Про лето, золушек и мышей
Лето вот наступило. И поди знай отчего, но вспомнилось другое, тыщулетназадбывшее лето. Лето, когда я в первый раз в жизни собиралась ехать в пионерский лагерь одна, без старшей сестры. Нос мой чуял запах такой - ух! - свободы, в голове складывался план ошеломительного блицкрига - приезжаю, все в отряде понимают, что я лучше всех, в меня влюбляется самый симпатичный мальчик... В общем раз-два и в принцессы. Безо всяких там золушкинских страданий.
Но как бы не так. В лагере меня почему-то приткнули в старший отряд и приговор мне был вынесен мгновенно: «Малявка. Мышь серая».
Надо сказать, что серых мышей в отряде было трое Мишка - очкарик и Катька- тихоня и я. Малявка. Метр пятьдесят над уровнем пола. Уши на ширине плеч, джинсы из «Детского Мира», на так называемой «талии» - пионерский ремень. И выбиться из Золушек не светило. Фея-крестная была то ли в отгулах, то ли в запое, а без нее конкурировать с отрядными принцессами было невозможно - они умели делать начесы, владели химическим оружием в виде ядовитой «Ленинградской» туши, у некоторых уже пробивались первые сиськи.
И все бы было ничего, но каждый вечер в отряде устраивались танцы. Катька и Мишка, умудренные разумом, на них не ходили. Я же являлась регулярно, потому как влюбилась. Звали его, кажется, Сережей. И сох он по моей тезке, что было особенно возмутительно - так угадать с именем и ТАК промахнуться с его носительницей! На танцы я ходила напрасно - ко мне не только Серега, ко мне вообще никто не подходил. Хотя нет. Было один раз, было! Заметив мои пылающие, как сигнальные фонари, уши, тощая вожатая призвала одного из отрядных красавцев и, кивнув на меня, прошипела: «Пригласи!». «Чо я-то?!» - взвился красавец. - «Пио-нер-ское по-руче-ние…»… И он пошел. И я пошла… О, боги мои, боги! Три минуты позора на пионерском расстоянии, которые видел весь отряд…
Надежд на личную жизнь не осталось, чего там. Тем более, Серегу вскоре забрали домой, мы с его зазнобой объявили траур (она - образцово-показательный, я - тайный) и как прожить оставшиеся полторы недели, стало просто непонятно. Но однажды, путаясь в соплях и печалях, я забрела в кружок «Умелые руки», командовал которым дивный старик - яростный, седой и вдохновенный. Старик учил нас видеть красивое. И радовался как ребенок, когда у кого-то из нас прояснялись, наконец, бестолковые очи. И реял над нами как буревестник. И осенял крылами и напевал что-то, и любовно поправлял и направлял и сказал мне однажды: «Детка, а ты ведь хорошо лепишь. Давай-ка с тобой «Совет в Филях» изобразим! Знаешь эту картину? Ну-ка, вспоминай. Кутузов у стола. А на печке кто? А? А? Девочка с кошкой!...» Великой затейницей была в то лето моя фея-крестная. Принца мне не досталось, но я попала в свиту короля. И ничего, кроме пластилина меня до конца смены не интересовало. Вот только Катьку с Мишкой было жалко - им все же хотелось танцевать, но серым мышам праздников не полагалось.
… На прощальный лагерный вечер я наряжалась тихо и покорно - клетчатое платье из «Детского мира», туфли, доставшиеся от старшей сестры, уши на ширине плеч. Оставалось всего ничего - пережить награждение «активистов», выпить положенный стакан лимонаду с пирожком и поскучать в уголку, пока будет греметь дискотека. И все шло как заведено. Старшая пионервожатая бодро выкрикивала фамилии лучших из лучших, вручала почетные грамоты, интимно поясняя в микрофон: «За активное участие!», лагерный народ орал и радостно лупил в ладоши. Смена заканчивалась так, как и начиналась - торжество мчалось мимо, а я сидела на обочине.
И вдруг я услышала свою фамилию. Говорил мой чудесный старик. Говорил горячо, хорошо и долго. О том, что я умница, талант и прекрасно леплю из пластилина. Народ безмолвствовал, а я желала провалиться... Мой тайный замок рухнул, король выставил меня на улицу, сейчас все будут смеяться, потому что у них были - любовь и танцы, а у меня - плас-ти-лин... Но когда я побрела за своей грамотой, никто не смеялся, нет. Хлопали хорошо и долго. Смотрели без насмешки. С уважением.
А потом были дискотека. И на первый же "медленный" танец меня пригласил Мишка - очкарик. Оттоптавшись с ним положенное, я сказала: «А теперь - Катька». И он прекрасно понял меня, этот Мишка, потому что был редкой умницей, да. И мы танцевали целый вечер - Мишка, Катька и я. Праздничный бал серых мышей удался - кавалер едва успевал раскланиваться, дамы счастливо пунцовели из- под челок.
Великой затейницей в то лето была моя фея-крестная.