Юрий Рудис. Из книги "Седьмая вода"
Юрий Рудис - человек-эпоха. Не только потому, что он сам пишет "я - памятник эпохи Брежнева, стою и лыка не вяжу." И не потому, что это один из создателей электронного журнала "Вечерний Гондольер", наследника Лито Житинского и клуба поэтов ЛИМБ, откуда в Сеть вышли и Караулов, и Элтанг, и Каневский, и Бойченко, и Паташинский, и Родионова, и Эфендиева, и Пименов, и Лабас, и многие другие. А потому, что эпоха смотрит его стихами на нас, когда мы их читаем. Как слепое чудовище из "Лабиринта Фавна", которое глаза хранило отдельно. Стихи Рудиса - это ее, эпохи, глаза.
___________________
* * *
В жизнь чужую, под осень, при ясной луне
Самозванец въезжает на белом коне,
Словно в город чужой, как по нотам,
Между пьянкой и переворотом,
Он свободен, спокоен - практически мертв,
И отпет, и последней гордынею горд,
Отражен в придорожном кювете,
И уже ни за что не в ответе.
И дрожит на ветру как осиновый лист,
На себя не похож и от прошлого чист.
Лишь кресты - пораженья трофеи -
На груди и веревка на шее,
Клочья черного знамени над головой.
И чужой стороне он, как водится, свой.
Он один здесь спокоен и ясен,
И на всякое дело согласен.
Он и швец, он и жнец, и последний подлец,
И на дудке игрец, и кругом молодец,
Не жилец, по народным приметам,
Но пока что не знает об этом.
* * *
И каждому скоту спасибо за науку,
что денег накопить, что нечего терять.
О, прапорщик, зачем вы пишите в гестбуку?
Не надо этих слов так часто повторять.
Из вашего поста пропала запятая,
сейчас вас мордой ткнут, вам будет нечем крыть.
На выгоревший плац слетает пыль златая,
младая жизнь кипит и надо меньше пить.
Сменился караул у гробового входа,
служебный пес уснул в казенном закутке.
Экран еще горит. И с призраком народа
свобода говорит на птичьем языке.
А вам оно зачем, чужую тешить скуку?
Еще одно на всех есть время до утра,
уснуть, как этот пес, но только сон не в руку -
синица в кулаке и суп из топора.
Придет и ваш черед домой идти с гулянки,
и встретив тень свою в рассветной полумгле,
сыграть себе на слух прощание славянки
на табельном, сто лет нечищеном стволе.
* * *
мы дожидаемся рассвета,
чтоб выползти из всех щелей
и каждый поворот сюжета
украсить гибелью своей,
и каждый камень на пороге,
и каждую дороги пядь.
Ведь тем, кого не любят боги,
придется долго умирать.
Им никому не пригодится
уменье среди бела дня
в последний час войны родиться
из деревянного коня.
Им вольной воли ровно столько
отмерят, щелкая бичом,
чтоб кроме возвращенья в стойло
не помышляли ни о чем.
* * *
Человек, управлявший Россией во сне,
Чего-то хотел от меня.
А мне было так хорошо на луне
На склоне осеннего дня
Смотреть через желтое пламя костра
На гладкие воды реки,
Которую будут чертить до утра
Невидимых рыб плавники.
По черному небу текли облака
Сквозь голые ветки берез,
И весь управитель не стоил плевка
В бесклассовом обществе звезд.
И я вспоминал золотую страну,
Отечество это свое,
В котором никто не хотел на луну,
А только лишь выл на нее.
Постмодернизм
Гаврилыч на меже работает повстанцем,
вкатило восемь га даурской конопли.
И девушка в слезах, разбавленных румянцем,
как лист перед травой, встает из-под земли.
- Гаврилыч, не спеши. Зачем ты дуешь в дудку?
У ней и звук не тот, и трещина в паху.
Лишь солнышко взойдет и обратятся в шутку
воскресшие тобой, подъявшие соху
на чернозем чужой, заборы и сараи.
Им рук не развести, им не собрать костей.
Гаврилыч, не спеши, пока земля сырая,
пока еще она бежит из-под ногтей.
