Случай с преданной экономкой
Сегодня, когда имя Шерлока Холмса стало столь популярным, мир наполнили воспоминания и дневники людей, которым довелось когда-либо с ним общаться. Писать что-либо после доктора Уотсона мне казалось кощунством, но ныне с удивлением я отмечаю публикации приключений мисс Ирэн Адлер (в замужестве миссис Годфри Нортон), второй супруги доктора Уотсона по имени Амелия, а также некой молодой особы, претендующей на то, чтобы называться ученицей мистера Холмса, а потом и вовсе объявившей себя его супругой. Чувство оскорбленной справедливости и приверженность к истине заставили и меня взяться за перо и рассказать о своей истории отношений с этим великим человеком, пусть эти записки и не предназначены для широкой публики и будут прочитаны лишь спустя поколения, поскольку я помещу эту рукопись в сейф с соответствующей пометкой.
Я познакомилась с мистером Холмсом в 1881 году, когда вместе с доктором Уотсоном он пришел осматривать квартиру с двумя спальнями и гостиной, сдававшуюся в принадлежавшем мне четырехэтажном доме по адресу Бейкер-стрит, 221б. Из этого жилья недавно съехали предыдущие мои арендаторы - первые, кому мне довелось сдавать квартиру. И лишь с недостатком своего жизненного опыта в сдаче жилья я связываю свою ошибку - ведь тогда я сочла этих двух новых джентльменов достойными холостяками, удобными жильцами, которые не повредят мебель и не принесут много хлопот. И решила подписать с ними договор. Небеса знают, как мне суждено было ошибиться!
Он завел в квартире большой верстак, на котором ставил эксперименты: эти химикалии и реактивы заполняли своими запахами весь этаж. Он прокурил все комнаты, в которых проводил время: занавески и покрывала было невозможно отстирать от запаха, мебель покрыли пятна и следы обгорелостей. Он играл по ночам на скрипке какие-то омерзительные пиески, и эти звуки, похожие на вой щенков, доходили до спален третьего этажа, где я жила с матушкой, миссис Тернер, не давая нам заснуть. По дому постоянно шастали подозрительные грязные люди из низших сословий, после которых иногда в прихожей я недосчитывалась зонтиков и калош, а однажды даже исчез серебряный поднос для визитных карточек. В дверь могли звонить посреди ночи, в окна стреляли, приносили подозрительные посылки. В мусоре я находила шприцы... Как-то он испортил револьверными выстрелами мою стену, пусть и оправдывался потом, что инициалы королевы Виктории - это весьма патриотично! Как я в тот раз жалела, что пренебрегла обыкновением лондонских арендодателей брать у жильцов денежный залог за порчу имущества.
Мы прожили вместе 22 года... Следовало бы отказать мистеру Холмсу от жилья по истечению первого из них, но из раза в раз я разрешала ему продлить аренду, не решаясь выставить его из единственного места, которое он мог назвать домом. Увы, я слабая женщина! И все потому, что многие годы мое сердце не переставало биться сильнее при взгляде на него, ведь он был так привлекателен и даже прямо скажу красив. Высокий рост, худощавая фигура, необыкновенно полные энергии умные глаза... Я обожала его чеканный профиль с тонким орлиным носом. Каждое утро я сама сервировала ему завтрак, а если ему доводилось обедать и ужинать дома - то и эти трапезу на стол накрывала тоже я. Служанки, которые сменялись у меня за эти годы (а попробовали бы вы вести четырехэтажный дом без прислуги!) всегда удивлялись тому, что я опускаюсь до работы, которую бы следовало выполнять им. Но для меня было такой радостью хотя бы в течение нескольких минут видеть его лицо. А также наблюдать, как он испытывает наслаждение от приготовленной мною пищи. Признаюсь, правда, что часто я разделяла эту честь со своей кухаркой: не всегда у меня находилось время собственноручно готовить полные обеды, тем более, что мистер Холмс так часто не являлся к положенному часу, и еда пропадала. Поэтому в меню, которое я предлагала им с доктором Уотсоном, я придерживалась принципа шотландской простоты - обильная еда, которую всегда можно было легко разогреть.
