У границы нейтральной земли
- Рядовой Блюм!
Мой голос привычно щелкает, подобно хлысту. Солдат, секунду назад мирно посапывавший, прислонившись лбом к прохладному ружейному прикладу, дергается, как марионетка, и неуклюже падает на земляной пол. Глаза по-цыплячьи бессмысленные. Встает навытяжку, неловко щелкает каблуками. Слетевшие очки болтаются на одной дужке, оттопыренные уши закатно пылают в лучах солнца, пробивающихся сквозь амбразуру.
- Опять заснул на посту?
- Так точно, господин майор! - чеканит Блюм, и тут же совсем по-детски добавляет:
- Простите…
- Вольно, - брезгливо морщусь я.
Нет, ну каков гусь! Уже два раза его пороли, в последний раз даже пришлось отправлять в госпиталь. А он так ничего и не понял. И ведь парень неглупый. Хороший стрелок, и на учениях - всегда один из первых. Жалко такого терять.
- Как придет смена, зайдите ко мне.
- Слушаюсь, господин майор! - чеканит рядовой, но я уже шагаю прочь.
Недавно прошел дождь, и сапоги увязают в глине. Я иду к форту вдоль бесконечных рядов укреплений. Бойцы, сидя на приземистых табуретах, режутся в карты. Кто-то насвистывает, кто-то украдкой читает срамную книжонку. Интересно, почему вся мебель, поставляемая для армии, нарочито неудобная? Нет ли здесь глубокого государственного смысла, который я пока не могу постичь? Завидев меня, солдаты стихают и начинают таращиться в сторону Нейтральной земли.
Никто не может сказать определенно, как началась эта война. Одни утверждают, что прадед нашего короля во время торжественного приема случайно наступил на мантию соседского падишаха, и тот счел себя оскорбленным. Вскоре тысячи врагов уже топтали нашу землю, и первые жертвы с обеих сторон положили начало многолетней ненависти между народами. Другие говорят, что в архивах якобы нашли свидетельство, будто все началось после того, как пара крестьян ночью умыкнула с приграничного пастбища несколько овец. Их отказались выдать, и тогда, тоже под покровом темноты, обокраденный овцевод вместе с удалыми друзьями пробрался через границу и подпустил соседям красного петуха. Те не остались в долгу, и вскоре взаимная ненависть вышла из берегов, выплеснулась на страницы газет и заборы, так что потрясенные правители вынуждены были повиноваться народной воле и развязать кровавую бойню.
Война продолжалась десятки лет и не прекратилась, а затухла, обессиленная. Так пожар на торфяниках уходит под землю, где его еще сложнее потушить. И мы, и противник, воздвигли от моря на севере до скалистых гор на юге линии укреплений, а между ними пролегла широкая полоса Нейтральной земли. Прекрасная, плодородная, простреливаемая с обеих сторон. Вот уже более тридцати лет мы сидим, наведя на нее пушки и ружья, а она все ждет своего пахаря со сладострастием зрелой женщины, и те солдаты, которых забрали в армию из крестьян, влюблено смотрят на просторы, поросшие кипреем, и облизывают пересохшие губы.
Рядовой Блюм глядит на меня исподлобья. Керосиновая лампа бросает на его лицо причудливые отблески.
- Садись, сынок, - приказываю я. Пододвигаю ему кружку с элем. Он автоматически делает один глоток и вновь ставит ее на стол.
- Вы сегодня опять заснули на посту, - говорю я. - А потому заслуживаете самого сурового наказания.
- Так точно, господин майор! - отвечает он с покорностью в голосе, но взгляда не отводит. Я тоже когда-то был таким.
- Но вы могли бы стать хорошим солдатом, в будущем - даже офицером, - продолжаю я. - Сон на посту - всего лишь следствие. Надо устранить саму причину. Вам что-то не нравится в нашей армии?
Недоверчивый взгляд. Молчание.
- Отвечайте, это приказ.
- Простите, господин майор. Я готов воевать. Готов погибнуть за Отечество. Но вот уже два года всего лишь вглядываюсь сквозь прицел в пустоту перед амбразурой. Порой там пробежит заяц или проскачет в отдалении дикая лошадь. Не видно лишь одного - смысла.
По его виску стекает капля пота. Боится. Я наклоняюсь вперед и тихо спрашиваю:
- Любишь ли ты свою родину?
- Всем сердцем! - пылко отвечает он.
