Русские действительно неспособны к демократии?
Леонид Люкс, профессор-историк из ун-та Айхштетт, опубликовал в газете Die Welt статью, в которой он с оптимизмом смотрит на будущее России: http://www.welt.de/debatte/kommentare/article131377452/Koennen-die-Russen-wirklich-keine-Demokratie.html Очень бы хотелось разделить оптимизм Леонида. Но у меня это не получается. Леонид считает, что у России "есть история борьбы за свободу, которой 190 лет." Он ведёт её от декабристов и от разночинной царской интеллигенции. Конечно, такая традиция есть. Но он сам же описывает эти 190 лет как череду непрерывных поражений: восстание 1825 года, Февральская революция, Октябрьская революция, горбачёвская перестройка - всё это заканчивается сокрушительным разгромом демократии. Сейчас говорят: "В России всё меняется ежедневно, но за 200 лет не меняется ничего". Периоды революционных подъёмов всегда ничтожны по времени, если сравнивать их с бесконечными периодами всеобщего реакционного оледенения. Вот текст Леонида Люкса:
_______________________________________
(Сокращённый перевод статьи, которая была опубликована 20 авг. 2014 г. в немецкой газете Die Welt)
Кажется, что путинская «управляемая демократия» крепко держит в руках всю Россию. Националистическая эйфория, охватившая страну после аннексии Крыма, создаёт видимость, что кремлёвские властители пользуются беспрецедентной поддержкой населения. Не удивительно, что при таком положении дел на Западе слово получают те наблюдатели, которые считают, что Россия показала, наконец, свою «настоящую» сущность. С их точки зрения, сюда относится, наряду с имперской позицией, также неприятие демократии. По этому поводу бывший председатель СДПГ Маттиас Плацек сказал в беседе с "Süddeutschen Zeitung" следующее: Те, кто критикует Путина, забывают, что у демократии в России, нет, собственно, никакой истории.
В этом категорическом высказывании социал-демократический политик полностью выпускает из виду тот факт, что у России имеется не только самодержавно-имперская, но и глубоко укоренённая свободолюбивая традиция, которая, начиная с восстания декабристов (1825), являлась постоянным вызовом, обращённым к властному государственному деспотизму.
Декабристы, правда, потерпели поражение (конституция, к которой они стремились, была введена только 80 лет спустя, в результате революции 1905 года). Но стремление русских к свободе, проявлявшееся и в более ранние эпохи российской истории (крестьянские и казацкие бунты, восстания высшего российского дворянства против неограниченной автократии) было с этих пор неразрывно связано с понятием «декабристы».
На Западе эта внутрироссийская политическая борьба почти никак не воспринималась в течение многих десятилетий. Спустя 18 лет после восстания декабристов маркиз де Кюстин, который до сих пор нередко считается блестящим знатоком русского менталитета, хотя он практически не знал ни слова по-русски, писал следующее: "Здесь не бывает никаких разногласий с властью… Можно сказать, что русские, и большие, и маленькие, охмелели от рабства".
В то время, когда это было написано, в России, якобы «охмелевшей от рабства», стала развиваться новая общественная прослойка, которая олицетворяла собой нонконформизм и борьбу против всех возможных неприкосновенных авторитетов - российская интеллигенция. Тот факт, что понятие «интеллигенция» не переводимо на европейские языки и употребляется там как Terminus technicus, свидетельствует, что в случае интеллигенции речь идёт о типично русском феномене, которому в принципе нет соответствия в других странах. Историк Теодор Шидер заметил в этой связи, что безусловность и абсолютность, характерные для революционной веры интеллигенции, практически не известны на Западе.
Этой численно весьма незначительной группе удалось в конечном счёте потрясти основы огромной монархии и в значительной мере поспособствовать её свержению. На развалинах свергнутой в 1917 году монархии сложилась «первая» русская демократия, которая по существу являлась делом рук революционной интеллигенции.
То, что эта самая свободная за всю историю России система была разрушена восемь месяцев спустя, было связано не с русским национальным характером, а с беспринципностью её тоталитарных врагов, которые использовали все демократические свободы для того, чтобы уничтожить демократию. Такая же судьба постигла позже и многие другие государства. Спустя примерно 15 лет подобный сценарий повторился, например, в Германии, причём в мирное время, а не на четвёртом году войны, как это было в России.
