Хлоп
УВИДЕТЬ ПАРИЖ И ВЫЖИТЬ
(основано на нереальной истории)
Кувырком полетело всё и сразу. Сначала я решил сэкономить на такси от аэропорта. Потом - срезать через какие-то дворы и закоулки. Потом мне пришлось, ускоряя шаг, петлять от группки арабов, безошибочно распознавших во мне лопуха-туриста при деньгах. В общем, не прошло и трёх часов с момента приземления, как я понял, что основательно заблудился. В воздухе висела мерзкая ноябрьская морось; туфли жалобно хлюпали и, кажется, готовы были расклеиться окончательно; да и вообще оделся я нынче явно не по погоде. Вот что значит легкомысленно не посмотреть прогноз.
Табличка на углу гласила: "Rue Montesquieu". Чертыхнувшись, я полез в карман за смартфоном, чтобы посмотреть гугль-карту.
- Впервые в Париже?
Я обернулся на голос. Со скамейки на меня приветливо глядел... старик? Пожалуй, нет. В мои неполные двадцать два и тридцатилетние кажутся стариками. На самом же деле спрашивавшему было что-то около сорока пяти. Он мог бы выглядеть моложе, если бы не густая сеть морщин вокруг глаз, жёсткий торчащий ёжик коротко подстриженных волос, обильно тронутых сединой, увесистая трость чёрного дерева и сильно истрёпанный временем кожаный плащ, наглухо застёгнутый под горло.
Впрочем, из-под ободранного плаща виднелись явно очень недешёвые ботинки, надраенные, несмотря на погоду, до зеркального блеска. Странный какой-то.
- Впервые, - подтвердил я, - Я к... в общем, в гости приехал. А вы?
- А я - во второй раз. Командировка, как и в первый. Присаживайтесь, - старик похлопал ладонью по скамейке. Судя по едва заметному акценту, французский не был его родным языком, но речь его была безукоризненна.
- Благодарю, - от одной мысли приземлиться на мокрую скамейку меня передёрнуло. Всё же на мне тоненькое кашемировое пальтишко, а не непромокаемый кожаный плащ. - А не подскажете ли вы, как пройти до...
- Увы, - он не дослушал, - Рад бы вам помочь, но вряд ли способен. Признаться, я очень плохо знаю город. Совсем забыл. До сегодняшнего дня я был здесь двенадцать лет назад, всё так переменилось. Разве что вот это место найду в любое время года, и даже с завязанными глазами. Знаете, называть улицы именами писателей, поэтов или, скажем, художников - хорошая практика, поэты и художники остаются в веках. По крайней мере, те из них, которые не сменили свои чернила, кисти и мольберты на, гм, рычаги власти. Эту вот улицу, к примеру, никому не придёт в голову переименовывать.
Приглядевшись к собеседнику попристальнее, я понял, что его плащ - и не плащ вовсе, а потасканная донельзя кожаная шинель времён Войны. Кажется, такие были у немцев. На месте когда-то споротых или просто небрежно оторванных знаков различия болтались длинные обрывки ниток. Ну точно, немецкая, мне вспомнился какой-то скабрёзный фильм на эту тему. Господи, хмыкнул я про себя, зачем он напялил эти обноски, что за пошлятина.
У меня не было ни малейшего желания выслушивать какие-либо истории, однако подсознательная привычка к счёту сработала вперёд разума:
- Погодите. Вы сказали, двенадцать лет? Но ведь это же во время...
- Да, именно, - с видимым удовольствием кивнул мой визави, - Война. Видите вон те выщербины в стене?
Он ткнул тростью в направлении расположенного через улицу здания, и я обернулся взглянуть на выщербины. Грязно-жёлтая стена, вся в разводах и закорючках граффити, которую не красили и не ремонтировали наверняка с момента постройки. Выщербин на ней было столько, что нельзя было понять, какие именно старик имеет в виду. На всякий случай я вежливо кивнул.
- Именно здесь мою "Пантеру" разнесла в клочья обычная дамская сумочка. Да, бархатная зелёная сумочка с незабудкой. Невинно и трогательно... а бахнуло так, что стёкла вылетели во всём квартале. Удивительно, что тут всё не развалилось по кирпичикам.
- Сопротивление?
- О да, ещё какое... - ухмыльнулся он явно чему-то своему.
- Но как можно маленькой сумочкой взорвать целый танк? - мои познания, хотя и скудные, подсказывали, что танки вообще-то являются довольно прочными механизмами.
