женщины в непростой прожитый ею век. В поздние годы, кое-что в ее характера могло быть вызвано уже возрастной деформацией. Попытаюсь в воспоминаниях о К. П. передать свое представление как о живой нашей современнице с ее великим достоинством, не лишенной присущих человеку и женщине качеств.
Знакомство началось, по-видимому, с разговоров на лестничной площадке (наши лаборатории размещались на одном этаже), позже переместились в её маленький кабинет. Были они около служебного характера, чаще на биологические темы, а потом как-то переходили на местные, краеведческие. Верно, что все мы у К. П. проходили краеведческий ликбез. Она удовлетворяла наше любопытство, настраивала на соответствующий интерес к поиску, не торопясь извлекать из своего необъятного кладезя знаний то, что мы узнавали от нее позже.
Запомнился рассказ, как К. П. ходила по чиновникам выяснять, кто снял и куда исчезла мемориальная доска, посвященная отплытию Г. Седова к Северному полюсу, со здания разбираемого тогда бывшего морского вокзала на Красной пристани. Доска принадлежала Географическому обществу. После долгих поисков она обнаружила доску на Вологодском кладбище, где ее готовили для замены нарушенного надгробья к захоронению одного из британских стрелков времен интервенции (превосходный пример бездарно-тупого отношения чиновников к предметам отечественной славы!).
Близкими по критической оценке безграмотного отношения власти к подлинным отечественным достояниям рассказы о том, как в конце 1920-х годов сносили Троицкий собор, как переносили памятник Ломоносову от здания присутственных мест (там, где находится ныне Обелиск Севера). Она показывала копию решения тогдашнего губисполкома, предписывающего устранить неуместность памятника «буржуазному» поэту перед присутственным советским учреждением. У неё будто бы имелась фотография, на которой назначенный к перевозке монумент Ломоносова запечатлен с наброшенной на его шею веревкой (!?).
В конце 1960-х годов меня уже интересовал феномен семьи Сибирцевых, славных уроженцев Архангельска, и, прежде всего, личность выдающегося геолога-почвоведа из этой семьи - Николая Михайловича. В 1970 году исполнялось 110 лет со дня его рождения. Возникла мысль отметить эту дату. Нужно было осветить начальный архангельский период жизни Николая Сибирцева. Возможностей поработать самому в архиве не было (теперь жалею, надо было и самому подсуетиться пораньше). По договоренности с пединститутом в качестве курсовой работы этим занялась третьекурсница географического факультета Людмила Рюмина. Она, ставшая первой искательницей по местной сибирцевской тематике, добросовестно поработав, нашла в архиве сведения о семинарских годах ученого и обо всей семье. Я предложил Ксении Петровне провести посвященное юбилею памятное заседание, на котором вспомнить заодно и его старшего брата - выдающегося историка-краеведа, палеографа Иустина Михайловича Сибирцева.
Ксения Петровна об Иустине Михайловиче и о семье Сибирцевых кое-что уже рассказывала и живо поддержала предложение. Назначили время собрания, она заявила в газету «Правде Севера» объявление, которое получилось там немного странное (так уж, видимо отредактировали его в редакции): о том, что 3 апреля 1970 года «состоится совместное заседание членов обществ «Знание», географов и почвоведов, посвященное памяти и деятельности почвоведа Н. М. Сибирцева и историка И. М. Сибирцева» (курсив мой - л. В.).
Заседание состоялось в здании общества «Знание» (ныне пр. Троицкий, 60). К. П. заметила, что место проведения символично, тем, что Сибирцевы жили в этом доме (заметьте: это потом нуждалось в проверке, к чему вернусь позже). К участию в заседании К. П. привлекла Алексея Германовича. Присутствовали около 20 человек. Приготовили небольшую выставку книг и фотографий. Заседание вела Ксения Петровна. Доклад о Сибирцеве - почвоведе сделал я. Людмила Рюмина рассказала о результатах архивных поисков, Алексей Германович поделился личными воспоминаниями об Иустине Михайловиче Сибирцеве. Ксения Петровна вела собрание корректно, без дополнений к докладам, а их у нее могло бы быть немало. Это уже позже она раскрыла множество подробностей о Сибирцевых, которые я потом включил в содержание книги «Сибирцевы - семья архангельская»[2] и которыми ориентировался в дальнейшем.