Не следует забывать, что большевики, воздвигнувшие на руинах русской демократии первый тоталитарный режим эпохи Модерна, столкнулись с серьёзными проблемами, вновь отнимая самостоятельность у только что освободившего себя российско общества. В отличие от Германии после захвата власти национал-социалистами, тоталитарный режим в России был установлен не в результате довольно быстрого подавления, а лишь после тянувшейся в течение трёх лет гражданской войны, потребовавшей от страны намного больше жертв, чем Первая мировая война.
Во время гражданской войны подавляющее большинство населения отвернулось от большевиков, боролось с ними или пребывало в пассивном сопротивлении. То, что большевикам в конечном счёте удалось победить в этой войне и после короткой передышки 20-х годов (время НЭПа) возобновить «социалистическое наступление» против собственного населения, было, как и успех большевиков в октябре 1917 года, мало связано с русским национальным характером, а скорее зависело от методов борьбы тоталитарной партии, которая на этот раз была уже не только движением, но и политическим режимом.
Сталинистский Левиафан, сложившийся к началу 30-х годов и сконцентрировавший в своих руках столько властных прерогатив, что Томасу Гоббсу это и во сне не могло бы присниться, был способен сломить любое сопротивление всем своим начинаниям, даже самым безумным. О тогдашнем состоянии в своей стране русский историк-эмигрант Георгий Федотов писал в 1932 году, что под именем социализма Россия получила беспримерный в своей истории крепостнический режим.
Как же могло русское общество дойти до такого всеобъемлющего поражения? Федотов объяснял это так: после уничтожения революционной интеллигенции большевиками у России не осталось больше социального слоя, который ценил бы свободу превыше всего. Однако эта социальная группировка, которой так не хватало Федотову, не могла надолго исчезнуть из российской истории. Спустя примерно 12 лет после смерти Сталина, когда был преодолён шок от периода сталинского террора, она вновь появилась на политической сцене, на этот раз в виде советского правозащитного движения. Один из его представителей, Андрей Амальрик, описал сущность этого движения в следующих словах: «В несвободной стране правозащитники стали вести себя как свободные люди и тем самым изменили её атмосферу".
И в самом деле, примерно 20 лет спустя горбачевское новое мышление стало опираться на некоторые постулаты советских диссидентов. Тем самым последний Генеральный секретарь ЦК КПСС, возможно, сам того не желая, создал предпосылки для распада коммунистической системы и для возникновения «второй» российской демократии.
Тот факт, что «вторая» российская демократия, точно так же, как и первая, оказалась хрупкой и шаткой и довольно быстро потерпела крах, многие обозреватели на Востоке и на Западе вновь объясняют тем, что демократические ценности несовместимы с русским национальным характером. При этом они упускают из виду почти 190-летнюю традицию, которая, так же как и имперская, не может быть вычеркнута из истории России.
Сейчас складывается впечатление, что Путину с его «управляемой демократией» удалось в большой мере маргинализировать эту традицию, опирающуюся на наследие декабристов. Ещё в марте 2014 года, в самом начале крымского кризиса, многие её представители вновь подняли свой голос. Тысячи москвичей вышли на демонстрацию накануне референдума по Крыму, который должен был принять решение о включении полуострова в состав Российской Федерации, они подняли свой голос против авантюристической политики собственного правительства в отношении Украины.
Критически настроенная к правительству «Новая Газета» опубликовала 13 марта призыв многочисленных представителей российской интеллигенции, предостерегавших о катастрофических последствиях подобной политики. Но все эти голоса остались, однако, без всякого отклика. Подавляющее большинство населения и дальше продолжало оказывать поддержку правительственному курсу. Их не остановило то, что кремлёвские властители лишили общество самостоятельности, а самих себя сделали совершенно не подконтрольными обществу.