- Ну... Везде есть слабые места. Без сомнения, та маленькая шельма знала, где разместить свою, гм, корзинку с адскими пирожками. Сдетонировали снаряды, башню своротило набок, бедняге Клаусу снесло полчерепа, мозги по стенам. А я - я выжил... Госпиталь, реабилитация. Хотели списать, но я подал рапорт обратно, в действующую армию. Вернулся - и тут же угодил на Западный фронт. Там я потерял последние остатки своего подразделения, да и вообще стало ясно - войне вот-вот конец, сражаться больше незачем и не за что. Я плюнул на всё, как-то вечером сжёг все документы и двинул в сторону союзников. Дальше - американский патруль, лагерь военнопленных, допросы, проверки, бесконечные дни и недели... Пустота. Могила. Небытие. Пожалуй, даже небытие - чепуха по сравнению с этим. Не думал, что выберусь оттуда на свободу живым. И уж тем более не думал, что когда-нибудь меня снова занесёт сюда.
Достав из кармана плоскую стальную фляжку и необычайно быстрым, едва уловимым движением свинтив пробку, старик сделал глоток и протянул посудину мне:
- Вы изрядно озябли. Угощайтесь, это настоящий шартрёз. Чистейший, я его не разбавляю. В такую погоду - то, что доктор прописал.
- Спасибо, - я глотнул и едва не закашлялся. На глазах выступили слёзы, но действительно стало немного теплее, - Ого, крепкая штука.
- Да, в то время этот нектар мне сильно помогал в холода. Конечно, когда удавалось его достать. А это, поверьте, было ой как непросто, - завинтив и убрав фляжку, он прикурил, чиркнув старомодной спичкой, и без перехода продолжал: - А здесь практически ничего не изменилось. Те же лужи, та же расхлябанная брусчатка, я даже могу разглядеть на ней выбоины от моих гусениц. Вот разве что надписей на стенах стало больше. Да обгорелую груду железа убрали. Конечно, ещё тогда убрали, зачем ей тут торчать. Теперь она, наверное, переплавлена в стиральные машинки, или в гитарные струны, или в сувенирные японские мечи китайского производства...
Кажется, он уже говорил сам с собой. На миг мне померещилось, будто в его тёмно-коричневых, почти чёрных глазах, обрамлённых лукавых морщинками, сверкнула огненная броня - та самая, которую переплавили. Но только померещилось. Наверное, из-за того, что морось неожиданно кончилась и в разрыве придавивших город облаков мелькнул, упав меж нас, робкий лучик позднего осеннего солнца.
- Прощу прощения, - я выразительно посмотрел на часы и переступил с ноги на ногу, - У меня мало времени...
- Да, извините, - старик поднялся со скамейки, - Становлюсь немного болтлив. Иногда люди говорят, что мне просто нравится звук моего голоса. Кстати, как ваше имя?
- Дювалье. Фредерик Дювалье.
- А я Мюллер. Там, где я живу, меня называют "садовник Мюллер", - он протянул руку. Я пожал её.
- Так вы садовник?
- Нет, - он улыбнулся, - Это шутка из одной русской киноленты. Вообще-то я строитель. Воздвигаю новые, современные города на месте тех, что сам когда-то разрушал. И, кажется, у меня это довольно недурно получается.
Мюллер поглядел ввысь, где сходились и расходились облака, почему-то став похожим на готовящегося взвыть волка. Тряхнул головой, помолчал секунду и вдруг сказал:
- А знаете - я ведь удачливый. Дьявольски удачливый, если подумать. Ведь, когда бы не та сумочка... с незабудкой... всё могло бы сложиться очень, очень плохо. Для всех. И вдобавок к удаче, я верю, что даже самые случайные встречи происходят неспроста. Так вот, я желаю удачи и вам, молодой человек. Вы обязательно найдёте то, что вам нужно, даже если это совсем не то, что вы ищете.
- Гм, что вы имеете в виду?..
Но Мюллер уже, постукивая в такт шагам тростью по брусчатке, неожиданно бодрой для своего возраста, пружинистой походкой двинулся к бульвару. Перед тем, как последовать своим путём, я бросил взгляд на скамейку. Шагнув поближе, прочёл на полированных досках свежайшую, ещё не начавшую темнеть надпись по-немецки. Буквы были глубоко процарапаны в дереве - не то толстым гвоздём, не то затупившимся, сточенным когтём:
"Alles Gute zum Geburtstag, Rotkäppchen".
Чёрт его знает, что это могло означать. Говорю ж, странный какой-то.