С успехом прошедшее заседание явилось первым публичным поминовением Сибирцевых в их родном городе и стало замечательной предтечей последующих собраний, посвящаемых памяти выдающихся земляков. Имею в виду периодические Сибирцевские чтения почвоведов, агрохимиков и других специалистов-естественников (проводятся раз в пять лет) и памятные заседания архивистов, историков и музейщиков, посвящаемые памяти историка-краеведа И. М. Сибирцева. От этого совещания пошел отсчет ставшими традиционными Сибирцевским чтениям, посвященным выдающемуся русскому почвоведу Николаю Сибирцеву. Они проводятся регулярно каждые пять лет в течение сорока пяти лет и стали известными и признанными среди российских почвоведов и естественников [3]. В феврале нынешнего 2015 года, посвященные 155- летию были проведены Девятые Сибирцевские чтения. Четко определилось их содержание не только как мемориальное, но почвенно-региональное с обсуждением результатов и перспектив изучения почв на Севере. То же мог бы сказать, что прошедшее под председательством К.П. собрание послужило началом аналогичных чествований и старшего брата Иустина Михайловича Сибирцева. выдающегося историка, археографа, палеографа и краеведа, чл.-корр. АН СССР, да и всей большой семьи Сибирцевых. оставившей заметный след в научной, общественной и духовной жизни Архангельска и России [4].
В 1971 году здание, где размещался наш институт, было назначено к сносу. Мы переселялись в Варавино, водорослевики - в новое здание ПИНРО на ул. Урицкого. В это время у К. П. были какие-то конфликты со своими сотрудниками и с М. И. Морштыном, тогдашним директором филиала ПИНРО. Осталось непонятной растерянность, не характерная для К. П. - собирательницы, которая проявилась в то время. После выезда водорослевой лаборатории из здания на полу и в коридорах валялись различные бумаги, книги, в том числе относящиеся к краеведению и географическому обществу. Тогда я подобрал несколько разрозненных брошюровок Архангельских епархиальных ведомостей (в одной из них обнаружил некролог, посвященный богослову Константину Сибирцеву - для меня находка!), а также книжку А. Н. Попова «Архангельск» издания 1925-27 гг. она хранится у меня [5].
Вскоре выявилась неприятность: пропали архивы Географического общества, все, что было на ответе за Ксенией Петровной, которая по существу отошла от исполнения обязанностей. Вскоре председателем отделения общества избрали В. Г. Чертовского, появился освобожденный работник - референт, им стала В. И. Голдина. Передача дел (или, точнее, не передача) и пропажа бумаг еще более осложнили отношения с К. П. Я как председатель ревизионной комиссии в 1974-77 годах (в составе ее была и М. Белогубова) неизменно отмечал в актах ревизии отсутствие документов. И вдруг архивы - несколько мешков - нашлись! (их обнаружили в вывезенном имуществе ПИНРО). Эпизод, может быть, и несущественный, но запомнившийся.
В 1973-75 гг. Ксения Петровна выходила на пенсию (кажется, вынужденно: из-за обострившихся на работе взаимоотношений). Вот тогда-то и стал больше, полнее проявляться ее общественный статус, заметнее, так сказать, для общего потребления, что много способствовало возрастанию известности К.П. в городе, области и стране. Все это уже несопоставимо с ее узкой известностью и авторитетом до того как специалиста- водорослевика.
