Опять о нем.
Не могу не думать, лезет в голову, хоть ты тресни.
Может быть я скучаю по нему?
А может по себе тогдашней?
"У тебя красивая грудь, женщина, покорми меня. Хочешь быть моей мамой?"
Женщина хочет.
"Прыгай в кузов."
Ну вот, у меня теперь есть мама.
Ну или "мама".
Я провожу кастинг на членов моей семьи.
Через месяц в нее вливается "папа"-умница художник с нервными руками, затем, мальчик, который кажется, всегда был рядом, высокий тоненький, зачем мне такой? будешь "младшим братишкой".
Ну вот, мы и голые как черви-абсолютно по Сартру.
Я исполняю все свои фантазии, меня это развлекает.
Я много работаю и это единственная доступная мне форма отдыха.
Возвращение в лоно семьи, которой у меня нет.
Есть еще кандидат на место старшего брата, но его что-то останавливает, он чувствует какой-то подвох, а я никого не тяну. Сам придёт, когда созреет. Нужно чтоб его вело желание, а не мое веление.
Я все никак не найду человека, который бы смог взять на себя то, что мне нужно от партнера и потому складываю, играя как в кубики, людей, могущих предоставить мне искомые качества.
Каждый удивится, если его спросят "Хей, хочешь быть моим братом, сватом, дядей, тетей...?
Но всегда, тут без осечки, соглашаются. Любопытство пересиливает инстинкт самосохранения.
Больше всего на свете я люблю игры. Я могу забыть поесть или поспать, если у меня в голове начинается игра, которую мне надо срочно развести в выгородке на реальных людей.
И вдруг, в один день, вечер, 27 марта, все кончается.
Из меня вытекает все желание играть. Может я наигралась, и мне это надоело.
Но отставку получают все. Одномоментно. Они еще будут наведываться и вопрошать, но одним движением переведенные в прошлое, интереса для меня больше представлять не могут.
В тот вечер я вошла в дивный лес из полиэтиленовой белой веревки. Сияющей и колючей.
Спускающейся с потолка странной квартиры без мебели. С одним зеркалом на стене. Комнаты, покрытой обоями, исписанными рядами цифр.
С вечно распахнутой балконной дверью, за которой стоит мужчина с плечами правильной формы и курит, глядя на вечнозеленые деревья и залив.
Это потом, после того как он заразит меня Японией, с его потолка будет спускаться бамбуковый тростник, за которым будут стоять пропахшие дымом и шашлыками, он и мой сын, так похожий на него. Оба длинные, короткостриженные, светлоглазые и чумазые от копоти костра.
Но в первый вечер я не могла этого знать.
-Ты страдаешь шизофренией?
-(кольцо дыма медленно отделяется от его губ).
-Или синдромом навязчивых состояний?
-(пхуууууу-долгий выдох, сигарета тушится.)
-Я не знаю как я должна себе объяснить эти исписанные от пола до потолка столбиками цифр стены.
-(молча, снимает часы, вешает на гвоздь, торчащий из стены. Снимает рубашку. Бросает на подоконник. Поднимает руки лодочкой над головой.
"sun salutation" прорисовывается у меня в голове, но нет, переход не downwarded и не в plank. Он ложится лицом вниз и руки, все так же вытянуты над... нет, теперь уже перед, головой.
Встает.
Снова ложится.
Встает.)
Я зачарована ритмом его движений.
В комнате темно, только его мускулистый торс отражает свет фонарей, проникающий сквозь открытую дверь балкона.
Так продолжается какое-то время.
Я стою у стены. Он движется.
Потом поднимается, замирает на мгновение дольше и опускает руки. Берет с подоконника карандаш. Подходит к стене и добавляет еще одну строку цифр.
Он считает простирания.
-А хочешь быть моим...
Останавливаюсь на полуслове.
Я не знаю, в каком качестве я хочу иметь его в своей жизни. Все места рядом со мной заняты.
-Не думаю, что я буду хорошим приобретением для тебя,-впервые за целый час говорит он.
И я понимаю, что все игры кончились.
Я могу без сожаления сложить свои живые игрушки в ящик, отвезти на дачу и положить в комод, пахнущей пылью солнечной комнаты. Чтоб потом, когда-нибудь, наткнувшись, взять в руки и испытать чувство жгучего стыда : "Да, неужели же это была я? Такая? Нет, не может быть!"