28.11.2016
(основано на нереальной истории)
Кувырком полетело всё и сразу. Сначала я решил сэкономить на такси от аэропорта. Потом - срезать через какие-то дворы и закоулки. Потом мне пришлось, ускоряя шаг, петлять от группки арабов, безошибочно распознавших во мне лопуха-туриста при деньгах. В общем, не прошло и трёх часов с момента приземления, как я понял, что основательно заблудился. В воздухе висела мерзкая ноябрьская морось; туфли жалобно хлюпали и, кажется, готовы были расклеиться окончательно; да и вообще оделся я нынче явно не по погоде. Вот что значит легкомысленно не посмотреть прогноз.
Табличка на углу гласила: "Rue Montesquieu". Чертыхнувшись, я полез в карман за смартфоном, чтобы посмотреть гугль-карту.
- Впервые в Париже?
Я обернулся на голос. Со скамейки на меня приветливо глядел... старик? Пожалуй, нет. В мои неполные двадцать два и тридцатилетние кажутся стариками. На самом же деле спрашивавшему было что-то около сорока пяти. Он мог бы выглядеть моложе, если бы не густая сеть морщин вокруг глаз, жёсткий торчащий ёжик коротко подстриженных волос, обильно тронутых сединой, увесистая трость чёрного дерева и сильно истрёпанный временем кожаный плащ, наглухо застёгнутый под горло.
Впрочем, из-под ободранного плаща виднелись явно очень недешёвые ботинки, надраенные, несмотря на погоду, до зеркального блеска. Странный какой-то.
- Впервые, - подтвердил я, - Я к... в общем, в гости приехал. А вы?
- А я - во второй раз. Командировка, как и в первый. Присаживайтесь, - старик похлопал ладонью по скамейке. Судя по едва заметному акценту, французский не был его родным языком, но речь его была безукоризненна.
- Благодарю, - от одной мысли приземлиться на мокрую скамейку меня передёрнуло. Всё же на мне тоненькое кашемировое пальтишко, а не непромокаемый кожаный плащ. - А не подскажете ли вы, как пройти до...
- Увы, - он не дослушал, - Рад бы вам помочь, но вряд ли способен. Признаться, я очень плохо знаю город. Совсем забыл. До сегодняшнего дня я был здесь двенадцать лет назад, всё так переменилось. Разве что вот это место найду в любое время года, и даже с завязанными глазами. Знаете, называть улицы именами писателей, поэтов или, скажем, художников - хорошая практика, поэты и художники остаются в веках. По крайней мере, те из них, которые не сменили свои чернила, кисти и мольберты на, гм, рычаги власти. Эту вот улицу, к примеру, никому не придёт в голову переименовывать.
Приглядевшись к собеседнику попристальнее, я понял, что его плащ - и не плащ вовсе, а потасканная донельзя кожаная шинель времён Войны. Кажется, такие были у немцев. На месте когда-то споротых или просто небрежно оторванных знаков различия болтались длинные обрывки ниток. Ну точно, немецкая, мне вспомнился какой-то скабрёзный фильм на эту тему. Господи, хмыкнул я про себя, зачем он напялил эти обноски, что за пошлятина.
У меня не было ни малейшего желания выслушивать какие-либо истории, однако подсознательная привычка к счёту сработала вперёд разума:
- Погодите. Вы сказали, двенадцать лет? Но ведь это же во время...
- Да, именно, - с видимым удовольствием кивнул мой визави, - Война. Видите вон те выщербины в стене?
Он ткнул тростью в направлении расположенного через улицу здания, и я обернулся взглянуть на выщербины. Грязно-жёлтая стена, вся в разводах и закорючках граффити, которую не красили и не ремонтировали наверняка с момента постройки. Выщербин на ней было столько, что нельзя было понять, какие именно старик имеет в виду. На всякий случай я вежливо кивнул.
- Именно здесь мою "Пантеру" разнесла в клочья обычная дамская сумочка. Да, бархатная зелёная сумочка с незабудкой. Невинно и трогательно... а бахнуло так, что стёкла вылетели во всём квартале. Удивительно, что тут всё не развалилось по кирпичикам.
- Сопротивление?
- О да, ещё какое... - ухмыльнулся он явно чему-то своему.
- Но как можно маленькой сумочкой взорвать целый танк? - мои познания, хотя и скудные, подсказывали, что танки вообще-то являются довольно прочными механизмами.