Она публиковала брошюры, буклеты журнальные статьи по многим вопросам краеведческого и географического содержания, читала и разрабатывала лекции (их тиражировало общество «Знание»), ездила по учреждениям с показом коллекций старинных монет. Тогда же они - Ксения Петровна и Алексей Германович - подготовили и передавали документы в Пушкинский дом. На квартире у них (старой, на Набережной, 96) обстановка напоминала табор, готовившийся к переезду: бумаги и книги в связках лежали на полках и на полу.
Вспоминаю, как однажды она почти афористично высказала свое понимание интеллигентности в нашей жизни: «интеллигент это человек, который знает зачем он живет». Не претендуя на полноту такой дефиниции в спорных понятиях - «интеллигент» и «интеллигенция», да ещё исключительности понятия «русская интеллигенция», высказывание К.П. отражает ёмкость понимания ею связи в человеке интеллекта («знает») и духа («зачем живет»).
В беседах Ксения Петровна многое сообщила мне о Сибирцевых. Таковы ее ранние воспоминания об отце этого семейства протоиерее Михаиле и о том, как бабушка приучала маленькую Ксению к исповеди, водила к протоиерею. О том, что, по отзывам бабушки, у отца Михаила был прекрасный тенор: «отцу Михаилу только бы в опере петь». А вот по впечатлениям о приездах и встречах с Иоанном Кронштадтским в Архангельске К. П. заметила, что голос у него был вкрадчивый. (Наверное, такой тембр речи и был присущ гипнотическому воздействию «всероссийского молитвенника» на паству). Особенно много и очень уважительно Ксения Петровна говорила о старшем сыне Сибирцевых - Иустине Михайловиче, называя его своим учителем в искусстве понимания и чтения древних северных рукописей.
Однажды в начале 1980-х годов Ксения Петровна, удовлетворяя мой интерес к Сибирцевым, доверительно («только Вам рассказываю») поведала детективную историю о появлении в обороте, начиная с 1920-х годов, искусной подделки под рукопись XIII века о дальних плаваниях русских мореходов. (Называют «рукопись» по-разному, и вместо других - «Оуствец моря окиаиа...», «Оуставец Ивана сына Новгородца...» - я дал ей упрощенное название «Хожение Иваново...»-Л.В.[6].) В истории замешаны наиболее вероятный, по мнению К. П., был Борис Шергин - будто бы создатель подлога; а в попытке использовать подлог в диссертации оказался известный полярник, писатель-маринист Константин Бадигин. В 1920-х годах сомнение в истинности «документа» высказали И. М. Сибирцев, а также А. Г. и К. П. Гемп. Об участии в этой экспертизе Иустина Михайловича К. П. сообщала уважительно, а о Шергине и Бадигине отзывалась крайне уничижительно. Позже, уже в 1940-х годах в выявлении подлога участвовали видные знатоки отечественного североведения, палео- и археографы. Рассказ этот я запомнил, но поскольку он сопровождался конфиденциальным вступлением и рассказан мне в знак особого расположения, то о сообщенном никогда не распространялся. Каково же было удивление, когда через несколько лет об этой истории я прочитал в статье Бориса Кошечкина «Уроки родиноведения» альманаха «Север» [7].
Статья, в целом посвящена Ксении Петровне, по-видимому, не менее, чем мне, доверительно поведала заезжему ленинградцу детективную историю о Шергине и Бадигине (хороша конфиденциальность!). В статье Кошечкина об И. М. Сибирцеве упоминалось лишь вскользь и нейтрально.
Но вот позже, почитав сочинения К. Бадигина и книгу его биографа В. Е. Малязева «Бадигин - мореплаватель и писатель» [8 ], я уловил, что изложенное в них объяснение Б. Шергина, наводят незаслуженную тень на И. М. Сибирцева как на утаивателя важного «исторического» документа, да еще и покрывателя искусной подделки. Она согласилась со мной, что действительно в подаче фактов в упомянутой книге Иустин Михайлович представлен этими авторами в незаслуживающей того роли. Позже свое видение детектива я изложил в книжке о Сибирцевых [ см. 2 , С.113-115 ].