И девушка поет, ломает кайф, ломает.
Гаврилыч знает сам, кому лежать в гробу.
Его душа горит, его лицо пылает,
и он трубит, трубит в проклятую трубу.
* * *
Пыль на кустах заиндевелая,
да неба серого лоскут.
Куда ты скачешь, лошадь белая?
Нас в этом городе не ждут.
В нем люди с праздничными лицами
не привечают чужаков
и убивают, как в милиции -
не оставляя синяков.
Подражание Паташинскому
Твой тощий сидор пухнет от метафор,
Но давят мед из покрасневших амфор,
Из горькой глины давят пыльный мед.
И должен быть забор, кривой по-русски,
Соседями хазары и этруски,
В стакане водка и на печке кот.
Еще - земля, богатая картошкой,
И лампочка, облепленная мошкой,
И девица, сошедшая с ума,
Ее молитва сбудется скорее,
И значит, поразит нас гонорея,
Но пощадят холера и чума.
А прочее андреевскому флагу,
А остальное турку и варягу,
Полнеба зачеркнув косым крестом,
Когда зальются свистом шлакоблоки
И тень твоя заплачет на востоке,
Оставленная в городе пустом.
Дезертир
Отступление, наступление,
То окопчик, то бугорок.
Я то выберусь, без сомнения.
Я то выживу, видит бог,
Хоть прикинул и он, наверное,
Что кольца уже не разжать.
Наше дело держать равнение
И массовку изображать,
азиатчину да неметчину.
У политиков свой язык.
Ставки сделаны, карты мечены,
Выбор, стало быть, невелик.
Спичкой чирк и вполнеба зарево,
И свобода как дважды два
Хоть из левого, хоть из правого
Появляется рукава.
Всем не хватит. Спокойно, граждане,
Вам сейчас назовут врага,
И достанется больше каждому
Плесневелого пирога
И вокруг головы свечения.
Я не знаю, кто съел мой хлеб,
Но оглох от этого пения,
И от этих знамен ослеп.
Скоро здесь людей не останется,
Лишь начальники, как стена.
Представление продолжается:
Теплый дождь! Свежий вождь! Весна!
Никому не вернуться с праздника,
Красным числам потерян счет.
Виртуозы кнута и пряника,
Я вам более не народ,
Не народ вам, не класс, не нация,
Нету общей у нас земли,
Только пристани, только станции,
А на станциях патрули.
Да проселки, где птица ловчая
в придорожных кустах поет.
От обочины до обочины
Мерзлый камень и битый лед.
От селения до селения
Палый лист и болотный мох.
Я то выживу, без сомнения.
Я то выберусь, видит бог.
* * *
Москва совершает вечерний намаз
каждым своим мостом.
И нету места для грешных нас
в эдеме ее простом.
Но если есть подходящий ад,
поверь, я его найду,
пока колеса судьбы визжат
на холостом ходу,
пока над землею висит вагон,
и не улеглась тоска,
из глаз твоих уносящая вон
меня, словно горсть песка.
* * *
Торопятся полки потешные
К последней славы рубежу.
Я - памятник эпохи Брежнева,
Стою и лыка не вяжу.
Мои дела земные кончены,
Теперь я больше ни при чем.
Столбом чугунным на обочине
С нечеловеческим лицом
Стою потомкам в назидание -
Загробной жизни образец,
Чтоб каждый испытал желание
Такой же заслужить конец.
Ведь, государством охраняемый,
Я здесь единственный такой.
А остальные на хрена ему,
Они и так все под рукой.
И потому с таким спокойствием,
И из такого далека
Гремят над обреченным воинством
Слова родного языка.
И словно в зале ожидания
Лежат вповалку города,
И облака над всею Данией
Плывут куда-то не туда.
И я стою, на ноль помноженный,
И подставляю ветру грудь,
Куда ваятель отмороженный
Не смог души моей вдохнуть.
А ей одной уже не вынести
В такой стране, в году таком,
Закона высшей справедливости,
Что правит этим бардаком.
