ГАБРИЭЛЬ ГАРСИА МАРКЕС
О вдохновение, о работе над книгами, о маленьких писательских причудах
"Вдохновение приходит, на мой взгляд, только во время работы. Существует романтическая концепция: вдохновение - нечто вроде божественной благодати, с ним работается лучше, чем когда его нет. Моя концепция вдохновения гораздо более «рабочая». Думаю, нас действительно посещает особое состояние воодушевления, когда все вдруг начинает получаться, как будто на самом деле существует магическая благодать, как будто кто-то тебе диктует. Но это состояние не может прийти к тебе ни на улице, ни в постели, это случается, лишь когда работаешь. Наступает мгновение, когда слияние с темой становится таким, что и в самом деле владеешь темой больше, чем она владеет тобой. В такие мгновения мысли рождаются в голове так свободно, что меняется даже душевный настрой, чувствуешь себя словно парящим в каком-то сверхъестественном состоянии. Это и есть вдохновение, попросту - настоящее вживание в работу. В этом, я думаю, Хемингуэй был совершенно прав. Но стоит вспомнить и слова, приписываемые Прусту: книги - это один процент вдохновения и девяносто девять процентов пота.
[...]
Единственная из моих книг, действительно написанная на одном дыхании, - «Сто лет одиночества», работал я над ней восемнадцать месяцев. При этом у меня не было никаких заминок, никаких колебаний. Иными словами, если бы существовала физическая возможность восемнадцать месяцев просидеть за машинкой, книга была бы написана в один присест. Не было ни поправок, ни сомнений - вся книга уже целиком сложилась, когда я сел ее писать.
С «Осенью патриарха» получилось как раз наоборот, и я не хотел бы, чтобы когда-нибудь со мной повторилось нечто подобное, эту книгу пришлось «выдавливать» по букве. Сначала надо было изобрести особую манеру письма - ставить одну букву вслед за другой. А найти следующую букву в «Осени патриарха» всегда было ужасно трудно. И я знал, что так будет: это была книга, которую мне очень хотелось написать, книга, на мой взгляд, целиком экспериментальная.
Если в «Истории одной смерти» я сделал некую попытку найти среднее между литературой и журналистикой, то в «Осени патриарха» главное - эксперимент поэтический, стремление показать самому себе, до какой степени роман может стать сродни поэзии. В голове и в набросках у меня был готов весь материал, все то, что я хотел рассказать. Но найти тональность, повествовательную систему для «Осени патриарха» стоило мне поистине тяжелейшего труда. В дни, когда дело шло хорошо, я писал по четыре-пять строчек, которые, как правило, на следующий день перечеркивались. Надо было выдерживать заданную тональность, ритм; кроме того, я не сразу нашел композиционное решение, которое соответствовало бы замыслу. При линейной композиции роман стал бы бесконечным, гораздо более скучным, чем то, что получилось. Тогда я подумал, что подходящей фигурой была бы спираль, опрокинутая вершиной вниз и с каждым витком все глубже проникающая в действительность. Вышла экспериментальная книга, относительно которой критики здорово запутали читателей. Они часто приписывают моим книгам нечто свое и этим только препятствуют непосредственному читательскому восприятию. Многие прочитали критические статьи раньше, чем книгу, и это помешало им найти подход к ней. Но прошел первый испуг - и оказалось, что читать книгу очень легко; глаза читателя должны привыкнуть к темноте, и тогда все станет видно очень явственно. У меня выработана «система защиты» для каждой из моих книг, ведь они - мои дети, и я готов сражаться за них.
[...]
У каждого писателя, наверное, всегда есть свои причуды. Но, по-моему, все это лишь предлоги, чтобы не писать. Иными словами, человек ставит перед собой всякого рода препятствия, лишь бы не садиться писать. Мне, по крайней мере, внушает ужас мысль о том, что надо сесть за пишущую машинку. Я поглядываю на нее, кружу вокруг, говорю по телефону, хватаюсь за газету - тяну время, чтобы не остаться с машинкой один на один, но в конце концов это случается. Между пишущей машинкой и собой человек воздвигает поистине бесконечное множество препятствий. Сначала, и довольно долго, я мог писать лишь в комнате, которую называл «горячей», всегда при одной и той же температуре. Дело в том, что начал я писать в тропиках, у Карибского моря, при температуре в тридцать градусов, и мне стоит больших трудов писать о другой. Когда я приезжаю в страны, где чередуются времена года, я поддерживаю в комнате на протяжении всего года эту температуру... Кроме того, должна быть белая бумага почтового формата... Должна быть электрическая пишущая машинка с черной лентой. Исправления должны делаться только черными чернилами. Вот целый набор маленьких причуд, которые, конечно же, относятся к разряду препятствий, возводимых перед самим собой. Однажды ты говоришь себе: «Не могу писать, потому что кончилась нужная бумага, не могу писать, потому что остались только синие чернила». Идет постоянная внутренняя борьба, изобретаются все новые причуды. Я отношусь к ним со вниманием, потому что они, в конце концов, тоже часть нашей жизни, хотя борюсь с ними постоянно".
Источник: marquez-lib.ru