История с «рукописью» «Хожения Иванова...» остается загадкой для историографии, и к ней обращаются вновь. Вот факт: доктор исторических наук Вл. Козлов в журнале «Родина» опубликовал об этом статью «Древностнолюбивые забавы», статью довольно легкомысленную и обличительную без доказательств [9]. С других позиций выступает, защищая Шергина, московский литературовед, наш земляк Ю. М. Шульман, который знает факты от самого покойного писателя.) 10]. История с вопросом и, наверное, без просвета к разрешению. С меня достаточно, что я вступился за честь доброго имени И.М. Сибирцева в этой запутанной загадке историографии.
Бориса Шергина Ксения Петровна знала еще в детстве и молодости, была знакома (или дружила?) с его сестрами. Отзываясь о нем, как человеке крайне нелестно и вместе с тем она же восхищалась Шергиным как писателем. Не парадокс ли в неоднозначной оценке человека и его творчества? Я вновь беседовал с К. П., выслушал вновь её рассказ, привел свои доводы со ссылками на книги Бадигина и Малязева. Замечу, что оценка К. Бадигина по личному с ним знакомству у К. П. была просто-таки уничижительной как об очень непорядочном человеке.
Юбилейный для Архангельска 1984 год (400-летие со времени основания) был знаменательным для К. П. - ей присвоили звание почетного гражданина. Для меня этот же год был годом успеха в увековечении памяти Сибирцевых на волне юбилейных мероприятий и годом подготовки к очередным (третьим) Сибирцевским чтениям, намеченных на февраль следующего - 1985 года (125-летие со дня рождения Н.М. Сибирцева).
Тогда, на юбилейной волне, в дополнение к прежним безрезультатным ходатайствам нами была предпринята новая попытка по увековечению памяти Сибирцевых в городе. Использован был речевой штамп того времени о том, что решения принимаются «по желанию или просьбам трудящихся». Так вот, по идее известного в городе профессора-лесовода П. Н. Львова («что мы, то есть интеллигенция -Л.В.) - не трудящиеся, что ли?») обратились в горисполком с коллективным письмом, в котором конкретным прицелом предложили переименовать Банковский переулок в переулок Сибирцевых. Ксения Петровна идею поддержала, письмо подписал и другой новоявленный в тот год почетный гражданин Г.Г. Фруменков, а также И.А. Чудинов, П.Н. Львов, Л.Д.Фирсова, А.А. Гасконский и я. Организовали также ходатайства от Почвенного института, Института истории естествознания (Ленинград), Нижегородского (тогда Горьковского) университета и других учреждений. Все это оказалось весомым для того, чтобы горсовет принял решение о переименования переулка. Была изготовлена и на доме №1 на углу Соловецкого подворья установлена мемориальная доска «В честь уроженцев г. Архангельска выдающегося русского почвоведа Николая Михайловича Сибирцева 1860- 1900 гг. и историка-краеведа Юстина Михайловича Сибирцева 1853- 1932 гг.». Изготовление доски делалось по чиновничьему разумению, уже не спрашивая нас, и Ксения Петровна была недовольна тем, что в тексте на доске И.М. Сибирцев не был назван членом-корреспондентом Академии наук, и не было указано, что он жил в этом здании.
Много позже, в начале 1990-х годов, на мутной перестроечной волне до Архангельска докатился зуд переименований улиц - топонимический зуд. И по невежеству перенарекателей первой жертвой его оказался переулок Сибирцевых. Ему вернули прежнее название - Банковский. «Простите нас, братья Сибирцевы» - такова была первая из возмущенных немедленных реплик в газете[12]. Ксения Петровна также была возмущена. Тогда по поводу переименований мы выступили в газете втроем - Ксения Петровна, И. А. Чудинов и я со статьей «С того ли начали?»[13]. (Изначально текст статьи написал я, но он был отредактирован очень существенными замечаниями соавторов, и особенно К. П.).