Ему нравилось считать, что у него холодный интеллект, не смущаемый никакими эмоциями, но на самом деле мистер Холмс отличался нравом, который - будь он женщиной - назвали бы истеричным характером примадонны. Все в доме менялось в зависимости от его настроения: моменты бурной деятельности и позерства сменялись мрачностью и апатией. Однажды в конце 1889 года, когда прошло уже несколько месяцев после женитьбы доктора Уотсона, и его переезда из моего дома, я зашла в гостиную на втором этаже, чтобы накрыть мистеру Холмсу обед. Он был в сумрачном настроении по причине не только отсутствия каких-либо интересных для расследования дел, но и от накрывшего его одиночества. Тогда мистер Холмс уже в полной мере успел осознать, насколько был необходим ему доктор Уотсон для душевного покоя. Ведь нет ничего страшнее, чем оказаться в одиночестве в этом мире.
Я принесла поднос с едой и поставила его на стол. Мистер Холмс поблагодарил меня и окинул быстрым взглядом. Следует отметить, что то, как он смотрел на меня, всегда отличало его доктора Уотсона. Милейший доктор, при всей его симпатии к женскому полу, предпочитал барышень юных, робких, которых необходимо было защищать и опекать; из таких он и выбрал себе супругу. Я для него просто не существовала: во-первых, поскольку относилась в его глазах к категории «прислуги» (снобизм смешной у человека, которому за свою жизнь не удалось скопить денег на покупку квартиры в Лондоне, не говоря уж о целом доме). Во-вторых, несмотря на то, что я была лишь немногим старше его по возрасту, мой тип внешности не представлял для него никакого интереса: меня нельзя было назвать ни робкой, ни беззащитной. Я была для доктора Уотсона «пустым местом»: ни на одной странице его записок вы не найдете ни малейшего упоминания ни о моем возрасте, ни о внешности, ни о привычках. Я специально искала! Только один раз он упомянул, что походка у меня «величественная».
Мистер Холмс был не таким. Он смотрел и видел. В тот раз он увидел, что глаза у меня заплаканные, одежда по рассеянности в некотором беспорядке, и я забыла столовые приборы положить на поднос. «Что случилось, моя дорогая миссис Хадсон?» - заботливо спросил он. А я, в облегчении от того, что нашелся кто-то, кому я могу излить свои горести, и этот кто-то - это Он, разразилась рыданиями. Мистер Холмс заботливо усадил меня на стул и поднес стакан воды. Я же, немного успокоившись, вынула из кармана письмо и протянула ему.
- Послание без подписи, - сказал Холмс, повертев бумагу в руках, - и печатными буквами. «Если хотите узнать, что случилось с вашим мужем мистером Хадсоном, пришлите 10 фунтов по этому адресу на имя мистера Джона Смита». И адрес дешевых меблированных комнат в Уайтчепеле. Как пришло письмо?
Я протянула ему конверт, доставленный королевской почтой, но ничего полезного, кроме того, что адрес был написан женским почерком, дама пользовалась дешевыми духами и имела как минимум двух детей, мистер Холмс из него не извлек. Потом он задал вопрос, который я ждала со страхом:
- А что случилось с вашим мужем, дорогая миссис Хадсон? Действительно, за все годы, которые мы знакомы, я ни разу не слышал упоминания о нем. Обручальное кольцо вы носите, как вдова, но траур не соблюдали, и родственники к вам не приезжают.
- Девять лет назад он вышел из дома, где мы тогда жили (не из этого, этот я позже унаследовала от тетки незадолго до нашего с вами знакомства), сказал, что идет купить табак, и больше его никто не видел.
Потом мистер Холмс задал несколько вопросов о профессии моего мужа (он был занят в торговле, но успехов в ней не добился), о его внешности и особых приметах, и о нашем прежнем адресе.
- Я предлагаю послать этим людям 10 фунтов и посмотреть, какую информацию они нам предоставят. Быть может, вам суждено счастливое воссоединение, - сказал мистер Холмс, и мне снова захотелось заплакать.
