Святой и время
После многих лет невольных скитаний
В апреле 1955 года Святейший Патриарх Алексий получает письмо епископа Ковровского Афанасия (Сахарова), только что обретшего долгожданную свободу. «…Святейший Владыко, - пишет почти забытый миром и Патриархией епископ, - усердно прошу: потерпите мои немощи. Аще что имели на мя, простите мне, Господа ради, и не лишайте меня Вашей молитвенной помощи, в чем я весьма нуждаюсь. По состоянию здоровья моего я не могу принять на себя какое-либо церковно-общественное послушание. После многих лет моих невольных скитаний я хотел бы оставшиеся немногие дни моей жизни провести в уединении, в тишине, как бы в затворе». Епископ высказывает единственную просьбу - предоставить ему возможность «работать с богослужебными книгами».
Пожилой патриарх доброжелательно отвечает на письмо пожилого епископа, полученное как будто из другой эпохи, другого мира. Через несколько месяцев владыка Афанасий начинает получать пенсию от Патриархии. Он смиренно благодарит Патриарха: «Расходование на меня столь значительных церковных сумм не соответствует моему слишком непродолжительному служению Церкви Божией и обязывает меня к сугубой благодарности Господу Богу и Вашему Святейшеству». Незадолго до того епископ писал в свой автобиографии: «27 июня 1954 года исполнилось 33 года архиерейства. За это время - на епархиальном служении 33 месяца (2 года 9 месяцев и 2 дня)…» Действительно, немного.
«Непродолжительное служение»
И это были непростые месяцы. Архимандрит Афанасий принимает архиерейскую хиротонию в июле 1921 года. В то время епископское служение означало не почет и привилегии, а тяготы и лишения. Это хорошо знал святитель, с 1917 года принимавший деятельное участие в епархиальном управлении. И все же, главное архипастырское искушение молодого епископа было неожиданным. В июне 1922 года его правящий архиерей в своем воззвании признает обновленческое Высшее Церковное Управление, незадолго до того провозгласившее себя новым центром церковной власти.
Этим поступком авторитетного иерарха, мудрого богослова и канониста, соблазняются многие маститые архипастыри. Но не его молодой викарий. Епископ Афанасий проявляет рассудительность и гибкость в сочетании с твердым следованием канонам. Он выполняет распоряжения митрополита по вопросам управления епархией и отказывается входить в непосредственные, минуя правящего архиерея, сношения с представителями ВЦУ. Епископ категорически прерывает церковное общение с епархиальными обновленцами и берет на свои плечи всю тяжесть деятельной борьбы с «Живой Церковью», заручившейся поддержкой богоборческой власти.
В сентябре правящий архиерей дает согласие на учреждение в г. Владимире обновленческого Епархиального управления. «Поверьте, - пишет митрополит в обращении к духовенству, - что я не менее вас заинтересован в соблюдении веры и церковного порядка. Когда нужно будет, будем и головы наши полагать за веру. Но пока еще до этого дело не дошло. Бить головой о стену, м[ожет] б[ыть], и прямолинейно и искренно, но очень неблагоразумно и для Церкви не полезно». Написанный в ответ рапорт епископа Афанасия заканчивался словами: «Может быть, быть прямолинейным и искренним и неблагоразумно, но я не думаю, чтобы неискренность и лукавство были полезны Церкви Божией… Поставляя о сем в известность Ваше В[ысокопреосвященст]во, прошу или разрешения воспользоваться данным мне Вами 12/25 июля с. г. двухмесячным отпуском,… или прошу Вас, как моего митрополита (а отнюдь не ВЦУ, которое я не признаю), уволить меня на покой».
Вместо покоя в конце сентября последовал арест по доносу епархиального «уполномоченного» ВЦУ и первый длительный срок заключения. В начале 1925 года епископ Афанасий возвращается во Владимир, но вскоре, под давлением ГПУ, дает подписку об отказе от церковного администрирования. И полулегально продолжает решать вопросы епархиального управления, активно окормлять паству, бороться с новыми церковными расколами. В январе 1927 года владыка получает очередной тюремный срок, по истечении которого уже не возвращается к епархиальной работе.
«За религиозные убеждения советские законы не преследуют»
В автобиографии святитель расписывает по дням 33 года своего архиерейства:
« - на епархиальном служении: 2 года 9 месяцев 2 дня;
- на свободе, но не у дел: 2 года 8 месяцев 2 дня;
- в изгнании: 6 лет 7 месяцев 24 дня;
- в узах и «горьких» работах: 21 год 11 месяцев 12 дней».