В зиму и весну того юбилейного для Архангельска 1984 года К. П. читала лекции во многих учреждениях города. Был довольно курьезный запомнившийся мне случай в начале апреля. Я был у К. П. в квартире (старой). Беседовали. В это время пришла студентка мединститута, чтобы сопроводить её в институт на лекцию и ждала окончания нашей беседы. Вскоре Ксения Петровна оделась, взяла костыли, вышли на улицу. Может быть, она и могла бы преодолеть не ближний путь в соседний квартал, где мединститут, но была гололедь, идти на костылях невозможно. Студентка же озадачена, так как не знала о состоянии почти обезноженной К. П.; не знал, видно, об этом и организатор встречи в институте (им оказался Н. И. Алексеев). На мою удачу во дворе стояла автомашина - пикап, подъехавший к аптеке с товаром. Я уговорил женщину-шофера подвезти Ксению Петровну. Но посадить ее в кабину с костылями мы не смогли. Пришлось подхватить ее и поместить в кузов пикапа, куда сел и я. Подъехали к институту и провели обратную выгрузку почетной пассажирки. Подбежали устроители, и чуть ли не на руках понесли в зал, где её заждались студенты. Поругал я Алексеева за неучтивость к пожилому и больному человеку. Ну а лекцию более двух часов К. П. читала стоя, опираясь на костыли.
Этот случай интересен еще и тем, что пока мы ехали, К.П. говорила мне, казалось, несуразные вещи, которые бы следовало пропустить мимо ушей, - а вот мне запомнилось. Так, сказала, что она теперь не только почетная гражданка Ленинграда (?!), но и почетная гражданка Архангельска (ей действительно только что присвоили это звание). Я расцениваю, что в подобных случаях у неё появился комплекс ложной ущербности, неполноценности, в противовес чему возникало столь же ложное стремление реабилитировать себя. Для интеллекта К. П. это было странно. Подобное проявлялось у неё не однажды. Мне не раз пришлось слышать нескрываемую обиду, что её в Архангельске не признают ученым как не имеющую степени и звания, а вот в Китае, когда она была в командировке, её избрали в Китайскую академию наук. Какой академической почести была там удостоена К. П., я не уяснил. Что-то задевало ее за живое, и ей хотелось утверждать собственную подлинную, а не формальную значимость в иллюзорном и часто чванливом мире степеней и званий. Не раз я слышал от нее о некоторых архангельских и других остепененных очень сомнительные, подчас саркастические характеристики. К этому же следует добавить и нередкие у К. П. высказывания самоутверждения в ее правоте («вот было так. а я впоследствии оказалась права», «а я им доказала» и т. п.) Приведу ещё пример.
Осенью того же 1984 года я оказался в больнице. Поместили в палате, соседней с палатой, в которой еще с весны лежала Ксения Петровна. Ее палата была превращена в подобие кабинета, в котором рабочим столом был щит, наложенный на стоящую напротив соседскую кровать. (Вторая больная, уступив место, разместилась у входа в палату). Ксения Петровна, как она сказала, работала над поморским лечебным травником. Лежала она вначале с сердечным приступом. В июне в городе шумно проходили юбилейные торжества, и ее навестили курсанты барка «Седов». Уходя, они пообещали поприветствовать, когда судно будет выходить в море и пройдет на траверсе (напротив) больницы. Так и было. Пытаясь выйти на балкон, К. П. поскользнулась, упала и сломала ногу (уже не первая поломка). Ногу загипсовали, а прогноз был безнадежный, как об этом сказал покойный П. П. Бычихин (тогда ректор Мединститута, хирург). Ксения Петровна потом похвалялась, что написала письмо какой-то женщине на взморье, и та приготовила по ее рецепту (или по их собственному разумению) нужное снадобье для втираний. За лето такого самолечения место перелома наросло мозолью, и нога срослась. Бычихин и его коллеги потом, со слов К. П., удивлялись, как это могло произойти у 88-летней пациентки. Впрочем, они были тут не причем.