- Ну... Везде есть слабые места. Без сомнения, та маленькая шельма знала, где разместить свою, гм, корзинку с адскими пирожками. Сдетонировали снаряды, башню своротило набок, бедняге Клаусу снесло полчерепа, мозги по стенам. А я - я выжил... Госпиталь, реабилитация. Хотели списать, но я подал рапорт обратно, в действующую армию. Вернулся - и тут же угодил на Западный фронт. Там я потерял последние остатки своего подразделения, да и вообще стало ясно - войне вот-вот конец, сражаться больше незачем и не за что. Я плюнул на всё, как-то вечером сжёг все документы и двинул в сторону союзников. Дальше - американский патруль, лагерь военнопленных, допросы, проверки, бесконечные дни и недели... Пустота. Могила. Небытие. Пожалуй, даже небытие - чепуха по сравнению с этим. Не думал, что выберусь оттуда на свободу живым. И уж тем более не думал, что когда-нибудь меня снова занесёт сюда.
Достав из кармана плоскую стальную фляжку и необычайно быстрым, едва уловимым движением свинтив пробку, старик сделал глоток и протянул посудину мне:
- Вы изрядно озябли. Угощайтесь, это настоящий шартрёз. Чистейший, я его не разбавляю. В такую погоду - то, что доктор прописал.
- Спасибо, - я глотнул и едва не закашлялся. На глазах выступили слёзы, но действительно стало немного теплее, - Ого, крепкая штука.
- Да, в то время этот нектар мне сильно помогал в холода. Конечно, когда удавалось его достать. А это, поверьте, было ой как непросто, - завинтив и убрав фляжку, он прикурил, чиркнув старомодной спичкой, и без перехода продолжал: - А здесь практически ничего не изменилось. Те же лужи, та же расхлябанная брусчатка, я даже могу разглядеть на ней выбоины от моих гусениц. Вот разве что надписей на стенах стало больше. Да обгорелую груду железа убрали. Конечно, ещё тогда убрали, зачем ей тут торчать. Теперь она, наверное, переплавлена в стиральные машинки, или в гитарные струны, или в сувенирные японские мечи китайского производства...
Кажется, он уже говорил сам с собой. На миг мне померещилось, будто в его тёмно-коричневых, почти чёрных глазах, обрамлённых лукавых морщинками, сверкнула огненная броня - та самая, которую переплавили. Но только померещилось. Наверное, из-за того, что морось неожиданно кончилась и в разрыве придавивших город облаков мелькнул, упав меж нас, робкий лучик позднего осеннего солнца.
- Прощу прощения, - я выразительно посмотрел на часы и переступил с ноги на ногу, - У меня мало времени...
- Да, извините, - старик поднялся со скамейки, - Становлюсь немного болтлив. Иногда люди говорят, что мне просто нравится звук моего голоса. Кстати, как ваше имя?
- Дювалье. Фредерик Дювалье.
- А я Мюллер. Там, где я живу, меня называют "садовник Мюллер", - он протянул руку. Я пожал её.
- Так вы садовник?
- Нет, - он улыбнулся, - Это шутка из одной русской киноленты. Вообще-то я строитель. Воздвигаю новые, современные города на месте тех, что сам когда-то разрушал. И, кажется, у меня это довольно недурно получается.
Мюллер поглядел ввысь, где сходились и расходились облака, почему-то став похожим на готовящегося взвыть волка. Тряхнул головой, помолчал секунду и вдруг сказал:
- А знаете - я ведь удачливый. Дьявольски удачливый, если подумать. Ведь, когда бы не та сумочка... с незабудкой... всё могло бы сложиться очень, очень плохо. Для всех. И вдобавок к удаче, я верю, что даже самые случайные встречи происходят неспроста. Так вот, я желаю удачи и вам, молодой человек. Вы обязательно найдёте то, что вам нужно, даже если это совсем не то, что вы ищете.
- Гм, что вы имеете в виду?..
Но Мюллер уже, постукивая в такт шагам тростью по брусчатке, неожиданно бодрой для своего возраста, пружинистой походкой двинулся к бульвару. Перед тем, как последовать своим путём, я бросил взгляд на скамейку. Шагнув поближе, прочёл на полированных досках свежайшую, ещё не начавшую темнеть надпись по-немецки. Буквы были глубоко процарапаны в дереве - не то толстым гвоздём, не то затупившимся, сточенным когтём:
"Alles Gute zum Geburtstag, Rotkäppchen".
Чёрт его знает, что это могло означать. Говорю ж, странный какой-то.
28.11.2016