- А веришь ли ты в Бога?
- Так точно, господин майор! - в его глазах я читаю недоумение.
- Я мог бы сейчас долго говорить про бдительность, про коварство врага, про мудрость командования. Но ты наверняка и так это слышишь каждый день. Скажу проще. Когда кого-то истинно любишь, будь то Родина или женщина, ты всегда боишься ее утратить. Это естественно. Если ты считаешь, будто нашей стране ничто не угрожает, это либо черствость чувств, либо пагубное заблуждение, в котором потом придется горько раскаиваться. Ты скажешь, что ни разу за эти годы не видел врага в лицо? Но ты также не видел и Бога, что не мешает тебе верить в него. Пойми, сынок: не впустую ты тратишь здесь свою молодость, глядя в пустоту. Ежечасно, ежеминутно ты упражняешься в любви и вере. Подумай над этим. Если ты не сможешь понять, что такое любовь и вера, с тобой заслуженно будут обращаться, как со скотом, и я лично в следующий раз прикажу прогнать тебя сквозь строй. А теперь иди.
Он уходит, оставив недопитый эль, а я еще долго сижу, не торопясь домой. Я люблю траншеи у Нейтральной земли. Они полны жизни. А уродливые карликовые города, выросшие вдоль всей линии обороны, чтобы обслуживать нужды армии, серы и печальны. Жены у меня никогда не было, а маркитанток я не люблю.
На следующий день, впервые за много лет, звонит колокол тревоги.
- Господин майор, разрешите доложить! - губы рядового Блюма дрожат от нервного возбуждения. - Там люди!
Молодец, заметил первым.
Я подношу к глазам бинокль. Нарушителей удается обнаружить не сразу. Они довольно далеко. Несколько мужчин и женщин. Светловолосых, в легких одеждах. Без оружия. На смуглых людей падишаха не похожи.
- Может, жахнем по ним? - подал голос кто-то из рядовых.
- На провокации не поддаваться! - взревел ефрейтор.
Надо известить командование.
Едва мы ушли, как рядовой Блюм схватил бинокль, и вокруг него сгрудилась половина роты.
- Что они делают? - спросил кто-то.
Рядовой Блюм долго молчит. И уже на пределе слышимости я различаю его слова:
- Они смеются…
Прошло две недели. В штабе, как обычно, ничего не могут решить. Загадочные обитатели Нейтральной земли не вооружены и не враждебны. Они просто не обращают на нас внимания. Зато солдат теперь не узнать. Ждут - не дождутся, когда придет очередь отправляться в караул. Ни книжек, ни напрасных бесед. Лишь шуршит чуть слышно по рядам: “Глядите - они расчищают делянки… ловят диких лошадей… а какой плуг смастерили… ”. Я тоже все чаще смотрю в бинокль.
Чужаков стало заметно больше. Они строят простые хижины на развалинах древних поселков. Женщины готовят еду. Вокруг них резвятся дети. Они тоже играют в войну, и мне это почему-то кажется странным. Вечером по небу и стенам форта пляшут отблески костров. Низкие гортанные голоса поют песни. Певцы далеко, я не могу различить слов, но, кажется, понимаю смысл. Все народные песни - об одном и том же, только некоторые - радостные, а некоторые - грустные. В этих песнях слышится обещание.
- Рядовой Блюм! Рядовой Блюм!
Нет ответа. Ружье брошено, на размякшей земле за бруствером глубоко отпечатались следы, ведущие вглубь Нейтральной земли. Рубчатые следы армейских сапог.
Блюм оказался первым в постоянно растущем потоке дезертиров. Многие бегут с семьями. Сквозь прорехи в обороне просачиваются гражданские. Командование рвет на себе волосы. Мы создавали укрепления, чтобы не пустить на наши земли врага, но никто не думал создавать заслоны в противоположном направлении. Некоторых удается подстрелить, но их все больше и больше. Среди обитателей Нейтральной земли теперь можно различить и горбоносых людей падишаха. На полях уже проклюнулись зеленые ростки. Интересно, что они сеют? Приказ командования: отныне бинокли разрешено использовать только старшим офицерам.
Поселения чужаков быстро растут, их окраины приближаются к нашим позициям. В штабе смятение. Выведя войска на Нейтральную землю, мы нарушим державшееся десятилетиями перемирие. Его правила никогда не были озвучены или, тем более, увековечены на бумаге, но молчаливые договоренности сложнее всего преступить. Похоже, падишах придерживается того же мнения.