Подобные этой истории я слышал у К. П. неоднократно - о том, что она сделала так, как посчитала правильным, как могла поставить на место зазнаек (пример с тем же Бадигиным), и что как в конечном итоге е ней вынуждены были согласиться. По-видимому, в этом проявлялось противостояние ее уязвленному достоинству, или проявлялась возрастная деформация характера. Были в связи с этим некоторые (вряд ли всегда обоснованные) подозрения в пропаже книг, вещей, или в плагиате ее мыслей. Пишу об этом, нисколько не предавая самой благодарной и благородной памяти о К. П.
Мы, признательны ее уникальной памяти за то огромное число людей и фактов прошлого были возвращены в краеведческий научный оборот (только ли краеведческий!). Редкая способность детально, почти фотографично воспроизводить прожитое и пережитое была у К.П. восхитительна. Помню, я обратился к ней со старинной фотографией Александра Сибирцева (филолога и одного из братьев), заснятого в студенческой форме начала двадцатого столетия. Нужно было выяснить, где он учился. Рассматривали и разбирали по все детали фото: петлички, вензеля, покров мундира, значок - и всё оставалось невыясненным. Лишь позже установили, что учился-то А.М.Сибирцев в новообразованном историко-филологическом институте, малоизвестном и более демократичном, чем Петербургский университет.
Однако достоверность сообщенного иногда нуждалась в проверке, уточнении. То ли память К. П. в последнее время подводила, давала сбои, то ли она варьировала фактами прошлого. Так. Ксения Петровна утверждала, что Сибирцевы жили в бывшем Соборном доме по Троицкому проспекту (д. 60). Я сообщенное ею принял на веру и даже использовал в своей публикации в «Материалах свода памятников РСФСР» (№117. Архангельская область. М., 1983)[14]. Статью так и назвал - «Дом, в котором жили историк Ю. М. Сибирцев и почвовед П. М. Сибирцев» (там же, С. 48-51). Тут многое на совести составителей, от моей редакции мачо осталось, но полученные от К. П. сведения оказались зафиксированными, были уже в обороте. Позже мои поиски в ГААО не подтвердили, что Сибирцевы жили в этом доме, тем более в указанное по тексту статьи время. Да, там жила семья Смирновых, протоиерея Троицкого собора В. А. Смирнова, зятя М. И. Сибирцева (за ним была старшая дочь - Александра). К сожалению, опубликование сведения уже вошли в оборот и вызвали осложнения.
Остается под вопросом другой факт, сообщений мне Ксенией Петровной - о том, что известный историк-культоролог и литературовед Н. П. Анциферов был не только дружен с Алексеем Германовичем, но и жил у них в Архангельске и, более того, что Николай Павлович был крестным отцом их сына Игоря (?). Сам же Н. П. Анициферов в своих мемуарах [15] с необычно большим и детальным именным указателем о знакомстве с Гемпами и о заездах в Архангельск (а это его историческая родина) ничего не сообщает.
В отношении достоверности сообщавшихся К. П. сведений, судя также по мнению других, следует быть осторожным. Так, Е. Е. Салтыков вспоминал, что однажды вместе с литературным критиком А. А. Михайловым они были сбиты с толку Ксенией Петровной («Ой, как ожглись», - сказал Салтыков). И уж совсем неожиданным для меня было услышать однажды, уходя с одной из воскресных встреч у К. П., мнение покойной Милады Яновны Капустиной (ум. в 1995 году), врача-психиатра, бывшей в близком общении с К. П., когда она сказала: «Врет, а мы все слушаем».