Отражаются ли в этой позиции существенные черты российского национального характера, как полагают некоторые наблюдатели? Едва ли. Другие народы тоже пережили в течение последних ста лет сравнимую утрату чувства реальности. Со всеми болезненными последствиями. Рано или поздно сегодняшние сторонники путинского курса почувствуют на себе его последствия. И им станет ясно, насколько это важно - контролировать собственное правительство, чтобы иметь возможность удерживать его от слишком авантюрной политики. И тогда вспомнят тех, кто заблаговременно предупреждал об опасности и риске, присущих подобной политике.
_________________________________________________
Автор является Директором Центрального Института по изучению Центральной и Восточной Европы при Католическом Университете в г. Айхштетт/ Ингольштадт.
_______________________________________
(Сокращённый перевод статьи, которая была опубликована 20 авг. 2014 г. в немецкой газете Die Welt)
Кажется, что путинская «управляемая демократия» крепко держит в руках всю Россию. Националистическая эйфория, охватившая страну после аннексии Крыма, создаёт видимость, что кремлёвские властители пользуются беспрецедентной поддержкой населения. Не удивительно, что при таком положении дел на Западе слово получают те наблюдатели, которые считают, что Россия показала, наконец, свою «настоящую» сущность. С их точки зрения, сюда относится, наряду с имперской позицией, также неприятие демократии. По этому поводу бывший председатель СДПГ Маттиас Плацек сказал в беседе с "Süddeutschen Zeitung" следующее: Те, кто критикует Путина, забывают, что у демократии в России, нет, собственно, никакой истории.
В этом категорическом высказывании социал-демократический политик полностью выпускает из виду тот факт, что у России имеется не только самодержавно-имперская, но и глубоко укоренённая свободолюбивая традиция, которая, начиная с восстания декабристов (1825), являлась постоянным вызовом, обращённым к властному государственному деспотизму.
Декабристы, правда, потерпели поражение (конституция, к которой они стремились, была введена только 80 лет спустя, в результате революции 1905 года). Но стремление русских к свободе, проявлявшееся и в более ранние эпохи российской истории (крестьянские и казацкие бунты, восстания высшего российского дворянства против неограниченной автократии) было с этих пор неразрывно связано с понятием «декабристы».
На Западе эта внутрироссийская политическая борьба почти никак не воспринималась в течение многих десятилетий. Спустя 18 лет после восстания декабристов маркиз де Кюстин, который до сих пор нередко считается блестящим знатоком русского менталитета, хотя он практически не знал ни слова по-русски, писал следующее: "Здесь не бывает никаких разногласий с властью… Можно сказать, что русские, и большие, и маленькие, охмелели от рабства".
В то время, когда это было написано, в России, якобы «охмелевшей от рабства», стала развиваться новая общественная прослойка, которая олицетворяла собой нонконформизм и борьбу против всех возможных неприкосновенных авторитетов - российская интеллигенция. Тот факт, что понятие «интеллигенция» не переводимо на европейские языки и употребляется там как Terminus technicus, свидетельствует, что в случае интеллигенции речь идёт о типично русском феномене, которому в принципе нет соответствия в других странах. Историк Теодор Шидер заметил в этой связи, что безусловность и абсолютность, характерные для революционной веры интеллигенции, практически не известны на Западе.
Этой численно весьма незначительной группе удалось в конечном счёте потрясти основы огромной монархии и в значительной мере поспособствовать её свержению. На развалинах свергнутой в 1917 году монархии сложилась «первая» русская демократия, которая по существу являлась делом рук революционной интеллигенции.
То, что эта самая свободная за всю историю России система была разрушена восемь месяцев спустя, было связано не с русским национальным характером, а с беспринципностью её тоталитарных врагов, которые использовали все демократические свободы для того, чтобы уничтожить демократию. Такая же судьба постигла позже и многие другие государства. Спустя примерно 15 лет подобный сценарий повторился, например, в Германии, причём в мирное время, а не на четвёртом году войны, как это было в России.
Не следует забывать, что большевики, воздвигнувшие на руинах русской демократии первый тоталитарный режим эпохи Модерна, столкнулись с серьёзными проблемами, вновь отнимая самостоятельность у только что освободившего себя российско общества. В отличие от Германии после захвата власти национал-социалистами, тоталитарный режим в России был установлен не в результате довольно быстрого подавления, а лишь после тянувшейся в течение трёх лет гражданской войны, потребовавшей от страны намного больше жертв, чем Первая мировая война.
