Мнение русского интеллектуала 18 века об этом вашем гадком Рубенсе
Из записок князя Николая Львова, умницы, архитектора, поэта, путешествовавшего по Европе. (В отрывках и изложении В.Верещагина).
"...Маленькая невзрачная тетрадка, исписанная старым, неразборчивым почерком, в собрании одного известнаго любителя.
Николай Александрович Львов, живописец, архитектор, гравер и писатель, второй половины XVIII века заносил в нее свои путевыя впечатления, быть может и однообразныя - исключительно о предметах искусства, быть может и безталанныя, в смысле художественной критики, но интересныя и трогательныя по своей безпредельной наивности. Тетрадка предназначалась, вероятно, для того, для чего обыкновенно предназначается всякий дневник - для потомства, но Львов не успел привести свои мысли в надлежащей порядок и оне к счастью дошли до нас «a la prima», сохранив всю непосредственную свежесть первых впечатлений.
Главною преобладающею особенностью этих впечатлений был, как это ни странно сказать, благодетельный, но напускной, очевидно, ужас перед изображениями обнаженнаго женскаго тела. Благородное, в этом отношении, негодование Львова сильно напоминает аскетическую, и такую же напускную, злобу духовных отцов, писавших в «Пчеле» и в других духовных беседах XVI и XVII веков.
Духовныя отцы ненавидели - наружным, конечно, образом - женщину за то, что она «в оконцо часто призирает, скачет, пляшет, бедрами трясет, хрептом вихляет, головой кивает, все составы к прелести ухищряет, и многия души огнепальными стрелами устреляет, яко ядом зловонным видением своим юных убивает». Они любезно прибавляли, что женщина есть «ехидна и скорпия, и лев и медведь (!), и аспид и василиск, и похоть несытая, и неправдам кузнец, и грехам пастух, и напыкательница».
Рубенс. "Венера с зеркалом"
Почти с тою же безпощадною суровостью, принимая во внимание полтораста лет разницы, относился и Львов если не к женщине, то к художникам, влюбленным в красоту ея тела. В этом отношении от него больше всего достается «дородному и фиглеватому» Рубенсу. Ни одна картина великого фломандца не пользуется сочувствием автора заметок. Его Венера - «полная, голая, толстая купчиха, безстыдно обнажающая, отвислыя свои прелести, толстыя ляжки и красную кожу». Три его Грации - «предородные, груди прекруглыя, фунтов по шести, спят покойно, но тела их, кажется, падучею болезнью переломаны?
Остров Цитеры - «торговая фламандская баня, наполненная непристойностями, там иной сатир сажает себе нимфу... другой ухватил ее за то место, где никакой хватки нет, спасибо что без движения, и на дурной рисунок сей картины смотреть нельзя».
Елена Фоурман, жена Рубенса - «несмотря на то, что она вся голая, гляди только голову, кажется, что ревнивая кисть ея супруга для того собрала все пороки тела женскаго (особливо ниже пояса), чтобы и в картине никто ими не воспользовался». И только одну из картин знаменитаго художника, Львов признает недурной, да и то лишь потому, что «там мало фигур голых».
Рубенс. Шубка (Портрет Елены Фоурман)
Более снисходительно он относится к Тициану. Львов его даже расхваливает за то, например, что в одной из его картин «он был гораздо скромен и закрывал искусно, но хитро лучшия частя прекраснаго тела жены Уриевой не полотном, но расположением ног и рук: сия трудность принудила его несколько изломать тело, но не обезобразить». Хвалит он его также и за то, что «все круглости ощутительныя изображены одними полутенями, никакая грубая и сильная тень, прибежище обыкновенное посредственных живописцев, не портит натуральнаго тела красавиц».
Не нашла у Тициана такой картины, про Вирсавию. Пусть будет Парис Бордоне.
Делаемое затем Львовым сопоставление между двумя Венерами того же мастера, одной в галерее Уффици в Трибуне, а другой в той же галерее, но в другом месте, настолько своеобразно, что заслуживает дословной передачи.