Ко Ксении Петровне вовсе неприложимо представление как о «синем чулке». По- видимому, ничто не было ей чуждым как женщине. В один из визитов мне довелось быть причастным свидетелем телефонного разговора с кем-то из позвонивших ей женщин, по- видимому, близкой по возрасту. Содержание разговора, можно назвать, чисто «дамским», словно мое присутствие было не в счет.
Иногда я звонил К. П. по какому-либо поводу, обычно вечером. Разговор из беседы переходил в длительный монолог, прервать который было бы не только невежливым, но и невыгодным для меня, так как она увлекательно сообщала всегда интересное и неизвестное, хотя и отходила от начального вопроса. Ей нужно было выговорится. (жена возмущалась: ну, прекрати, сколько можно мучить пожилого человека).
Один из телефонных разговоров с К. П. осенью 1992 года памятен, как имевший непредвиденные последствия. После продолжительного монолога К. П. я почувствовал, что она сбивается в речи, теряет смысл сказанного, а речь становится непонятной, нечленораздельной. «Вам плохо, К. П.?» - «Да. Плохо». - «Вызвать врача?..». С её разрешения я начинаю звонить М. Я. Капустиной, та дает телефон Тамары Федоровны Королевой, наиболее близкого для К. П. человека, и последняя включается в действие. Когда звоню повторно, то узнаю, что в квартиру К. П. вошли соседи, у которых имелись ключи, и что приступ у К. П. кончился. Этот случай имел назавтра значительные последствия. Рано утром звонит мне М. А. Данилов (тогда депутатский референт, позже - сам депутат Госдумы, часто вхожий в свое время ко К. П.) и расспрашивает, что и как было накануне. Судя по всему, затем он устроил в городе переполох: пошел к тогдашнему председателю горисполкома А. П. Иванову, они в тот же день навестили К. П., беседовали, пообещали установить за нею патронажный уход, что и сделали. Не менее важно и другое, они оговорили с ней условия дальнейшего проживания в квартире с освобождением ее от всех платежей и, имея в виду, что у К. П. нет наследников, определили, что в дальнейшем квартира перейдет городу.
В декабре 1994 года был юбилей - столетие Ксении Петровны. Отдавали ей должное за щедрость её ума, за высокую и благородную интеллигентность поведения и за блистательный подвиг искренней любви к Северу. В «Правде Севера» от 17 декабря 1994 года в подборке материалов, посвященных юбилею К. П. Гемп, в блистательном соседстве с Д. С. Лихачевым, Ф. Абрамовым и П. Флоренским была помещена моя заметка «Щедрость души» [16] (написана была по просьбе редактора газеты Николая Степановича Федорова).
Это все еще свежо в нашей памяти. Последний раз зашел ко К. П. в июне 1996 года. Принес с благодарственной надписью только что изданную книжку о Сибирцевых [см. 2]. Ко всему она отнеслась как- то почти безучастно, вспоминала кое-что прежнее из своей жизни. Патронажная сестра сказала, что по ее наблюдениям (судя по аппетиту), навёрное, К. П. проживет недолго, чуть ли не последние дни. Я попрощался с К. П., чтобы не возвращаться. А Ксения Петровна прожила еще полтора года. Потом мне передавали, что иногда она была вменяемой и поминала подаренную книжку и меня.
Ксения Петровна Темп была личностью незаурядной, необычной - по происхождению и воспитанию, по судьбе и, наконец, по уму. В заключение, уже несколько абстрагируясь, хочу высказать, как мне представляется, что в личности К. П. было феноменальным.