Так началась настоящая жизнь.
Может быть я скучаю по нему?
А может по себе тогдашней?
"У тебя красивая грудь, женщина, покорми меня. Хочешь быть моей мамой?"
Женщина хочет.
"Прыгай в кузов."
Ну вот, у меня теперь есть мама.
Ну или "мама".
Я провожу кастинг на членов моей семьи.
Через месяц в нее вливается "папа"-умница художник с нервными руками, затем, мальчик, который кажется, всегда был рядом, высокий тоненький, зачем мне такой? будешь "младшим братишкой".
Ну вот, мы и голые как черви-абсолютно по Сартру.
Я исполняю все свои фантазии, меня это развлекает.
Я много работаю и это единственная доступная мне форма отдыха.
Возвращение в лоно семьи, которой у меня нет.
Есть еще кандидат на место старшего брата, но его что-то останавливает, он чувствует какой-то подвох, а я никого не тяну. Сам придёт, когда созреет. Нужно чтоб его вело желание, а не мое веление.
Я все никак не найду человека, который бы смог взять на себя то, что мне нужно от партнера и потому складываю, играя как в кубики, людей, могущих предоставить мне искомые качества.
Каждый удивится, если его спросят "Хей, хочешь быть моим братом, сватом, дядей, тетей...?
Но всегда, тут без осечки, соглашаются. Любопытство пересиливает инстинкт самосохранения.
Больше всего на свете я люблю игры. Я могу забыть поесть или поспать, если у меня в голове начинается игра, которую мне надо срочно развести в выгородке на реальных людей.
И вдруг, в один день, вечер, 27 марта, все кончается.
Из меня вытекает все желание играть. Может я наигралась, и мне это надоело.
Но отставку получают все. Одномоментно. Они еще будут наведываться и вопрошать, но одним движением переведенные в прошлое, интереса для меня больше представлять не могут.
В тот вечер я вошла в дивный лес из полиэтиленовой белой веревки. Сияющей и колючей.
Спускающейся с потолка странной квартиры без мебели. С одним зеркалом на стене. Комнаты, покрытой обоями, исписанными рядами цифр.
С вечно распахнутой балконной дверью, за которой стоит мужчина с плечами правильной формы и курит, глядя на вечнозеленые деревья и залив.
Это потом, после того как он заразит меня Японией, с его потолка будет спускаться бамбуковый тростник, за которым будут стоять пропахшие дымом и шашлыками, он и мой сын, так похожий на него. Оба длинные, короткостриженные, светлоглазые и чумазые от копоти костра.
Но в первый вечер я не могла этого знать.
-Ты страдаешь шизофренией?
-(кольцо дыма медленно отделяется от его губ).
-Или синдромом навязчивых состояний?
-(пхуууууу-долгий выдох, сигарета тушится.)
-Я не знаю как я должна себе объяснить эти исписанные от пола до потолка столбиками цифр стены.
-(молча, снимает часы, вешает на гвоздь, торчащий из стены. Снимает рубашку. Бросает на подоконник. Поднимает руки лодочкой над головой.
"sun salutation" прорисовывается у меня в голове, но нет, переход не downwarded и не в plank. Он ложится лицом вниз и руки, все так же вытянуты над... нет, теперь уже перед, головой.
Встает.
Снова ложится.
Встает.)
Я зачарована ритмом его движений.
В комнате темно, только его мускулистый торс отражает свет фонарей, проникающий сквозь открытую дверь балкона.
Так продолжается какое-то время.
Я стою у стены. Он движется.
Потом поднимается, замирает на мгновение дольше и опускает руки. Берет с подоконника карандаш. Подходит к стене и добавляет еще одну строку цифр.
Он считает простирания.
-А хочешь быть моим...
Останавливаюсь на полуслове.
Я не знаю, в каком качестве я хочу иметь его в своей жизни. Все места рядом со мной заняты.
-Не думаю, что я буду хорошим приобретением для тебя,-впервые за целый час говорит он.
И я понимаю, что все игры кончились.
Я могу без сожаления сложить свои живые игрушки в ящик, отвезти на дачу и положить в комод, пахнущей пылью солнечной комнаты. Чтоб потом, когда-нибудь, наткнувшись, взять в руки и испытать чувство жгучего стыда : "Да, неужели же это была я? Такая? Нет, не может быть!"
Так началась настоящая жизнь.