И вот стою в венках и фантиках,
Июньским дождиком умыт,
Пока она в одних подштанниках
По полю снежному бежит.
Куда бежать? Война гражданская,
Далекий лес, напрасный труд.
Кавалеристы принца Датского,
однако, пленных не берут.
Ах, новое тысячелетие
Обидно встретить на бегу.
Беги, душа...В твое бессмертие
Я сам поверить не могу.
___________________
(с) Юрий Рудис
___________________
* * *
В жизнь чужую, под осень, при ясной луне
Самозванец въезжает на белом коне,
Словно в город чужой, как по нотам,
Между пьянкой и переворотом,
Он свободен, спокоен - практически мертв,
И отпет, и последней гордынею горд,
Отражен в придорожном кювете,
И уже ни за что не в ответе.
И дрожит на ветру как осиновый лист,
На себя не похож и от прошлого чист.
Лишь кресты - пораженья трофеи -
На груди и веревка на шее,
Клочья черного знамени над головой.
И чужой стороне он, как водится, свой.
Он один здесь спокоен и ясен,
И на всякое дело согласен.
Он и швец, он и жнец, и последний подлец,
И на дудке игрец, и кругом молодец,
Не жилец, по народным приметам,
Но пока что не знает об этом.
* * *
И каждому скоту спасибо за науку,
что денег накопить, что нечего терять.
О, прапорщик, зачем вы пишите в гестбуку?
Не надо этих слов так часто повторять.
Из вашего поста пропала запятая,
сейчас вас мордой ткнут, вам будет нечем крыть.
На выгоревший плац слетает пыль златая,
младая жизнь кипит и надо меньше пить.
Сменился караул у гробового входа,
служебный пес уснул в казенном закутке.
Экран еще горит. И с призраком народа
свобода говорит на птичьем языке.
А вам оно зачем, чужую тешить скуку?
Еще одно на всех есть время до утра,
уснуть, как этот пес, но только сон не в руку -
синица в кулаке и суп из топора.
Придет и ваш черед домой идти с гулянки,
и встретив тень свою в рассветной полумгле,
сыграть себе на слух прощание славянки
на табельном, сто лет нечищеном стволе.
* * *
мы дожидаемся рассвета,
чтоб выползти из всех щелей
и каждый поворот сюжета
украсить гибелью своей,
и каждый камень на пороге,
и каждую дороги пядь.
Ведь тем, кого не любят боги,
придется долго умирать.
Им никому не пригодится
уменье среди бела дня
в последний час войны родиться
из деревянного коня.
Им вольной воли ровно столько
отмерят, щелкая бичом,
чтоб кроме возвращенья в стойло
не помышляли ни о чем.
* * *
Человек, управлявший Россией во сне,
Чего-то хотел от меня.
А мне было так хорошо на луне
На склоне осеннего дня
Смотреть через желтое пламя костра
На гладкие воды реки,
Которую будут чертить до утра
Невидимых рыб плавники.
По черному небу текли облака
Сквозь голые ветки берез,
И весь управитель не стоил плевка
В бесклассовом обществе звезд.
И я вспоминал золотую страну,
Отечество это свое,
В котором никто не хотел на луну,
А только лишь выл на нее.
Постмодернизм
Гаврилыч на меже работает повстанцем,
вкатило восемь га даурской конопли.
И девушка в слезах, разбавленных румянцем,
как лист перед травой, встает из-под земли.
- Гаврилыч, не спеши. Зачем ты дуешь в дудку?
У ней и звук не тот, и трещина в паху.
Лишь солнышко взойдет и обратятся в шутку
воскресшие тобой, подъявшие соху
на чернозем чужой, заборы и сараи.
Им рук не развести, им не собрать костей.
Гаврилыч, не спеши, пока земля сырая,
пока еще она бежит из-под ногтей.
И девушка поет, ломает кайф, ломает.
Гаврилыч знает сам, кому лежать в гробу.
Его душа горит, его лицо пылает,
и он трубит, трубит в проклятую трубу.
* * *
Пыль на кустах заиндевелая,
да неба серого лоскут.
Куда ты скачешь, лошадь белая?
Нас в этом городе не ждут.
