Этот
Я хожу на почту после полуночи.
Мой день заканчивается всегда так внезапно и какие-то дела, приходится переносить на завтра.
Но то, что можно отослать сегодня, я сделаю, чтоб освободить пространство.
И потому натягиваю кашемировое платье на джинсы и волокусь в темноту.
Он всегда стоит на том же месте. Раньше, до него, там стоял очень пожилой, классический сутенер старой закалки. В блескучем двубортном костюме, с набриолинеными висками и приподнятыми надо лбом волосами в популярном в восьмидесятые regents style. Он покашливал. И всякий раз, когда я проходила мимо буравил меня глазами, пытаясь скрестить взгляды.
Я на контакт не шла. Рассеянно проводила по его щуплой фигурке глазами, волоча тяжеленные сумки из супермаркета, куда тоже хожу после полуночи.
И чувствовала, как вытягивается его шея, когда он пытается заглянуть мне в лицо.
Он никак не мог раскусить, что я за фрукт. Ни под одну из известных ему категорий женщин я не попадала. Они ведь на его взгляд все делились на три категории. Те, кого можно продать сразу, те, с кем придется повозиться, прежде, чем удасться продать и те, кого продать нельзя.
Одинокая иностранка, шатающаяся по ночам по улице, которую женщины стараются обходить седьмой дорогой, попадала в первые две категории.
Но то, что я раздвигала плечом толпу пьяных мужиков, отпускавших при виде меня шуточки на счет иностранок, никак не укладывало меня в категорию товара, с которым он привык иметь дело.
Потом он пропал. Но свято место пусто не бывает.
И на углу встал этот.
Нервный, с тонкими длинными пальцами и еще более длинными ногами, кутающийся в светлое пальто с меховым воротником. В пальто этом смысла нет, если стоять приходится ночью в продувном, как труба, переулке. В нем только воротник енотовый, а само оно, как говорил мой папа, "на рыбьем меху".
Он прячет лицо в поднятый воротник. В его руках пляшет банка с теплым кофе из машинки, стоящей за углом. Которая по счету банка? Но трясет его не от кофеина. И не от холода. Я не знаю на чем он торчит, но это очевидно. Резкость синкопированных движений. Сплошной острый угол. Ртуть, мечущаяся в беспокойстве, отскакивающая от стенок коробка и распадающаяся на шарики. Не поймать.
Породистый, но истончающийся с каждым разом, когда я решаю вместо приличной дороги на почту срезать угол и пойти этим кварталом, где у дверей стоят дешевые корейские деваха, делающие шаг к любому, ступившему на этот тротуар.
Я вижу его фигуру у входа в переулок и мое сердце замирает, пропуская удар или два.
Он похож на Adrien Brody с витрины Ermenigildo Zegna.
И ещё он похож на мою первую любовь.
В день нашей последней встречи в следственном изоляторе. Он, весь изломанная линия. И я, из гранита, онемевшая и остолбеневшая.
Свинья грязь всегда найдет. Даже самый нежнейше-розовенький поросенок с наслаждением бросится в лужу, если на дне ее будет жирная грязюка.
Чего уж обо мне говорить.
Почему из всех людей в костюмах хорошего кроя и белоснежных рубашках, среди которых протекает моя жизнь, мое внимание приковалось к неврастеничному торговцу корейскими девками.