- Ах, нет, сэр. Я бы заплатила и в десять раз больше, чтобы просто никогда о нем не слышать!
- Ясно, - сказал Холмс и энергично вскочил на ноги. - Я займусь вашим делом! Это самое меньшее, что я могу сделать в знак благодарности к вам, моя дорогая миссис Хадсон.
Он выскочил из дома, оставив нетронутым горячий обед - и я со вздохом понесла еду обратно на кухню, хотя на сердце у меня стало спокойнее. Холмс вернулся только поздно ночью, воспользовавшись своим ключом от двери: я сидела у окна и ждала его возвращения, хотя у меня не хватило храбрости спуститься вниз и спросить, что он узнал за прошедший день. Утром я надела свежевыглаженное платье с кружевами понаряднее, которое соответствовало моему настроению, полному надежды. Когда я подала ему завтрак, мистер Холмс впервые попросил присесть с собой рядом и побеседовать. Он ничего не рассказал о своих вчерашних достижениях, а продолжил расспросы о привычках моего мужа, которого я давно привыкла считать покойным и поэтому предпочитала выкинуть их из памяти.
Вечером, когда раздался шум подъехавшего кэба, сердце подсказало мне, что это вернулся мистер Холмс. Я бросилась вниз с расспросами. В своей гостиной он усадил меня на диван со словами «мне бы не хотелось, чтобы вы упали в обморок» и протянул мне некий документ.
- Что это? - с недоумением спросила я. - «Свидетельство о браке между мистером Джеймсом Опеншоу и мисс Элизабет Лайтон». Кто эти люди?
- Тут главное дата, моя дорогая миссис Хадсон, - улыбаясь, сказал Холмс. «1874 год». А в каком году вы вышли замуж, ведь в 1878, верно?
Я подтвердила этот факт, но продолжала ничего не понимать. Тогда Холмс стал объяснять ход своих мыслей и значение этого документа. Увидев, что послание написано печатными буквами, он предположил, что почерк мог быть мною узнан, и поэтому автор анонимки решил его изменить. При этом это не была женщина, подписавшая конверт. Холмс отправился по указанному адресу и выяснил, кому следовало передать письмо «для Джона Смита».
«Джон Смит» оказался мистером Джеймсом Опеншоу, живущим по соседству со своей большой семьей. Он был спившимся лавочником, который мнил себя большим хитрецом. Вместе с ним проживала его супруга Элизабет и пятеро детей самых разных возрастов; женский почерк на конверте, как установил Холмс с помощью бакалейщика, принадлежал именно миссис Опеншоу.
- Я отправился к этому Джеймсу Опеншоу и вызвал его на разговор. Прошу прощения, но меня так расстроило ваше состояние, что я чересчур переусердствовал со своим любимым хлыстом - отделал мошенника как следует. Зато теперь я могу точно ответить, что именно случилось с мистером Хадсоном.
- И что же?!
- Мистера Хадсона, вашего мужа, никогда не существовало. Человек, использовавший имя Хадсона, к моменту брака с вами был уже женат на Элизабет Лайтон, к которой он и предпочел позже вернуться помогать производить на свет новых детей. К вам этот человек больше не имеет никакого отношения, и у него нет никаких прав на ваши финансы. Не волнуйтесь. Я понимаю, как вы переволновались. И я очень рад, что смог оказать вам эту услугу: она хоть немного вывела меня из печали, в которую повергло меня расставание с милым Уотсоном... Признайтесь, вам ведь его тоже не хватает? Я и не понимал, как я одинок.
А я в слезах радости бросилась ему на шею.
Так все и началось. И длилось еще долгие, счастливые годы, хоть мы и предпочитали не делиться нашей радостью с другими, в особенности с доктором Уотсоном. Во-первых, из-за его неисправимой привычки доверять бумаге и газетам малейшие нюансы личной жизни Холмса, что стало особенно невыносимым по мере роста популярности великого сыщика, увеличения числа его поклонников и его врагов. Во-вторых, Холмс ощущал, с каким неодобрением его друг отнесется к вторжению «третьего» в их отношения. Тем более, занимающего такое положение, как я. Впрочем, если бы доктор дал себе труд подумать, почему Холмс стал отдавать мне на ведение дома поистине княжеские суммы, отчего накануне истории с Пустым домом, после трехлетнего отсутствия, Холмс на Бейкер-стрит явился сразу - а к Уотсону он пришел лишь на следующий день, а также откуда в моем доме взялся умненький мальчик Билли... Впрочем, я довольна тем, что все это навсегда осталось тайной.
