Леонид Люкс. Ответ на комментарий в предыдущем посте
Леонид Люкс
Существовала ли в Германии накануне прихода Гитлера к власти угроза коммунистического переворота?
В своей реплике на мою статью, посвященную прогнозам и предостережениям Троцкого, господин Thagastan пишет: «(В Германии) не было выбора - Гитлер или демократия. Был выбор - (большевизм) или нацизм)».
Я с этой точкой зрения совершенно не согласен. Угрозы большевистского переворота в Германии в начале 1930-х годов не существовало. В отличие от большевиков, имевших дело в 1917 г. с полностью дезорганизованным государственным аппаратом, немецкие коммунисты, мечтавшие совершить переворот, столкнулись с эффективно действующей машиной власти «буржуазного» государства и чрезвычайно воинственными боевыми отрядами крайне правых.
Решающее отличие исходных позиций большевиков от ситуации, в которой находились западные коммунисты, весьма наглядно обрисовал в 1932 году русско-немецкий социал-демократ Александр Шифрин: «В России вооруженное меньшинство одержало победу над беззащитным государством, в Европе беззащитному коммунистическому меньшинству противостоит вооруженное до зубов буржуазное государство».
Фактическое бессилие немецкого коммунизма в начале 1930-х годов делает понятным, почему на его долю остался, за редкими исключениями, в первую очередь, словесный радикализм, с помощью которого коммунисты пытались запугать своих противников. Даже инициатор начавшегося в 1986 году «немецкого спора историков» Эрнст Нольте вынужден и сам признать, что радикализм КПГ был «скорее угрозой, чем реальностью».
Но, может быть, революционная риторика сама по себе была достаточным поводом к тому, чтобы субъективно возбудить у немецких правых чувство смертельной опасности? Но даже если согласиться с этим, то уж во всяком случае с весны 1933 г. национал-социалисты не могли не убедиться, насколько необоснованными были их опасения. «Страшная компартия», чьей «потенциальной жертвой» они якобы рассматривали себя, была распущена и уничтожена одним росчерком пера Гитлера. Ничего, кроме презрения, не испытывал к этому моментально поверженному врагу новоиспеченный рейхсканцлер.
На вопрос, существовала ли в Германии опасность коммунистической революции к началу 1930-х годов, консервативный политик Герман Раушнинг, порвавший с Гитлером после прихода национал-социалистов к власти, ответил: «Никакая другая опасность не была столь далека от Германского рейха, как большевистская революция и любые беспорядки, организованные слева! Именно те круги, которые сегодня распространяют легенды о якобы неизбежном большевистском перевороте, знают лучше всех и доказали это своей тактикой, что путч в Германии был возможен только при помощи легальной власти, обеспечивавшей его прикрытие с тыла».
Таким образом Раушнинг как бы подтверждает прогноз Троцкого, высказанный им уже в 1931 году. Вопрос о власти в Германии был в начале 1930-х годов в конечном счете решен правящими консервативными группировками, представлявшими незначительную часть общества.
Существовала ли в Германии накануне прихода Гитлера к власти угроза коммунистического переворота?
В своей реплике на мою статью, посвященную прогнозам и предостережениям Троцкого, господин Thagastan пишет: «(В Германии) не было выбора - Гитлер или демократия. Был выбор - (большевизм) или нацизм)».
Я с этой точкой зрения совершенно не согласен. Угрозы большевистского переворота в Германии в начале 1930-х годов не существовало. В отличие от большевиков, имевших дело в 1917 г. с полностью дезорганизованным государственным аппаратом, немецкие коммунисты, мечтавшие совершить переворот, столкнулись с эффективно действующей машиной власти «буржуазного» государства и чрезвычайно воинственными боевыми отрядами крайне правых.
Решающее отличие исходных позиций большевиков от ситуации, в которой находились западные коммунисты, весьма наглядно обрисовал в 1932 году русско-немецкий социал-демократ Александр Шифрин: «В России вооруженное меньшинство одержало победу над беззащитным государством, в Европе беззащитному коммунистическому меньшинству противостоит вооруженное до зубов буржуазное государство».
Фактическое бессилие немецкого коммунизма в начале 1930-х годов делает понятным, почему на его долю остался, за редкими исключениями, в первую очередь, словесный радикализм, с помощью которого коммунисты пытались запугать своих противников. Даже инициатор начавшегося в 1986 году «немецкого спора историков» Эрнст Нольте вынужден и сам признать, что радикализм КПГ был «скорее угрозой, чем реальностью».
Но, может быть, революционная риторика сама по себе была достаточным поводом к тому, чтобы субъективно возбудить у немецких правых чувство смертельной опасности? Но даже если согласиться с этим, то уж во всяком случае с весны 1933 г. национал-социалисты не могли не убедиться, насколько необоснованными были их опасения. «Страшная компартия», чьей «потенциальной жертвой» они якобы рассматривали себя, была распущена и уничтожена одним росчерком пера Гитлера. Ничего, кроме презрения, не испытывал к этому моментально поверженному врагу новоиспеченный рейхсканцлер.
На вопрос, существовала ли в Германии опасность коммунистической революции к началу 1930-х годов, консервативный политик Герман Раушнинг, порвавший с Гитлером после прихода национал-социалистов к власти, ответил: «Никакая другая опасность не была столь далека от Германского рейха, как большевистская революция и любые беспорядки, организованные слева! Именно те круги, которые сегодня распространяют легенды о якобы неизбежном большевистском перевороте, знают лучше всех и доказали это своей тактикой, что путч в Германии был возможен только при помощи легальной власти, обеспечивавшей его прикрытие с тыла».
Таким образом Раушнинг как бы подтверждает прогноз Троцкого, высказанный им уже в 1931 году. Вопрос о власти в Германии был в начале 1930-х годов в конечном счете решен правящими консервативными группировками, представлявшими незначительную часть общества.