Во время гражданской войны подавляющее большинство населения отвернулось от большевиков, боролось с ними или пребывало в пассивном сопротивлении. То, что большевикам в конечном счёте удалось победить в этой войне и после короткой передышки 20-х годов (время НЭПа) возобновить «социалистическое наступление» против собственного населения, было, как и успех большевиков в октябре 1917 года, мало связано с русским национальным характером, а скорее зависело от методов борьбы тоталитарной партии, которая на этот раз была уже не только движением, но и политическим режимом.
Сталинистский Левиафан, сложившийся к началу 30-х годов и сконцентрировавший в своих руках столько властных прерогатив, что Томасу Гоббсу это и во сне не могло бы присниться, был способен сломить любое сопротивление всем своим начинаниям, даже самым безумным. О тогдашнем состоянии в своей стране русский историк-эмигрант Георгий Федотов писал в 1932 году, что под именем социализма Россия получила беспримерный в своей истории крепостнический режим.
Как же могло русское общество дойти до такого всеобъемлющего поражения? Федотов объяснял это так: после уничтожения революционной интеллигенции большевиками у России не осталось больше социального слоя, который ценил бы свободу превыше всего. Однако эта социальная группировка, которой так не хватало Федотову, не могла надолго исчезнуть из российской истории. Спустя примерно 12 лет после смерти Сталина, когда был преодолён шок от периода сталинского террора, она вновь появилась на политической сцене, на этот раз в виде советского правозащитного движения. Один из его представителей, Андрей Амальрик, описал сущность этого движения в следующих словах: «В несвободной стране правозащитники стали вести себя как свободные люди и тем самым изменили её атмосферу".
И в самом деле, примерно 20 лет спустя горбачевское новое мышление стало опираться на некоторые постулаты советских диссидентов. Тем самым последний Генеральный секретарь ЦК КПСС, возможно, сам того не желая, создал предпосылки для распада коммунистической системы и для возникновения «второй» российской демократии.
Тот факт, что «вторая» российская демократия, точно так же, как и первая, оказалась хрупкой и шаткой и довольно быстро потерпела крах, многие обозреватели на Востоке и на Западе вновь объясняют тем, что демократические ценности несовместимы с русским национальным характером. При этом они упускают из виду почти 190-летнюю традицию, которая, так же как и имперская, не может быть вычеркнута из истории России.
Сейчас складывается впечатление, что Путину с его «управляемой демократией» удалось в большой мере маргинализировать эту традицию, опирающуюся на наследие декабристов. Ещё в марте 2014 года, в самом начале крымского кризиса, многие её представители вновь подняли свой голос. Тысячи москвичей вышли на демонстрацию накануне референдума по Крыму, который должен был принять решение о включении полуострова в состав Российской Федерации, они подняли свой голос против авантюристической политики собственного правительства в отношении Украины.
Критически настроенная к правительству «Новая Газета» опубликовала 13 марта призыв многочисленных представителей российской интеллигенции, предостерегавших о катастрофических последствиях подобной политики. Но все эти голоса остались, однако, без всякого отклика. Подавляющее большинство населения и дальше продолжало оказывать поддержку правительственному курсу. Их не остановило то, что кремлёвские властители лишили общество самостоятельности, а самих себя сделали совершенно не подконтрольными обществу.
Отражаются ли в этой позиции существенные черты российского национального характера, как полагают некоторые наблюдатели? Едва ли. Другие народы тоже пережили в течение последних ста лет сравнимую утрату чувства реальности. Со всеми болезненными последствиями. Рано или поздно сегодняшние сторонники путинского курса почувствуют на себе его последствия. И им станет ясно, насколько это важно - контролировать собственное правительство, чтобы иметь возможность удерживать его от слишком авантюрной политики. И тогда вспомнят тех, кто заблаговременно предупреждал об опасности и риске, присущих подобной политике.
_________________________________________________
Автор является Директором Центрального Института по изучению Центральной и Восточной Европы при Католическом Университете в г. Айхштетт/ Ингольштадт.