Разговоры в пути
Видишь, на склоне из снега дерево торчит. Давно умерло, а еще цепляется. Не хочет падать. Кедровка на ветке примостилась. Как люди отсюда ушли, птицы сразу вернулись. Тут, возле поселка, сразу несколько звериных дорог сходятся. Снежные бараны идут, олени... Медведи появляются в шесть утра, хоть часы сверяй. Они здесь хозяева. Трое и вовсе с постоянной пропиской. Еще немного - и будет их больше, чем жителей.
Когда дамбу прорвало и на поселок сель сошел, многие хитрили, оставались. Уезжать не хотели. Одни мародерствовали. До сих пор с котельной металл обрезают. А котельная на севере - это сердце поселка. Когда останавливается, ему конец. Сейчас-то от нее только скелет остался, и дым из угольной кучи валит. Горит где-то в глубине. Другие думали, им взамен дадут квартиры в городе. С ними было сложнее всего. Сплошные суды. В итоге, хозяева деревянных домов компенсацию получили, а жителей пятиэтажек мы одолели. Доказали, что те не в аварийном состоянии. Вроде как можно жить, хотя, конечно, нельзя. Из-за них поселок официально не закрывают, чтобы не платить. Так я и остаюсь мэром покинутых домов и разбитых теплиц.
Здесь тысячи людей жили. Горы изнутри выскабливали, золото добывали. Теперь видишь - серая муть повсюду. Тот самый сель с золотом и реагентами, прощальный подарок комбината. От одиночества я уже сам с собой разговаривать начал. Но, в целом, привык. Главное - вверх не смотреть. Куда ни глянь - одни сопки. Горизонта вовсе нет. А человеку нужно видеть дальше, чем на пару сотен метров. Зато хоть кедровки снова прилетели...
* * *
Когда мы на дизельной лодке в Средиземное море отправлялись, плавали порой почти по году. В отсеке - восемь человек, и каждый успеет всю жизнь по четыре раза рассказать. Лежишь, слушаешь соседа-таджика, и все знаешь наперед - по какой улице он пройдет, сколько хулиганов на него нападут и как он им наваляет. Но не прерываешь, потому как иначе никто баек травить не будет.
Почта приходила редко, и тогда все замирало. Тишина. Казалось, что лодкой вообще никто не управляет. Бывало, сперва получишь письмо о том, что сыну исполнился год, а потом - что ему полгода.
Пройдет рядом американский авианосец - и все небо заслоняет. А в моем ведении - две ядерные торпеды. Очень я этим гордился. Чтобы их запустить, надо было, чтобы я, командир и политрук одновременно вводили три ключа. Это по инструкции. А так я все их ключи, конечно, знал. На всякий случай. Мало ли что может случиться.
Как-то раз нам привезли новые скафандры для экстренного всплытия. Раньше надо было подниматься по специальному тросу с шариками, и возле каждого шарика пережидать, сколько положено по таблице. А кто ж такие таблицы наизусть помнит! Новый же был со специальным парашютом, который все делал сам. Да только дежурные быстро все стропы на аксельбанты порезали, в деревне перед девчонками щеголять. Пришлось просить командование, чтобы автоматику убрали и вернули все как было.
Когда я демобилизовался, сначала чувствовал себя как дерево с вырванными из земли корнями. Потом пошел устраиваться на работу. А там у меня первым делом потребовали справку на право ношения оружия. Я им говорю - мне государство ядерные торпеды доверяло, а вы какой-то пистолетик в руки дать боитесь! Но все равно пришлось за справку заплатить. Потом получил зарплату и понял, что за две недели теперь зарабатываю больше, чем за год под водой, со всеми северными надбавками.