Из глубины страны подтягиваются новые войска. Я их видел. Испуганные рекруты из отдаленных деревень, даже винтовку держать не умеют. Оружия им, впрочем, и не дают. Их отряды спешно возводят в глуби наших позиций вторую линию обороны. Стало быть, планируется отступление.
В городе всплывают один за другим жуткие слухи о зверствах чужаков, которые заманивают на нейтральную землю доверчивых простаков лишь для того, чтобы полакомиться их мясом. Ведь до урожая еще далеко. В воскресенье в церкви выступала женщина. Она рассказывала, как чудом спаслась с Нейтральной земли, тогда как ее муж-дезертир и дети погибли в лапах людоедов. Я долго пытался вспомнить, где видел ее лицо, и мне это удалось. Когда наш полк дислоцировался на севере, я пару раз пользовался услугами этой маркитантки. Она жила в меблированных комнатах с парой молодящихся подруг и никогда не покидала пределов своего квартала. Теперь на ее обвислой груди болтается золотой Крест Героя.
Сегодня меня вызвали в штаб с секретным поручением. Мы, четыре майора, словно пажи, должны сопровождать некую карету и не задавать лишних вопросов. Рессоры совсем не скрипят, словно мы везем призрака. На узких окнах - темные бархатные занавеси без гербов. Мы едем на юг, где Нейтральная земля кончается, и границы смыкаются в горном ущелье. Вверху ощерились ледники. От них веет холодом.
Мы останавливаемся у небольшого шатра. Дверца кареты распахивается, из нее выходит высокая статная фигура в плаще. Быстрый взгляд скользит по нашим лицам, и я щелкаю каблуками, вытягиваясь в струнку. Темнеет, лицо пассажира скрывает тень от капюшона, но ошибиться невозможно. Лишь у одного человека в нашей стране столь горделивая осанка и взор, полный усталости и печали, словно он не отдыхал с той незапамятной глубины веков, когда первый король из его династии взошел на трон. Его Величество молча похлопал меня по плечу и исчез в шатре. В то же мгновение с противоположной стороны границы у шатра остановилась другая карета. В слабом сумеречном свете тускло блеснул огромный тюрбан, знакомый каждому моему соотечественнику по бесчисленным карикатурам.
Шум горной реки заглушает звук разговоров внутри шатра, как, несомненно, и было задумано. Проходит два часа, прежде чем мы пускаемся в обратный путь.
Все закончилось очень быстро. Нейтральной земли больше нет. Всего лишь через неделю после достопамятной встречи в шатре войска короля и падишаха по единому сигналу двинулись вперед. Стены убогих хижин трещали, как яичная скорлупа. Говорят, что жертв было до странного мало. Всем казалось, что их гораздо больше - людей, живущих на Нейтральной земле.
Наш полк оставили прикрывать тылы - как и большинство частей, базировавшихся у границы. Когда операция была завершена, я написал прошение об отставке. Годы берут свое. Тело подтачивают болезни, а мозг - глупая сентиментальность.
Всюду ликование. Газеты захлебываются от восторгов, красочно описывая братание армий-победительниц посреди Нейтральной земли. Многолетняя вражда забыта. Его Величество совместно с падишахом принимает парад на дворцовой площади, величая недавнего противника возлюбленным другом и братом. Оркестр грохочет бравурные марши, из окон сыплются цветы. Я иду, опираясь на трость, среди счастливых людей. Медали позвякивают на груди, и я напоминаю себе старую маркитантку в церкви. Вдруг мне привиделось, что там, где улица сворачивает к дворцу, в небольшой кучке ликующих юнцов, празднующих окончание войны, стоит рядовой Блюм. Он повзрослел за полгода, на нем гражданский костюм и новые очки. С лица окончательно сошло выражение тревожной недоверчивости, но уши все так же сияют, словно притягивая солнечные лучи. Я рвусь вперед, бесцеремонно орудуя локтями и тростью, ощущая спиной град изумленных взглядов. Сердце бьется в грудной клетке со знакомой болью, но мне уже все равно. О столь многом надо расспросить его, столь многое рассказать - а что именно, я и сам не знаю, просто уверен, что когда доберусь до поворота, нужные слова возникнут сами собой. Но когда я пробился сквозь восторженную толпу, рядового Блюма уже не было.