РАНЕЕ ПО ТЕМЕ
Я познакомилась с мистером Холмсом в 1881 году, когда вместе с доктором Уотсоном он пришел осматривать квартиру с двумя спальнями и гостиной, сдававшуюся в принадлежавшем мне четырехэтажном доме по адресу Бейкер-стрит, 221б. Из этого жилья недавно съехали предыдущие мои арендаторы - первые, кому мне довелось сдавать квартиру. И лишь с недостатком своего жизненного опыта в сдаче жилья я связываю свою ошибку - ведь тогда я сочла этих двух новых джентльменов достойными холостяками, удобными жильцами, которые не повредят мебель и не принесут много хлопот. И решила подписать с ними договор. Небеса знают, как мне суждено было ошибиться!
Он завел в квартире большой верстак, на котором ставил эксперименты: эти химикалии и реактивы заполняли своими запахами весь этаж. Он прокурил все комнаты, в которых проводил время: занавески и покрывала было невозможно отстирать от запаха, мебель покрыли пятна и следы обгорелостей. Он играл по ночам на скрипке какие-то омерзительные пиески, и эти звуки, похожие на вой щенков, доходили до спален третьего этажа, где я жила с матушкой, миссис Тернер, не давая нам заснуть. По дому постоянно шастали подозрительные грязные люди из низших сословий, после которых иногда в прихожей я недосчитывалась зонтиков и калош, а однажды даже исчез серебряный поднос для визитных карточек. В дверь могли звонить посреди ночи, в окна стреляли, приносили подозрительные посылки. В мусоре я находила шприцы... Как-то он испортил револьверными выстрелами мою стену, пусть и оправдывался потом, что инициалы королевы Виктории - это весьма патриотично! Как я в тот раз жалела, что пренебрегла обыкновением лондонских арендодателей брать у жильцов денежный залог за порчу имущества.
Мы прожили вместе 22 года... Следовало бы отказать мистеру Холмсу от жилья по истечению первого из них, но из раза в раз я разрешала ему продлить аренду, не решаясь выставить его из единственного места, которое он мог назвать домом. Увы, я слабая женщина! И все потому, что многие годы мое сердце не переставало биться сильнее при взгляде на него, ведь он был так привлекателен и даже прямо скажу красив. Высокий рост, худощавая фигура, необыкновенно полные энергии умные глаза... Я обожала его чеканный профиль с тонким орлиным носом. Каждое утро я сама сервировала ему завтрак, а если ему доводилось обедать и ужинать дома - то и эти трапезу на стол накрывала тоже я. Служанки, которые сменялись у меня за эти годы (а попробовали бы вы вести четырехэтажный дом без прислуги!) всегда удивлялись тому, что я опускаюсь до работы, которую бы следовало выполнять им. Но для меня было такой радостью хотя бы в течение нескольких минут видеть его лицо. А также наблюдать, как он испытывает наслаждение от приготовленной мною пищи. Признаюсь, правда, что часто я разделяла эту честь со своей кухаркой: не всегда у меня находилось время собственноручно готовить полные обеды, тем более, что мистер Холмс так часто не являлся к положенному часу, и еда пропадала. Поэтому в меню, которое я предлагала им с доктором Уотсоном, я придерживалась принципа шотландской простоты - обильная еда, которую всегда можно было легко разогреть.
