«Странный» ребёнок
Следующий эпизод мифа знакомит нас с отцом Эдипа - Лаем (правнуком Агавы, сыном Лабдака), и когда мы заглядываем в его детство, нашим глазам предстаёт то, что можно назвать «странный ребёнок». «Странность» мальчика Лая выражена в его созерцательности, сосредоточенности на жизни природы, медлительности на грани с заторможенностью.
Примечательны ощущения и отношение к сыну матери и отца Лая - мать, кажется, ясно осознаёт, что её ребёнок отличается от других, но не принимает этого, стараясь подтолкнуть его к более «полезным» и «нормальным» с её точки зрения действиям; отец же, по-видимому, не замечает (или делает вид, что не замечает) никакой странности - что тоже является по сути формой непринятия, скрытого отторжения.
Ещё одно переживание матери Лая обращает на себя внимание - ощущение, что для неё всё произошло «слишком быстро» и она никак не может почувствовать, что вот это - её семья. Очевидным становится отсутствие связи между всеми троими (мама, папа, сын) членами этой семьи, что на уровне психики может символизировать отсутствие связи между идеей/импульсом (Ребёнок), ресурсами/телесностью (Мать) и реализацией/действиями (Отец). Помимо этого, сам импульс (Ребёнок, Лай) становится выраженно замедленным и в определённом смысле более фемининным. Можно ли расценивать это, как излишнюю осторожность, навязчивое (травматическое) внимание к деталям, родившееся из прежнего пренебрежения к границам и внутренней жизни - и теперь настолько акцентированное, что уже наносящее ущерб общей жизненной активности?
Возможно, здесь будет уместна метафора про воду и молоко («Обжегшись на молоке, дует на воду»), что тоже может стать травматическим паттерном - допустив несколько неисправимых ошибок из-за притворной (Кадм) или искренней (Агава) отгороженности от внутреннего мира и собственных чувств, человек начинает уделять им слишком много внимания, вновь теряя баланс, но только на сей раз в сторону пренебрежения ко внешнему, робости и «заторможенности» в собственных действиях.
Заметим, что общество в целом не поощряет и даже не слишком охотно воспринимает фемининность (психологическую обращённость вовнутрь), особенно в мальчиках, вследствие чего «медитативный» Лай будет принят в меньшей степени, чем инфантильный, но активный Кадм или «строго выстроенная» Агава. Это также распространяется и на внутреннее отношение к себе и восприятие собственного позыва замедлиться как более неприемлемого и странного, чем любые активные действия.
Перед тем, как перейти к встрече Лая и Хриссипа, являющуюся центральной точкой пересечения «двух линий несчастий», посмотрим чуть ближе и на сына Пелопса. Здесь мы видим ребёнка если не «странного», то достаточно, а возможно, и слишком «раскрепощённого», дерзящего отцу, но в целом более «нормального» и «здорового», если брать за показатель здоровья активность во внешнем мире. У Хриссипа тоже имеется «перекос», уже знакомый нам по предыдущему повествованию - это недостаточная твёрдость границ. Однако, причина этого кроется на сей раз в другом - Пелопс, отец Хриссипа не хочет быть строгим из-за того, что сам много страдал. Зная, какую боль причиняет отцовское отвержение, Пелопс сдерживает свой естественный порыв уместно наказать сына, обозначить ту грань, которую не стОит переступать. В итоге к моменту роковой встречи с Лаем, мальчик не получает двух важных уроков - умения ощущать опасность и знания о том, что у других людей тоже есть чувства («не только моя воля существует на свете»).
Но как уже было сказано выше, при этом Хриссип ощущает себя и воспринимается окружающими (в том числе, Лаем) как более «нормальный», и это заставляет Лая завидовать, желая сделать Хриссипа таким же «неправильным», как он сам. «Акт насилия» происходит после провокационной фразы Хриссипа «Ты ведёшь себя, как девчонка!», т. е. после явного указания на фемининность Лая, а само «насилие» заключается в столкновении с чужой волей, и в жёстком выставлении границ. После этого Хриссип «совершает самоубийство» - образно можно говорить, что не обузданный вовремя порыв (импульс) разрушается от столкновения с реальностью чувств, тем естественным ограничением, которое присутствует у нас всех.
