Зацепило...
Игорь Угольников.
Живые и мертвые.
Рассказ.
На еврейском кладбище нету птиц. Они не могут петь: перехватывает горло. Мраморные черные плиты сражаются за место с кривыми оградами.
Тщетно. У них острые пики и закон на их стороне.
Сыро. Люди - не в счёт.
- Вам всё равно как хоронить: в урне или живьём? - спрашиваю я, имея в виду "в гробу".
- Живём мы пока не хороним. - улыбается смотритель, имя в виду мне понравиться.
Копни лопатой верхний чернозём и сразу наткнёшься на мягкую рассыпчатую землю вперемешку с камнями. Это та земля, которая по идее должна быть пухом, это те камни, которые точно носили за пазухой.
Смотритель семенит за мной, пытаясь забежать вперёд и заглянуть в глаза.
Откуда такой красивый и разнообразный мат? Это старушка ржавыми грабельками собирает трухлявую зелень с цветничка у постамента.
Тесно. В последней комуналке те же проблемы: мало места. Семьи расширяются - кому-то приходится лежать на проходе.
- Не покупайте искусственных цветов, купите живые - они пролежат дольше.
- Живые дольше?
- Их не будут красть - по второму разу не используешь.
Идём дальше. Рабочий долбит новые буквы на старой плите. В семействе прибавление. У рабочего крепкая шея и красивые ухоженные руки - смесь физического и интеллектуального труда.
- Нет. Просто раньше он работал в оркестре.
И вдруг фигура из мрамора. Мальчик с ангельским лицом.
- У этого мальчика была редкая в этих местах болезнь. Хотите знать какая? Он был гениален.
Смотритель всё-таки оказался спереди. В его глазах отразились берёзы:
- Я слышу, вы напеваете?
- Да, простите:
- Не стесняйтесь. Когда человек бродит по кладбищу и напевает - это не так плохо: Я вот только не могу.
Смотритель обходит лужу и идёт между оград. Потом оборачивается и кидает мне вслед:
- Мёртвые не плачут. Нету смысла. Оставьте эту радость живым.
С фотографий глядят напряженные лица.
Года рождений и смерти значительней имён и фамилий.
Цифры важнее букв.
Судьба важней человека.