Ему нравилось считать, что у него холодный интеллект, не смущаемый никакими эмоциями, но на самом деле мистер Холмс отличался нравом, который - будь он женщиной - назвали бы истеричным характером примадонны. Все в доме менялось в зависимости от его настроения: моменты бурной деятельности и позерства сменялись мрачностью и апатией. Однажды в конце 1889 года, когда прошло уже несколько месяцев после женитьбы доктора Уотсона, и его переезда из моего дома, я зашла в гостиную на втором этаже, чтобы накрыть мистеру Холмсу обед. Он был в сумрачном настроении по причине не только отсутствия каких-либо интересных для расследования дел, но и от накрывшего его одиночества. Тогда мистер Холмс уже в полной мере успел осознать, насколько был необходим ему доктор Уотсон для душевного покоя. Ведь нет ничего страшнее, чем оказаться в одиночестве в этом мире.
Я принесла поднос с едой и поставила его на стол. Мистер Холмс поблагодарил меня и окинул быстрым взглядом. Следует отметить, что то, как он смотрел на меня, всегда отличало его доктора Уотсона. Милейший доктор, при всей его симпатии к женскому полу, предпочитал барышень юных, робких, которых необходимо было защищать и опекать; из таких он и выбрал себе супругу. Я для него просто не существовала: во-первых, поскольку относилась в его глазах к категории «прислуги» (снобизм смешной у человека, которому за свою жизнь не удалось скопить денег на покупку квартиры в Лондоне, не говоря уж о целом доме). Во-вторых, несмотря на то, что я была лишь немногим старше его по возрасту, мой тип внешности не представлял для него никакого интереса: меня нельзя было назвать ни робкой, ни беззащитной. Я была для доктора Уотсона «пустым местом»: ни на одной странице его записок вы не найдете ни малейшего упоминания ни о моем возрасте, ни о внешности, ни о привычках. Я специально искала! Только один раз он упомянул, что походка у меня «величественная».
Мистер Холмс был не таким. Он смотрел и видел. В тот раз он увидел, что глаза у меня заплаканные, одежда по рассеянности в некотором беспорядке, и я забыла столовые приборы положить на поднос. «Что случилось, моя дорогая миссис Хадсон?» - заботливо спросил он. А я, в облегчении от того, что нашелся кто-то, кому я могу излить свои горести, и этот кто-то - это Он, разразилась рыданиями. Мистер Холмс заботливо усадил меня на стул и поднес стакан воды. Я же, немного успокоившись, вынула из кармана письмо и протянула ему.
- Послание без подписи, - сказал Холмс, повертев бумагу в руках, - и печатными буквами. «Если хотите узнать, что случилось с вашим мужем мистером Хадсоном, пришлите 10 фунтов по этому адресу на имя мистера Джона Смита». И адрес дешевых меблированных комнат в Уайтчепеле. Как пришло письмо?
Я протянула ему конверт, доставленный королевской почтой, но ничего полезного, кроме того, что адрес был написан женским почерком, дама пользовалась дешевыми духами и имела как минимум двух детей, мистер Холмс из него не извлек. Потом он задал вопрос, который я ждала со страхом:
- А что случилось с вашим мужем, дорогая миссис Хадсон? Действительно, за все годы, которые мы знакомы, я ни разу не слышал упоминания о нем. Обручальное кольцо вы носите, как вдова, но траур не соблюдали, и родственники к вам не приезжают.
- Девять лет назад он вышел из дома, где мы тогда жили (не из этого, этот я позже унаследовала от тетки незадолго до нашего с вами знакомства), сказал, что идет купить табак, и больше его никто не видел.
Потом мистер Холмс задал несколько вопросов о профессии моего мужа (он был занят в торговле, но успехов в ней не добился), о его внешности и особых приметах, и о нашем прежнем адресе.
- Я предлагаю послать этим людям 10 фунтов и посмотреть, какую информацию они нам предоставят. Быть может, вам суждено счастливое воссоединение, - сказал мистер Холмс, и мне снова захотелось заплакать.
- Ах, нет, сэр. Я бы заплатила и в десять раз больше, чтобы просто никогда о нем не слышать!
- Ясно, - сказал Холмс и энергично вскочил на ноги. - Я займусь вашим делом! Это самое меньшее, что я могу сделать в знак благодарности к вам, моя дорогая миссис Хадсон.