Тут Львов, забывая свою нелюбовь к изображению женскаго тела, становится даже игривым. «Тело и лицо сей Венеры», говорит он: «также хорошо, как другой славной Венеры, изображающей любовницу его, но в нем есть разница красоты, какие в жене и в любовнице чесной человек желать может. Первой тело настолько красивое, пропорции истинно искуссныя и нежныя; но видно тело крепкое, здоровое и такое, на коем не без причины можно сковать счастие.
Речь идет о картине "Венера и Амур"
Вторая Венера - красавица, части тела ея легкия и нежныя, руки маленькия, груди островатыя и ноги под икрами тонки, словом все красоты, обещающия хорошую утеху, которую одна беременность или другой какой болезни припадок совершенно в ничто обратить может».
(...)
Львов прибегал к некоторым особенно рискованным, на наш взгляд, определениям и сравнениям, вероятно, только потому, что они, с точки зрения людей XVIII века, могли лишь случайно переходить границы установленных ими приличий.
С этой точки зрения, нас не должны удивлять ни отзывы его о картинах Рубенса, ни то, например, что Даная Тициана, «лежащая в постеле розами усыпанной, имеет левую руку ......... и держащую простыни для употребления после утехи», или что одна из картин. Миериса представлялась «просто сказать ..... в желтом платье спящую, а другую девку, принимающую деньги от закутаннаго в епанчу мужчину, пришедшаго воспользоваться сном и открытой грудью госпожи ея».
Оказывается, вместе с тем, что последняя картина ему нравится по «очень приятному расположению», но ея сюжет легкомыслен и этого достаточно для строгой критики. Весьма странную, затем, характеристику дает Львов - Перуджино и Андреа дель Сарто. Первый художник был, по его мнению, «любитель одной физиономии, которую давал и богам и девкам». В картине второго - Св. Семействе, «Богоматерь не красавица и если это не портрет какой нибудь хозяйки, заказавшей картину, то стыдно Андрею дель Сарто».
"...Маленькая невзрачная тетрадка, исписанная старым, неразборчивым почерком, в собрании одного известнаго любителя.
Николай Александрович Львов, живописец, архитектор, гравер и писатель, второй половины XVIII века заносил в нее свои путевыя впечатления, быть может и однообразныя - исключительно о предметах искусства, быть может и безталанныя, в смысле художественной критики, но интересныя и трогательныя по своей безпредельной наивности. Тетрадка предназначалась, вероятно, для того, для чего обыкновенно предназначается всякий дневник - для потомства, но Львов не успел привести свои мысли в надлежащей порядок и оне к счастью дошли до нас «a la prima», сохранив всю непосредственную свежесть первых впечатлений.
Главною преобладающею особенностью этих впечатлений был, как это ни странно сказать, благодетельный, но напускной, очевидно, ужас перед изображениями обнаженнаго женскаго тела. Благородное, в этом отношении, негодование Львова сильно напоминает аскетическую, и такую же напускную, злобу духовных отцов, писавших в «Пчеле» и в других духовных беседах XVI и XVII веков.
Духовныя отцы ненавидели - наружным, конечно, образом - женщину за то, что она «в оконцо часто призирает, скачет, пляшет, бедрами трясет, хрептом вихляет, головой кивает, все составы к прелести ухищряет, и многия души огнепальными стрелами устреляет, яко ядом зловонным видением своим юных убивает». Они любезно прибавляли, что женщина есть «ехидна и скорпия, и лев и медведь (!), и аспид и василиск, и похоть несытая, и неправдам кузнец, и грехам пастух, и напыкательница».
Рубенс. "Венера с зеркалом"
Почти с тою же безпощадною суровостью, принимая во внимание полтораста лет разницы, относился и Львов если не к женщине, то к художникам, влюбленным в красоту ея тела. В этом отношении от него больше всего достается «дородному и фиглеватому» Рубенсу. Ни одна картина великого фломандца не пользуется сочувствием автора заметок. Его Венера - «полная, голая, толстая купчиха, безстыдно обнажающая, отвислыя свои прелести, толстыя ляжки и красную кожу». Три его Грации - «предородные, груди прекруглыя, фунтов по шести, спят покойно, но тела их, кажется, падучею болезнью переломаны?