Изгнанием понимаются ссылки, под узами - тюрьмы, под горькими работами - лагеря. С каждым новым арестом увеличивается длительность «срока» и уменьшаются «промежутки» свободы. В беломорских лагерях владыка чудом пережил апокалипсическую жатву конца 30-х годов. Осталась лаконичная запись автобиографии: «…без предъявления обвинения заключен в штрафизолятор: август 1937 года. По милости Божией избежал великой опасности. Многие бывшие со мной остались там навсегда». Наверное, Господь хранил своего угодника.
Последний срок заключения заканчивается в 1951 году, но исповедник без приговора продолжает удерживаться за колючей проволокой. В 1954 году, находясь в «доме инвалидов» с тюремным режимом, он пишет автобиографию и письмо Председателю Совета Министров. Тяжело больной старик просит о возможности умереть на свободе, на руках близких ему людей. «…Я решаюсь просить Вас, гражданин Председатель, не о милости, не о снисхождении, а только о справедливости… Я знаю, что моя идеология, как верующего человека и служителя Церкви, не соответствует советской идеологии. Радости об успехах атеизма не могут быть моими радостями. Но за религиозные убеждения советские законы не преследуют. В Советском Союзе - свобода совести. А политическим деятелем я никогда не был...».
В начале следующего года владыка получает освобождение со строгим ограничением свободы передвижения. И вскоре пишет письмо Патриарху.
Детство и юность
Будущий исповедник родился в 1887 году, как принято говорить, в благочестивой семье. Его пожилой отец, надворный советник в отставке, умирает, когда сыну не исполнилось и двух лет. Маленький Сергей воспитывается молодой матерью, происходившей из крестьянской семьи. Довольно строгое воспитание в благочестивом женском обществе накладывает отпечаток на его характер. Отрок выучился и полюбил шить и вышивать бисером. Любовь к рукоделию пригодилась владыке в лагерях и ссылках, где ему доводилось шить облачения, украшать бисером бумажные иконы, изготавливать из картона иерейские кресты.
Мать прививает сыну любовь к богослужению и стремиться дать ему духовное образование. Первая русская революция застает Сергея студентом Владимирской духовной семинарии, являвшей собой в те годы настоящий рассадник неверия, порока и политической агитации. Кажется, юноша вовсе не замечает этого в простоте и молитвенности своего сердца, спокойно постигая науки и прислуживая на архиерейских богослужениях. Вторая революция круто меняет привычный уклад, в июне 1918 года созывается Владимирский Епархиальный экстренный съезд для решения неотложных вопросов епархиальной жизни. Обсуждаются духовные школы, и берет слово молодой член Поместного Собора Российской Церкви иеромонах Афанасий. Докладчик предлагает учредить пастырскую школу с короткой программой обучения - взамен семинарии, выпускники которой давно уже престали стремиться к принятию священного сана. Предложение не находит поддержки «профильной» комиссии и делегатов съезда, привыкших давать своим детям хорошее светское образование на церковные средства. Прения значительно затягиваются из-за настойчивости докладчика, вновь и вновь пытающегося убедить сопастырей в необходимости закрытия семинарии. В пользу учреждения пастырской школы высказывается дальновидный правящий архиерей, в качестве компромиссного решения митрополит Сергий предлагает сохранить и семинарию. И все же создание пастырской школы отклоняется съездом почти единогласно. А через 3 месяца, во исполнение ленинского Декрета, учебные заведения епархии «передаются» государству. Семинария преобразуется в Единую трудовую школу.
На Поместном Соборе будущий святитель начинает ревностно трудиться над составлением службы Всем святым, в земле Российской просиявшим. Собор счел своевременным и необходимым восстановить их богослужебное почитание, забытое после церковной реформы патриарха Никона. Молитвенное прославление русских святых становится делом всей жизни владыки Афанасия. Теперь, «после многих лет невольных скитаний», святитель просит Патриарха Алексия о возможности завершения этой работы.
Церковный бойкот
Пожилой епископ пишет Патриарху. «Ваше Святейшество, Святейший Владыко Патриарх, Милостивейший Архипастырь и Отец! Еще находясь в инвалидном доме, от о. протопресвитера Колчицкого я узнал, что Вы не считаете маня своим на том основании, что якобы я не признаю Вас… Посему обращаюсь к Вам письменно, чтобы со всею решительностью опровергнуть сложившееся у Вас обо мне мнение». Конечно, мнение Патриарха сложилось не на пустом месте.