Примечательны ощущения и отношение к сыну матери и отца Лая - мать, кажется, ясно осознаёт, что её ребёнок отличается от других, но не принимает этого, стараясь подтолкнуть его к более «полезным» и «нормальным» с её точки зрения действиям; отец же, по-видимому, не замечает (или делает вид, что не замечает) никакой странности - что тоже является по сути формой непринятия, скрытого отторжения.
Ещё одно переживание матери Лая обращает на себя внимание - ощущение, что для неё всё произошло «слишком быстро» и она никак не может почувствовать, что вот это - её семья. Очевидным становится отсутствие связи между всеми троими (мама, папа, сын) членами этой семьи, что на уровне психики может символизировать отсутствие связи между идеей/импульсом (Ребёнок), ресурсами/телесностью (Мать) и реализацией/действиями (Отец). Помимо этого, сам импульс (Ребёнок, Лай) становится выраженно замедленным и в определённом смысле более фемининным. Можно ли расценивать это, как излишнюю осторожность, навязчивое (травматическое) внимание к деталям, родившееся из прежнего пренебрежения к границам и внутренней жизни - и теперь настолько акцентированное, что уже наносящее ущерб общей жизненной активности?
Возможно, здесь будет уместна метафора про воду и молоко («Обжегшись на молоке, дует на воду»), что тоже может стать травматическим паттерном - допустив несколько неисправимых ошибок из-за притворной (Кадм) или искренней (Агава) отгороженности от внутреннего мира и собственных чувств, человек начинает уделять им слишком много внимания, вновь теряя баланс, но только на сей раз в сторону пренебрежения ко внешнему, робости и «заторможенности» в собственных действиях.
Заметим, что общество в целом не поощряет и даже не слишком охотно воспринимает фемининность (психологическую обращённость вовнутрь), особенно в мальчиках, вследствие чего «медитативный» Лай будет принят в меньшей степени, чем инфантильный, но активный Кадм или «строго выстроенная» Агава. Это также распространяется и на внутреннее отношение к себе и восприятие собственного позыва замедлиться как более неприемлемого и странного, чем любые активные действия.
Перед тем, как перейти к встрече Лая и Хриссипа, являющуюся центральной точкой пересечения «двух линий несчастий», посмотрим чуть ближе и на сына Пелопса. Здесь мы видим ребёнка если не «странного», то достаточно, а возможно, и слишком «раскрепощённого», дерзящего отцу, но в целом более «нормального» и «здорового», если брать за показатель здоровья активность во внешнем мире. У Хриссипа тоже имеется «перекос», уже знакомый нам по предыдущему повествованию - это недостаточная твёрдость границ. Однако, причина этого кроется на сей раз в другом - Пелопс, отец Хриссипа не хочет быть строгим из-за того, что сам много страдал. Зная, какую боль причиняет отцовское отвержение, Пелопс сдерживает свой естественный порыв уместно наказать сына, обозначить ту грань, которую не стОит переступать. В итоге к моменту роковой встречи с Лаем, мальчик не получает двух важных уроков - умения ощущать опасность и знания о том, что у других людей тоже есть чувства («не только моя воля существует на свете»).
Но как уже было сказано выше, при этом Хриссип ощущает себя и воспринимается окружающими (в том числе, Лаем) как более «нормальный», и это заставляет Лая завидовать, желая сделать Хриссипа таким же «неправильным», как он сам. «Акт насилия» происходит после провокационной фразы Хриссипа «Ты ведёшь себя, как девчонка!», т. е. после явного указания на фемининность Лая, а само «насилие» заключается в столкновении с чужой волей, и в жёстком выставлении границ. После этого Хриссип «совершает самоубийство» - образно можно говорить, что не обузданный вовремя порыв (импульс) разрушается от столкновения с реальностью чувств, тем естественным ограничением, которое присутствует у нас всех.