Мой голос привычно щелкает, подобно хлысту. Солдат, секунду назад мирно посапывавший, прислонившись лбом к прохладному ружейному прикладу, дергается, как марионетка, и неуклюже падает на земляной пол. Глаза по-цыплячьи бессмысленные. Встает навытяжку, неловко щелкает каблуками. Слетевшие очки болтаются на одной дужке, оттопыренные уши закатно пылают в лучах солнца, пробивающихся сквозь амбразуру.
- Опять заснул на посту?
- Так точно, господин майор! - чеканит Блюм, и тут же совсем по-детски добавляет:
- Простите…
- Вольно, - брезгливо морщусь я.
Нет, ну каков гусь! Уже два раза его пороли, в последний раз даже пришлось отправлять в госпиталь. А он так ничего и не понял. И ведь парень неглупый. Хороший стрелок, и на учениях - всегда один из первых. Жалко такого терять.
- Как придет смена, зайдите ко мне.
- Слушаюсь, господин майор! - чеканит рядовой, но я уже шагаю прочь.
Недавно прошел дождь, и сапоги увязают в глине. Я иду к форту вдоль бесконечных рядов укреплений. Бойцы, сидя на приземистых табуретах, режутся в карты. Кто-то насвистывает, кто-то украдкой читает срамную книжонку. Интересно, почему вся мебель, поставляемая для армии, нарочито неудобная? Нет ли здесь глубокого государственного смысла, который я пока не могу постичь? Завидев меня, солдаты стихают и начинают таращиться в сторону Нейтральной земли.
Никто не может сказать определенно, как началась эта война. Одни утверждают, что прадед нашего короля во время торжественного приема случайно наступил на мантию соседского падишаха, и тот счел себя оскорбленным. Вскоре тысячи врагов уже топтали нашу землю, и первые жертвы с обеих сторон положили начало многолетней ненависти между народами. Другие говорят, что в архивах якобы нашли свидетельство, будто все началось после того, как пара крестьян ночью умыкнула с приграничного пастбища несколько овец. Их отказались выдать, и тогда, тоже под покровом темноты, обокраденный овцевод вместе с удалыми друзьями пробрался через границу и подпустил соседям красного петуха. Те не остались в долгу, и вскоре взаимная ненависть вышла из берегов, выплеснулась на страницы газет и заборы, так что потрясенные правители вынуждены были повиноваться народной воле и развязать кровавую бойню.
Война продолжалась десятки лет и не прекратилась, а затухла, обессиленная. Так пожар на торфяниках уходит под землю, где его еще сложнее потушить. И мы, и противник, воздвигли от моря на севере до скалистых гор на юге линии укреплений, а между ними пролегла широкая полоса Нейтральной земли. Прекрасная, плодородная, простреливаемая с обеих сторон. Вот уже более тридцати лет мы сидим, наведя на нее пушки и ружья, а она все ждет своего пахаря со сладострастием зрелой женщины, и те солдаты, которых забрали в армию из крестьян, влюблено смотрят на просторы, поросшие кипреем, и облизывают пересохшие губы.
Рядовой Блюм глядит на меня исподлобья. Керосиновая лампа бросает на его лицо причудливые отблески.
- Садись, сынок, - приказываю я. Пододвигаю ему кружку с элем. Он автоматически делает один глоток и вновь ставит ее на стол.
- Вы сегодня опять заснули на посту, - говорю я. - А потому заслуживаете самого сурового наказания.
- Так точно, господин майор! - отвечает он с покорностью в голосе, но взгляда не отводит. Я тоже когда-то был таким.
- Но вы могли бы стать хорошим солдатом, в будущем - даже офицером, - продолжаю я. - Сон на посту - всего лишь следствие. Надо устранить саму причину. Вам что-то не нравится в нашей армии?
Недоверчивый взгляд. Молчание.
- Отвечайте, это приказ.
- Простите, господин майор. Я готов воевать. Готов погибнуть за Отечество. Но вот уже два года всего лишь вглядываюсь сквозь прицел в пустоту перед амбразурой. Порой там пробежит заяц или проскачет в отдалении дикая лошадь. Не видно лишь одного - смысла.
По его виску стекает капля пота. Боится. Я наклоняюсь вперед и тихо спрашиваю:
- Любишь ли ты свою родину?
- Всем сердцем! - пылко отвечает он.