Церковные нестроения, порожденные знаменитой «декларацией» 1927 года, не вызывали сочувствия пребывающего в Соловецких лагерях владыки Афанасия. Но вот административные действия митрополита Сергия, возглавившего патриаршую Церковь, становятся все более решительными. Все чаще звучат голоса о превышении митрополитом своих полномочий Заместителя Первоиерарха. Как бы в ответ на эти обвинения, митрополит Сергий заявляет в печати в 1931 году: «Заместитель облечен Патриаршей властью в том же объеме, как и заменяемый им Местоблюститель». Для многих эта позиция оказалась неприемлемой.
«..Ряд архипастырей, в том числе и я - вспоминал владыка Афанасий, - признали, что такое присвоение митрополитом Сергием всех прав Первоиерарха при жизни нашего законного канонического Первоиерарха митрополита Петра, - лишает захватчика и тех прав по ведению дел церковных, какие в свое время даны были ему, и освобождает православных от подчинения митрополиту Сергию и образованному им Синоду». Выйдя на свободу в 1933 году, епископ Афанасий направляет Заместителю Местоблюстителя письменное заявление с отказом от церковной работы под его началом. А в следующем году получает определение Синода о почислении на покой. Но тайные богослужения и хиротонии в «конспиративных» домовых церквах Владимирской и Московской областей продолжаются вплоть до очередного ареста епископа в 1936 году.
Отказавшись от общения с митрополитом Сергием, владыка Афанасий безоговорочно признавал благодатность «сергиевской» Церкви и действенность совершаемых в Ней таинств. Это был узкий путь для церковной мысли того времени, и немногие находили его. Владыка твердо следовал этому пути, повинуясь велению совести находя опору в церковных канонах. «Среди правил Поместного Карфагенского Собора есть одно - вспоминал епископ спустя четверть века - …содержание которого приблизительно такое: если православный епископ не ревнует о возвращении православным захваченного донатистами церковного имущества, то все епископы Поместной Церкви прерывают с им общение и он должен довольствоваться общением только с своей паствой. Таким образом устанавливается возможность такого положения, когда к православному, благодатному, не отлученному и не запрещенному епископу, недостаточно энергично действующему в защиту интересов Церкви, применяется как бы своеобразный церковный бойкот со стороны других епископов и их паств».
Новая политика
В отличие от многих своих единомышленников, епископ Афанасий признавал этот бойкот делом иерархии, а не долгом священников и мирян. Многие духовные друзья и чада епископа всегда оставались «сергианами». Но не сам владыка.
Осенью 1943 года Сталин меняет направление религиозной политики; сохранившиеся остатки «сергиевской» иерархии получают относительную свободу действий и становятся своеобразным политическим партнером государства. В это же время широкая волна репрессий обрушивается на катакомбное движение. В первых числах ноября, в разных концах страны, подвергаются очередному аресту последние из «непоминающих» архиереев - епископы Василий Кинешемский и Афанасий Ковровский. В «узах и горьких работах» владыка встречается с другими жертвами новой религиозной политики государства.
Он вспоминал, как обрадовала его весть о воссоединении с православием западно-украинских униатов в 1946 году. «Но в августе того же года - продолжает епископ - в Мариинской пересыльной тюрьме я встретился с униатскими митрополитом Львовским и епископом Станиславовским. Где 3-й епископ, взятый вместе, они не знали, а 4-й умер в киевской тюрьме - на Украине всего и было 4 епископа. И моя радость рассеялась... Прав[ославной] Церкви не нужны насильно присоединенные. Позднее я встретился с рядом украинских священников, некоторые, мне казалось, были близки к воссоединению, если бы не такою "любовию" воссоединяли. На "Собор" во Львове 8-9 марта 46 г. священники были привезены, причем их семьи не знали, куда их повезли. Только во Львове им самим объявили: будет собор. Или присоединяйтесь, или... И не стыдятся теперь ставить это "воссоединение" в заслугу и писать: "отторгнутые насилием воссоединено любовию". Ужасно. Ужасно...»