Остров Цитеры - «торговая фламандская баня, наполненная непристойностями, там иной сатир сажает себе нимфу... другой ухватил ее за то место, где никакой хватки нет, спасибо что без движения, и на дурной рисунок сей картины смотреть нельзя».
Елена Фоурман, жена Рубенса - «несмотря на то, что она вся голая, гляди только голову, кажется, что ревнивая кисть ея супруга для того собрала все пороки тела женскаго (особливо ниже пояса), чтобы и в картине никто ими не воспользовался». И только одну из картин знаменитаго художника, Львов признает недурной, да и то лишь потому, что «там мало фигур голых».
Рубенс. Шубка (Портрет Елены Фоурман)
Более снисходительно он относится к Тициану. Львов его даже расхваливает за то, например, что в одной из его картин «он был гораздо скромен и закрывал искусно, но хитро лучшия частя прекраснаго тела жены Уриевой не полотном, но расположением ног и рук: сия трудность принудила его несколько изломать тело, но не обезобразить». Хвалит он его также и за то, что «все круглости ощутительныя изображены одними полутенями, никакая грубая и сильная тень, прибежище обыкновенное посредственных живописцев, не портит натуральнаго тела красавиц».
Не нашла у Тициана такой картины, про Вирсавию. Пусть будет Парис Бордоне.
Делаемое затем Львовым сопоставление между двумя Венерами того же мастера, одной в галерее Уффици в Трибуне, а другой в той же галерее, но в другом месте, настолько своеобразно, что заслуживает дословной передачи.
Тут Львов, забывая свою нелюбовь к изображению женскаго тела, становится даже игривым. «Тело и лицо сей Венеры», говорит он: «также хорошо, как другой славной Венеры, изображающей любовницу его, но в нем есть разница красоты, какие в жене и в любовнице чесной человек желать может. Первой тело настолько красивое, пропорции истинно искуссныя и нежныя; но видно тело крепкое, здоровое и такое, на коем не без причины можно сковать счастие.
Речь идет о картине "Венера и Амур"
Вторая Венера - красавица, части тела ея легкия и нежныя, руки маленькия, груди островатыя и ноги под икрами тонки, словом все красоты, обещающия хорошую утеху, которую одна беременность или другой какой болезни припадок совершенно в ничто обратить может».
(...)
Львов прибегал к некоторым особенно рискованным, на наш взгляд, определениям и сравнениям, вероятно, только потому, что они, с точки зрения людей XVIII века, могли лишь случайно переходить границы установленных ими приличий.
С этой точки зрения, нас не должны удивлять ни отзывы его о картинах Рубенса, ни то, например, что Даная Тициана, «лежащая в постеле розами усыпанной, имеет левую руку ......... и держащую простыни для употребления после утехи», или что одна из картин. Миериса представлялась «просто сказать ..... в желтом платье спящую, а другую девку, принимающую деньги от закутаннаго в епанчу мужчину, пришедшаго воспользоваться сном и открытой грудью госпожи ея».
Оказывается, вместе с тем, что последняя картина ему нравится по «очень приятному расположению», но ея сюжет легкомыслен и этого достаточно для строгой критики. Весьма странную, затем, характеристику дает Львов - Перуджино и Андреа дель Сарто. Первый художник был, по его мнению, «любитель одной физиономии, которую давал и богам и девкам». В картине второго - Св. Семействе, «Богоматерь не красавица и если это не портрет какой нибудь хозяйки, заказавшей картину, то стыдно Андрею дель Сарто».
- Полный текст статьи Верещагина: https://memoirs.ru/texts/Lvov_SG909.htm
- Целиком записки выложены тут https://rvb.ru/18vek/lvov/it_diary/toc.htm