- А веришь ли ты в Бога?
- Так точно, господин майор! - в его глазах я читаю недоумение.
- Я мог бы сейчас долго говорить про бдительность, про коварство врага, про мудрость командования. Но ты наверняка и так это слышишь каждый день. Скажу проще. Когда кого-то истинно любишь, будь то Родина или женщина, ты всегда боишься ее утратить. Это естественно. Если ты считаешь, будто нашей стране ничто не угрожает, это либо черствость чувств, либо пагубное заблуждение, в котором потом придется горько раскаиваться. Ты скажешь, что ни разу за эти годы не видел врага в лицо? Но ты также не видел и Бога, что не мешает тебе верить в него. Пойми, сынок: не впустую ты тратишь здесь свою молодость, глядя в пустоту. Ежечасно, ежеминутно ты упражняешься в любви и вере. Подумай над этим. Если ты не сможешь понять, что такое любовь и вера, с тобой заслуженно будут обращаться, как со скотом, и я лично в следующий раз прикажу прогнать тебя сквозь строй. А теперь иди.
Он уходит, оставив недопитый эль, а я еще долго сижу, не торопясь домой. Я люблю траншеи у Нейтральной земли. Они полны жизни. А уродливые карликовые города, выросшие вдоль всей линии обороны, чтобы обслуживать нужды армии, серы и печальны. Жены у меня никогда не было, а маркитанток я не люблю.
На следующий день, впервые за много лет, звонит колокол тревоги.
- Господин майор, разрешите доложить! - губы рядового Блюма дрожат от нервного возбуждения. - Там люди!
Молодец, заметил первым.
Я подношу к глазам бинокль. Нарушителей удается обнаружить не сразу. Они довольно далеко. Несколько мужчин и женщин. Светловолосых, в легких одеждах. Без оружия. На смуглых людей падишаха не похожи.
- Может, жахнем по ним? - подал голос кто-то из рядовых.
- На провокации не поддаваться! - взревел ефрейтор.
Надо известить командование.
Едва мы ушли, как рядовой Блюм схватил бинокль, и вокруг него сгрудилась половина роты.
- Что они делают? - спросил кто-то.
Рядовой Блюм долго молчит. И уже на пределе слышимости я различаю его слова:
- Они смеются…
Прошло две недели. В штабе, как обычно, ничего не могут решить. Загадочные обитатели Нейтральной земли не вооружены и не враждебны. Они просто не обращают на нас внимания. Зато солдат теперь не узнать. Ждут - не дождутся, когда придет очередь отправляться в караул. Ни книжек, ни напрасных бесед. Лишь шуршит чуть слышно по рядам: “Глядите - они расчищают делянки… ловят диких лошадей… а какой плуг смастерили… ”. Я тоже все чаще смотрю в бинокль.
Чужаков стало заметно больше. Они строят простые хижины на развалинах древних поселков. Женщины готовят еду. Вокруг них резвятся дети. Они тоже играют в войну, и мне это почему-то кажется странным. Вечером по небу и стенам форта пляшут отблески костров. Низкие гортанные голоса поют песни. Певцы далеко, я не могу различить слов, но, кажется, понимаю смысл. Все народные песни - об одном и том же, только некоторые - радостные, а некоторые - грустные. В этих песнях слышится обещание.
- Рядовой Блюм! Рядовой Блюм!
Нет ответа. Ружье брошено, на размякшей земле за бруствером глубоко отпечатались следы, ведущие вглубь Нейтральной земли. Рубчатые следы армейских сапог.
Блюм оказался первым в постоянно растущем потоке дезертиров. Многие бегут с семьями. Сквозь прорехи в обороне просачиваются гражданские. Командование рвет на себе волосы. Мы создавали укрепления, чтобы не пустить на наши земли врага, но никто не думал создавать заслоны в противоположном направлении. Некоторых удается подстрелить, но их все больше и больше. Среди обитателей Нейтральной земли теперь можно различить и горбоносых людей падишаха. На полях уже проклюнулись зеленые ростки. Интересно, что они сеют? Приказ командования: отныне бинокли разрешено использовать только старшим офицерам.
Поселения чужаков быстро растут, их окраины приближаются к нашим позициям. В штабе смятение. Выведя войска на Нейтральную землю, мы нарушим державшееся десятилетиями перемирие. Его правила никогда не были озвучены или, тем более, увековечены на бумаге, но молчаливые договоренности сложнее всего преступить. Похоже, падишах придерживается того же мнения.