Пребывающий в заключении святитель не испытывал иллюзий относительно нового устроения церковной жизни. Касаясь этой темы в письмах близким людям, он нередко повторял: «Верно то, что я многого не знаю, что знаете вы, но мне известно и многое такое, что еще неведомо вам…»
Так бывает и в жизни духовной
Среди привычных лагерных будней владыка узнает о смерти Патриарха Сергия и избрании его приемника. Сохраненный Господом исповедник спокойно рассудил, что Патриаршего Местоблюстителя митрополита Петра уже, несомненно, нет в живых; и что «кроме Патриарха Алексия, признанного всеми Вселенскими Патриархами, теперь нет иного законного Первоиерарха Русской Поместной Церкви». И начал поминать имя нового Патриарха в келейных богослужениях, творимых на лагерных нарах.
Непрост был психологический контекст такого решения. Епископ Афанасий кратко касается этой темы в письме Патриарху: «Во время нахождения моего в заключении мне нередко приходилось встречаться и с иереями, и с мирянами, которые, ревнуя о вере, имели, как я считаю, ревность не по разуму. Такие ревнители, даже и весьма дружелюбно относившиеся ко мне, не принимали у меня благословения и не хотели быть со мной в общении как с епископом, возносящим на молитве имя Вашего Святейшества».
В некоторых письмах духовным чадам владыка старается разрешить подобные недоумения. «Может быть, иное в деятельности Патриарха Алексия соблазняет, смущает, заставляет ревнителей насторожиться, но все это не лишает ни его, ни подведомое ему духовенство благодати… все это останется на совести Патриарха, и он за это даст отчет Господу. А из-за смущающего и соблазняющего, что иногда может быть не сосем таким, каким нам кажется, - только из-за этого лишать себя благодати Святых Таинств - страшно. Не отделяться, - а будем усерднее молить Господа о том, чтобы Он умудрил и помог Патриарху Алексию и всем, у кормила Церковного сущим право править слово истины».
Многие из «непоминающих» воссоединяются с Патриаршей Церковью по примеру епископа, обладавшего великим авторитетом в катакомбной церкви. А ему предстоит еще целое десятилетие «уз и горьких работ», на исходе которого владыку ждут тяжелые болезни в доме инвалидов за колючей проволокой. Из этого дома он пишет духовной дочери: «Я вспоминаю бывшее со мной. В июле 41 г. мне пришлось идти около 400 километров из Олонии в Архангельскую область. Меня с детства приучили не пить сырой воды. А тут я был рад зачерпнуть горстью и водички из лужи или из болотца, и эта хотя и грязная, но не ядовитая вода, не какая-нибудь другая жидкость, - освежала меня и укрепляла. Соринки, травинки, водяную плесень откидывал, а воду пил, и без этой сырой и не совсем чистой воды едва ли бы дошел до цели. И благодарение Богу - я не заболел и никакого расстройства со мной не произошло. Так бывает и в жизни духовной».
Жизнь церковная должна быть возвращена к церковным нормам
Заключение сменилось долгожданной свободой. После письма Патриарху, на закате дней святителя Афанасия, его любовь и глубокое знание православного богослужения оказались востребованы Церковью. В 1956 году он становится председателем специально учрежденной Богослужебно-календарной комиссии при священном Синоде.
Но соприкосновение с духом времени вновь причиняет боль человеку другой эпохи и гражданину другого мира. Наверное, немногие были способны понять и разделить эту боль. В 1957 году владыка пишет в письме близкому другу: «…Вчера в Лавре на всенощной читали акафист Богоматери. Скажите, по какому это Уставу? Благодарю Бога, что не пришлось мне присутствовать на таком коверкании Устава и нарушения всех Лаврских исконных традиций. А завтра будет третья Пассия. Еще лучше!... Я думаю, в могиле перевертываются и святитель Филарет, и наместники о. Антоний и о. Товия... Меня просят редактировать Уставные указания, конечно, с целью возможного приближения их к Уставу. Но нужно ли это? Если в Лавре Сергиевой такое пренебрежение к Уставу, то же говорить о других церквах?.. Грустно, больно, скорбно, плакать хочется».
Благоговейная любовь владыки к Церковному Уставу и строгой красоте богослужения была тесно переплетена с осмыслением горькой современности в историческом пути русского Православия. Эти мотивы он изложил в заключительном разделе своей глубокой литургически-богословской работы «О поминовении усопших по Уставу Православной Церкви». «Наше время - время Божия попущения, время грозного Божия суда Православной Русской Церкви. Вместе с тем - это время очищения Церкви. Взмах за взмахом лопата Небесного Веятеля отделяет от пшеницы Христовой все случайное, постороннее, наносное… Теперь, когда остается малое, но предполагается верное стадо - людей, горячо желающих жить по руководству Святой Церкви, - вся внутренняя жизнь церковная должна быть возвращена к церковным нормам, к церковному укладу…»
Но, вероятно, «уставно-богослужебные суждения» владыки нередко выглядели «со стороны» обычным буквоедством, и не всегда оказывались приемлемыми. Как бы то ни было, в 1958 году Богослужебно-календарная комиссия прекращает работу. Епископ жалуется другу: «очень скорблю, что из-за моего неумения подлаживаться, держать нос по ветру ликвидировано очень нужное, очень полезное, жизненно необходимое дело…». Как и прежде, владыка отдается литургическим трудам, а его любовь к Уставу находит келейное применение в ежедневно совершаемом суточном круге богослужения.