Во-первых, феномен ее долголетия - долголетия необычного вообще и особенно для Севера. Прожить столетие уже само по себе необычно. В чем гарантия такого долголетия - в наследственности, связанной со смешанным межнациональным происхождением рода Минейко, или в особом режиме питания с использованием противосклеротических пищевых продуктов? А еще - в её развитом интеллекте? Как показано нейропсихологами интеллектуальная деятельность предотвращает старение организма. Мозг интеллектуала возбуждает деятельность всех других систем организма, и интеллектуально развитые люди в принципе живут дольше. Недавно от одного из моих профессиональных кумиров, старейшины почвоведов С.В. Зонна, продолжавшего активную научную деятельность на своем 93 году (ежегодно он публиковал в этом возрасте по одной-две серьезных книги) мне довелось услышать: «Мой мозговой компьютер противодействует старости». Подобное вполне подходило к объяснению биологического и творческого долголетия Ксении Петровны Гемп.
Второй феномен Ксении Петровны я бы назвал «феноменом стайера» - спортсмена в забегах на длинные дистанции, когда многие другие уже сошли с дорожки или выдохлись. Получилось так, что у К. П. с возрастом отдача возрастала, и чем ближе к естественному финишу она приближалась, тем нужнее для нас она оказывалась. Вместе с этим возрастала и ее известность, общественное признание. В 1960-х и даже в 1970-х годах К. П. была малоизвестна. Основное её занятие - наука о водорослях - не публичная, не на показ. Считаю, что началу известности К. П. послужила статья известного журналиста Евгения Кригера в «Известиях» в 1968 году. Он побывал в Архангельске и был в гостях у своего школьного учителя Алексея Германовича. В своей статье он показал духовную насыщенность жизни супругов Гемп. Через два-три года он повторил свои воспоминания о них в книге «Свидание с юностью»[19] . Это не только способствовало известности наших земляков, но и приоткрыло глаза нашему окружению, обывательскому и чиновному, кто супруги Гемп есть для города и для России.
И третий феномен К. П. Гемп - энциклопедичность, и прежде всего «обоюдность» её как естествоиспытателя и гуманитария, что не всегда обычно в наше время зашоренных специалистов по какой-либо одной отрасли деятельности. Отчего это было у К. П., достойно особого обсуждения. Несомненно, все шло еще из детства, от семейного воспитания, от влияния разносторонне развитого и высоко эрудированного отца - Петра Герардовича, уже много повозившего молодую Ксению по Беломорью и хорошо познакомившего ее с природой Севера. Затем - Бестужевские курсы, на которых она училась, давали слушательницам наряду с гуманитарной и солидную естественнонаучную выучку. Может быть, приверженность к естествознанию у нее сложились по возвращении в Архангельск, когда ее допустили только преподавать географию в школе, а затем пришлось перейти на исследовательскую работу в Институт промышленных изысканий. Тем самым гуманитарные интересы тогда были подавлены, не реализованы, оставались подспудными, разве что поддерживались общими интересами в супружестве с Алексеем Германовичем. И вот, может быть, освобождение от служебных «водорослевых» интересов по выходе на пенсию и дало нам понять во всей полноте такую Ксению Петровну Гемп, в которой нашли сочетание естественные, гуманитарные знания и высокая духовность, и какую мы её знали. Своей удачей считаю, что был сколько-то знаком с нею.
3 марта 1998 года
Постскриптум.
Был повод отдать должное благодарной памяти о Ксении Петровне вскоре после её смерти. В 1995 году были учреждены премии за вклад в развитие культуры и искусства, всего по двенадцати номинациям. Часть из них были именными (Абрамовские, Рубцовские, Плотниковские, Колотиловски и др), другие оставались по казенному безымянными. Я выступил в газете Волна. Архангельские областные ведомости» с репликой: «Одни - именные, а другие?...»[20]? в которой в частности предложил премии «За достижения в области исследования культуры русского Севера» присвоить имя Ксении Гемп. Не сразу и как-то без официального сообщения, но через год-два премия стала называться - имени Ксении Гемп. Однако спустя десять лет количество областных премии было сокращено до пяти наименований и именные премии были упразднены. Достойно сожаления.
Л.В.
3 сентября 2015 г.
Ксения Петровна Гемп. Рисунок И.П.Архипова.