В нем люди с праздничными лицами
не привечают чужаков
и убивают, как в милиции -
не оставляя синяков.
Подражание Паташинскому
Твой тощий сидор пухнет от метафор,
Но давят мед из покрасневших амфор,
Из горькой глины давят пыльный мед.
И должен быть забор, кривой по-русски,
Соседями хазары и этруски,
В стакане водка и на печке кот.
Еще - земля, богатая картошкой,
И лампочка, облепленная мошкой,
И девица, сошедшая с ума,
Ее молитва сбудется скорее,
И значит, поразит нас гонорея,
Но пощадят холера и чума.
А прочее андреевскому флагу,
А остальное турку и варягу,
Полнеба зачеркнув косым крестом,
Когда зальются свистом шлакоблоки
И тень твоя заплачет на востоке,
Оставленная в городе пустом.
Дезертир
Отступление, наступление,
То окопчик, то бугорок.
Я то выберусь, без сомнения.
Я то выживу, видит бог,
Хоть прикинул и он, наверное,
Что кольца уже не разжать.
Наше дело держать равнение
И массовку изображать,
азиатчину да неметчину.
У политиков свой язык.
Ставки сделаны, карты мечены,
Выбор, стало быть, невелик.
Спичкой чирк и вполнеба зарево,
И свобода как дважды два
Хоть из левого, хоть из правого
Появляется рукава.
Всем не хватит. Спокойно, граждане,
Вам сейчас назовут врага,
И достанется больше каждому
Плесневелого пирога
И вокруг головы свечения.
Я не знаю, кто съел мой хлеб,
Но оглох от этого пения,
И от этих знамен ослеп.
Скоро здесь людей не останется,
Лишь начальники, как стена.
Представление продолжается:
Теплый дождь! Свежий вождь! Весна!
Никому не вернуться с праздника,
Красным числам потерян счет.
Виртуозы кнута и пряника,
Я вам более не народ,
Не народ вам, не класс, не нация,
Нету общей у нас земли,
Только пристани, только станции,
А на станциях патрули.
Да проселки, где птица ловчая
в придорожных кустах поет.
От обочины до обочины
Мерзлый камень и битый лед.
От селения до селения
Палый лист и болотный мох.
Я то выживу, без сомнения.
Я то выберусь, видит бог.
* * *
Москва совершает вечерний намаз
каждым своим мостом.
И нету места для грешных нас
в эдеме ее простом.
Но если есть подходящий ад,
поверь, я его найду,
пока колеса судьбы визжат
на холостом ходу,
пока над землею висит вагон,
и не улеглась тоска,
из глаз твоих уносящая вон
меня, словно горсть песка.
* * *
Торопятся полки потешные
К последней славы рубежу.
Я - памятник эпохи Брежнева,
Стою и лыка не вяжу.
Мои дела земные кончены,
Теперь я больше ни при чем.
Столбом чугунным на обочине
С нечеловеческим лицом
Стою потомкам в назидание -
Загробной жизни образец,
Чтоб каждый испытал желание
Такой же заслужить конец.
Ведь, государством охраняемый,
Я здесь единственный такой.
А остальные на хрена ему,
Они и так все под рукой.
И потому с таким спокойствием,
И из такого далека
Гремят над обреченным воинством
Слова родного языка.
И словно в зале ожидания
Лежат вповалку города,
И облака над всею Данией
Плывут куда-то не туда.
И я стою, на ноль помноженный,
И подставляю ветру грудь,
Куда ваятель отмороженный
Не смог души моей вдохнуть.
А ей одной уже не вынести
В такой стране, в году таком,
Закона высшей справедливости,
Что правит этим бардаком.
И вот стою в венках и фантиках,
Июньским дождиком умыт,
Пока она в одних подштанниках
По полю снежному бежит.
Куда бежать? Война гражданская,
Далекий лес, напрасный труд.
Кавалеристы принца Датского,
однако, пленных не берут.
Ах, новое тысячелетие
Обидно встретить на бегу.
Беги, душа...В твое бессмертие
Я сам поверить не могу.
___________________
(с) Юрий Рудис