Последняя награда
В 1961 году владыка неожиданно узнает, что с соизволения Святейшего Алексия начато делопроизводство о присвоении ему ученой степени магистра богословия и сана архиепископа за рукопись работы «О поминовении усопших…». Работы, начатой епископом Афанасием в 1930 году, после смерти горячо любимой матери.
«Ваше Высокопреосвященство, дорогой Владыко! - пишет святитель управляющему делами Московской Патриархии, архиепископу Пимену (Извекову) - …Умоляю Вас, убедите Святейшего Патриарха этого не делать. Для меня это будет не утешение, а великое огорчение.
… Легко может сложиться впечатление, что степень магистра присвоена мне не за жиденькую брошюру, а по каким-то другим соображениям, говоря грубо на современном жаргоне, - присвоена по блату. Для меня это будет и огорчение, и оскорбление, ибо писал я эту статью без всяких корыстных расчетов… Если теперь и Святейший Патриарх находит ее заслуживающей внимания и доброго отзыва, то самой лучшей, самой дорогой наградой для меня будет разрешение напечатать ее…
Что касается присвоения мне за мою статейку сана архиепископа, то против этого я еще решительнее возражаю, скажу сильнее - протестую и, при всем моем сыновнем послушании Святейшему Патриарху, на этот раз я скажу: "Благодарю, но не приемлю и многое, многое вопреки глаголю".
…Я не слыхал, чтобы когда-либо находящемуся на покое епископу жаловали титул архиепископа. Святители Феофан Затворник и Игнатий Брянчанинов, пребывая на покое, написали целые горы ценнейших богословских книг. Но о награждении их саном архиепископа тогда ни у кого и мысли не было, и они до конца дней оставались епископами…
Есть у меня и еще серьезное побуждение решительно отказаться от присвоения высокого церковного титула. Мне Господь судил быть участником Собора 1917-18 гг. Там в отделе о церковной дисциплине я делал доклад о том, что различные церковно-богослужебные отличия и церковные саны не должны даваться в качестве награды, а должны быть отличием определенных церковных служений. В частности, сан епископа носят викарии, а сан архиепископа должен принадлежать лишь епархиальным архиереям независимо от времени пребывания их в архиерейском сане. Мой доклад был одобрен Отделом о церковной дисциплине. И я ни в коем случае не хотел бы, чтобы для меня было сделано отступление от того, что я по искреннему и глубокому убеждению отстаивал на Свящ[енном] Соборе.
Ввиду всего изложенного усерднейше прошу Вас, дорогой Владыко, …сделать все зависящее от Вас, чтобы вопрос о присвоении мне ученой степени и высокого церковного звания был снят с очереди и никогда не поднимался».
Просьба была услышана, и владыка до конца дней остался епископом. Господь вскоре готовил своему угоднику другую награду.
Когда время имеет значение
Минуло полвека со дня блаженной кончины владыки, прошло 12 лет с момента его прославления на Юбилейном Архиерейском Соборе. Совершая свой нелегкий путь по нашей с вами земле, почти в наши дни - святитель Афанасий жил вечностью. А время немного боится вечности. История недоверчиво сторонится агиографии, агиография старательно стряхивает с себя напластования истории. Наверное, так нужно. Но с близкого расстояния нельзя не разглядеть - святые люди живут в историческом интерьере.
±ё;mso-ansi-language:RU;mso-fareast-language:RU;mso-bidi-language:AR-SA">Да и город не стоит без праведника. А значит, не совершается без праведника история. И время имеет значение. Загляните в его глаза, и вы увидите, что время доныне стенает и мучаются совокупно со всей тварью; с надеждою ожидает откровения сынов Божиих. Жизнь святителя Афанасия - это еще и очень высокий, но очень близкий пример внимательного отношения к времени. При безграничном стремлении к Вечности.