Он выскочил из дома, оставив нетронутым горячий обед - и я со вздохом понесла еду обратно на кухню, хотя на сердце у меня стало спокойнее. Холмс вернулся только поздно ночью, воспользовавшись своим ключом от двери: я сидела у окна и ждала его возвращения, хотя у меня не хватило храбрости спуститься вниз и спросить, что он узнал за прошедший день. Утром я надела свежевыглаженное платье с кружевами понаряднее, которое соответствовало моему настроению, полному надежды. Когда я подала ему завтрак, мистер Холмс впервые попросил присесть с собой рядом и побеседовать. Он ничего не рассказал о своих вчерашних достижениях, а продолжил расспросы о привычках моего мужа, которого я давно привыкла считать покойным и поэтому предпочитала выкинуть их из памяти.
Вечером, когда раздался шум подъехавшего кэба, сердце подсказало мне, что это вернулся мистер Холмс. Я бросилась вниз с расспросами. В своей гостиной он усадил меня на диван со словами «мне бы не хотелось, чтобы вы упали в обморок» и протянул мне некий документ.
- Что это? - с недоумением спросила я. - «Свидетельство о браке между мистером Джеймсом Опеншоу и мисс Элизабет Лайтон». Кто эти люди?
- Тут главное дата, моя дорогая миссис Хадсон, - улыбаясь, сказал Холмс. «1874 год». А в каком году вы вышли замуж, ведь в 1878, верно?
Я подтвердила этот факт, но продолжала ничего не понимать. Тогда Холмс стал объяснять ход своих мыслей и значение этого документа. Увидев, что послание написано печатными буквами, он предположил, что почерк мог быть мною узнан, и поэтому автор анонимки решил его изменить. При этом это не была женщина, подписавшая конверт. Холмс отправился по указанному адресу и выяснил, кому следовало передать письмо «для Джона Смита».
«Джон Смит» оказался мистером Джеймсом Опеншоу, живущим по соседству со своей большой семьей. Он был спившимся лавочником, который мнил себя большим хитрецом. Вместе с ним проживала его супруга Элизабет и пятеро детей самых разных возрастов; женский почерк на конверте, как установил Холмс с помощью бакалейщика, принадлежал именно миссис Опеншоу.
- Я отправился к этому Джеймсу Опеншоу и вызвал его на разговор. Прошу прощения, но меня так расстроило ваше состояние, что я чересчур переусердствовал со своим любимым хлыстом - отделал мошенника как следует. Зато теперь я могу точно ответить, что именно случилось с мистером Хадсоном.
- И что же?!
- Мистера Хадсона, вашего мужа, никогда не существовало. Человек, использовавший имя Хадсона, к моменту брака с вами был уже женат на Элизабет Лайтон, к которой он и предпочел позже вернуться помогать производить на свет новых детей. К вам этот человек больше не имеет никакого отношения, и у него нет никаких прав на ваши финансы. Не волнуйтесь. Я понимаю, как вы переволновались. И я очень рад, что смог оказать вам эту услугу: она хоть немного вывела меня из печали, в которую повергло меня расставание с милым Уотсоном... Признайтесь, вам ведь его тоже не хватает? Я и не понимал, как я одинок.
А я в слезах радости бросилась ему на шею.
Так все и началось. И длилось еще долгие, счастливые годы, хоть мы и предпочитали не делиться нашей радостью с другими, в особенности с доктором Уотсоном. Во-первых, из-за его неисправимой привычки доверять бумаге и газетам малейшие нюансы личной жизни Холмса, что стало особенно невыносимым по мере роста популярности великого сыщика, увеличения числа его поклонников и его врагов. Во-вторых, Холмс ощущал, с каким неодобрением его друг отнесется к вторжению «третьего» в их отношения. Тем более, занимающего такое положение, как я. Впрочем, если бы доктор дал себе труд подумать, почему Холмс стал отдавать мне на ведение дома поистине княжеские суммы, отчего накануне истории с Пустым домом, после трехлетнего отсутствия, Холмс на Бейкер-стрит явился сразу - а к Уотсону он пришел лишь на следующий день, а также откуда в моем доме взялся умненький мальчик Билли... Впрочем, я довольна тем, что все это навсегда осталось тайной.
РАНЕЕ ПО ТЕМЕ