Из глубины страны подтягиваются новые войска. Я их видел. Испуганные рекруты из отдаленных деревень, даже винтовку держать не умеют. Оружия им, впрочем, и не дают. Их отряды спешно возводят в глуби наших позиций вторую линию обороны. Стало быть, планируется отступление.
В городе всплывают один за другим жуткие слухи о зверствах чужаков, которые заманивают на нейтральную землю доверчивых простаков лишь для того, чтобы полакомиться их мясом. Ведь до урожая еще далеко. В воскресенье в церкви выступала женщина. Она рассказывала, как чудом спаслась с Нейтральной земли, тогда как ее муж-дезертир и дети погибли в лапах людоедов. Я долго пытался вспомнить, где видел ее лицо, и мне это удалось. Когда наш полк дислоцировался на севере, я пару раз пользовался услугами этой маркитантки. Она жила в меблированных комнатах с парой молодящихся подруг и никогда не покидала пределов своего квартала. Теперь на ее обвислой груди болтается золотой Крест Героя.
Сегодня меня вызвали в штаб с секретным поручением. Мы, четыре майора, словно пажи, должны сопровождать некую карету и не задавать лишних вопросов. Рессоры совсем не скрипят, словно мы везем призрака. На узких окнах - темные бархатные занавеси без гербов. Мы едем на юг, где Нейтральная земля кончается, и границы смыкаются в горном ущелье. Вверху ощерились ледники. От них веет холодом.
Мы останавливаемся у небольшого шатра. Дверца кареты распахивается, из нее выходит высокая статная фигура в плаще. Быстрый взгляд скользит по нашим лицам, и я щелкаю каблуками, вытягиваясь в струнку. Темнеет, лицо пассажира скрывает тень от капюшона, но ошибиться невозможно. Лишь у одного человека в нашей стране столь горделивая осанка и взор, полный усталости и печали, словно он не отдыхал с той незапамятной глубины веков, когда первый король из его династии взошел на трон. Его Величество молча похлопал меня по плечу и исчез в шатре. В то же мгновение с противоположной стороны границы у шатра остановилась другая карета. В слабом сумеречном свете тускло блеснул огромный тюрбан, знакомый каждому моему соотечественнику по бесчисленным карикатурам.
Шум горной реки заглушает звук разговоров внутри шатра, как, несомненно, и было задумано. Проходит два часа, прежде чем мы пускаемся в обратный путь.
Все закончилось очень быстро. Нейтральной земли больше нет. Всего лишь через неделю после достопамятной встречи в шатре войска короля и падишаха по единому сигналу двинулись вперед. Стены убогих хижин трещали, как яичная скорлупа. Говорят, что жертв было до странного мало. Всем казалось, что их гораздо больше - людей, живущих на Нейтральной земле.
Наш полк оставили прикрывать тылы - как и большинство частей, базировавшихся у границы. Когда операция была завершена, я написал прошение об отставке. Годы берут свое. Тело подтачивают болезни, а мозг - глупая сентиментальность.
Всюду ликование. Газеты захлебываются от восторгов, красочно описывая братание армий-победительниц посреди Нейтральной земли. Многолетняя вражда забыта. Его Величество совместно с падишахом принимает парад на дворцовой площади, величая недавнего противника возлюбленным другом и братом. Оркестр грохочет бравурные марши, из окон сыплются цветы. Я иду, опираясь на трость, среди счастливых людей. Медали позвякивают на груди, и я напоминаю себе старую маркитантку в церкви. Вдруг мне привиделось, что там, где улица сворачивает к дворцу, в небольшой кучке ликующих юнцов, празднующих окончание войны, стоит рядовой Блюм. Он повзрослел за полгода, на нем гражданский костюм и новые очки. С лица окончательно сошло выражение тревожной недоверчивости, но уши все так же сияют, словно притягивая солнечные лучи. Я рвусь вперед, бесцеремонно орудуя локтями и тростью, ощущая спиной град изумленных взглядов. Сердце бьется в грудной клетке со знакомой болью, но мне уже все равно. О столь многом надо расспросить его, столь многое рассказать - а что именно, я и сам не знаю, просто уверен, что когда доберусь до поворота, нужные слова возникнут сами собой. Но когда я пробился сквозь восторженную толпу, рядового Блюма уже не было.