Четвероногий эскулап
Девочка Лида за стеной постоянно кашляет. Говорят, что-то хроническое. Ей лет семь или восемь, или меньше, трудно определить, глядя на неё. Она похожа на бабочку мотылька - вся такая воздушная и прозрачная. Дунешь - полетит, закружится в воздушных потоках, ломая белёсые крылышки.
Этот привычный скребущий душу кашель я слышу днём и ночью, утром и вечером. Не то чтобы постоянно, без перерыва. Бывает, не слышно час, два или даже три, а потом опять что-то ломается у неё внутри и вырывается из горла этот тоненький шелестящий звук, словно лай малюсенькой собачонки, которая лает из последних сил.
Родители её показывали всем самым знаменитым докторам. Они люди небогатые, но наскребли деньги на дорогие консультации, исследования. Медики в конце концов развели руками, выписали кучу лекарств для поддерживающей терапии и сказали много умных слов об ослабленном иммунитете, жизненных силах и так далее.
Лида не ходила в школу - сил не хватало. Мама выводила её во двор, усаживала дочку на скамеечку возле подъезда, а та безучастно глядела на бегающих и кричащих детей. В первое время они подбегали и пытались знакомиться, звали поиграть, но потом бросили эти попытки. Бесполезно.
Два месяца назад мне пришлось уехать из города. Когда я вернулся, лето уже клонилось к закату, а бегающие и кричащие загорелые сорванцы уже примеряли новенькую школьную форму и выясняли, где тридцать первого августа можно будет купить гладиолусы.
В квартире было пыльно - за два месяца она хорошо заросла. Пришлось взяться за тряпку и пылесос, чтобы привести жилище в порядок. Потом я наскоро перекусил и уселся за разборку писем, что накопились за это время. За этим занятием и уснул.
Проснулся среди ночи, так и не поняв, что меня разбудило. Ходил по квартире в каком-то странном беспокойстве. Рассеяно перебрал бумаги на столе, заглянул на кухню, поставил чайник и стал ждать рядом с ним, когда он соберётся засвистеть, чтобы вовремя снять с плиты и не разбудить соседей...
Кашель! Я не слышал его с самого возвращения. Вот, что меня подняло с постели. Мне целый день не хватало этих звуков, и хоть я забыл
о них за два месяца, но подсознание их требовало. Мозг, привыкший к присутствию Лиды за стеной, испытывал явный дискомфорт. «Где она, где?» - твердил он, а я не понимал причин своего беспокойства. И вот свистун-чайник подсказал.
Что случилось? Что делать? Ну не идти же выяснять - сейчас третий час ночи, все спят. Утром спрошу, обязательно у кого-нибудь спрошу, а сейчас спать. Надо лечь и уснуть. И хватит волноваться, ведь ничего ещё не случилось. Может быть, они уехали. Лето ведь - все уезжают. Спать. Но я так и не уснул.
Рано утром выполз во двор. Было зябко, хоть и солнечно - осень, которая случится послезавтра, уже давала о себе знать. На скамейке, согнувшись и смоля папироску, сидел дед Захар. Он был старше всех в нашем дворе. Прошёл Финскую, Великую Отечественную от первого дня до последнего. И всё пешком. Расписался на Рейхстаге, вернулся и женился. Дети у них с женой так и не получились, а лет пятнадцать назад её не стало. Так и сидит старик целыми днями на скамейке возле подъезда, когда тепло. Люди к нему по-доброму: здороваются, совета просят, присаживаются обсудить дела свои, благодарят сердечно.
- Что, милок, ночка выдалась трудная? - проницательный дед сразу заметил красные провалившиеся глаза .
- Да, Захар Захарыч, - прохрипел я, - бессонница замучила, будь она не ладна.
- Эта напасть нам знакомая, - усмехнулся он, - а ты травок попей хороших. Очень мне от этого дела мята да ромашка помогают.
- Да, - кивнул я, - попробую.
Посидели минут пять, поговорили о травах, потом помолчали немного, а после я вспомнил, зачем вышел:
- А Лида, девочка с седьмого этажа. Сутки уже не слышу. Уехали что ли?
- Так ты ничего не знаешь? - с удивлением посмотрел на меня дед Захар и покачал головой.
- Что? - сердце упало. - Не томите, Захар Захарыч, рассказывайте!
- Ну ладно, - вздохнул он, - скажу тебе всё как есть. Слыхал, небось, что докторам Лидочка наша не по зубам пришлась. Не осилили, стало быть, хворь детскую.
- Да, да, - я весь напрягся и покрылся холодным потом, - знаю, конечно.
- А ты не перебивай, - он нахмурился и снова покачал головой, - слушай, коли спрашиваешь. Месяц назад это приключилось. Вывела Лидочку Шура, родительница её, значит, во двор. Погулять, то есть, вывела. Да только сил-то у детушки не осталось вовсе - села вот здесь на краешке, головку клонит и глаза прикрыла. Худо дело. Немного осталось гулять родимой. Человек-то он как. Ежели жить хочет, то никакая его хворь не сломит, никакая напасть не уморит. А когда он сам на сдачу идёт и слабость свою холит, тут к нему костлявая и заглянет. И одно только спасение - силу найти, в самой своей глубине и сыскать её. А как найдёшь, тут тебе и чёрт не брат, и море по колено. По правде молвить, это старшего поколения касательно, а детушки... Они ни в каком разе не поверят, что у жизни этой окончание имеется. До последнего мига думают, что бегать по земле им вечно...
Старик помолчал, пожевал потухшую папироску, потом продолжил:
- Сидит она, стало быть, к земле клонится, а я тут вот, на своём краю подрёмываю. Слышу Шурка-то ругается, вроде, а Лидочка так тихонько: не надо, мол, мама, пусть сидит. Гляжу - собачонка невеликая да костлявая, в репьях вся, подошла к милушке и смотрит так жалко-жалко - сейчас заплачет. А после тихонечко ступила, ещё разок и головку свою уложила Лидочке на колени. Тварь безродная, а туда же - всё разумеет. Пожалела, стало быть, детоньку нашу. Тут уж я не сдержал себя - за руку Шурку хватанул. Не тревожь, мол, дочку. Она знает лучше, чего ей сейчас надобно. А та ручкой головку костлявую оглаживает и улыбается. Мы с Шуркой дышать забыли - давненько эдакого не видать было. А тут и вовсе чудеса пошли: бормочет милая, в самое ухо репейное бормочет и наглаживает головёнку собачью. После оглядела нас с Шуркой и говорит: животина эта подруга теперь ей и проживать они будут в одном помещении. И глазёнки сверкают, что звёзды. Шурка только кивает, таращится на дочку, губами трясёт и кивает.
Опять замолчал дед Захар. Смотрит куда-то вдаль и молчит. И что там старики видят в дали этой? Да только мне-то не сидится - верчусь как на иголках.
- Захар Захарыч, ну что же вы! Говорите! Что с ней?
- С ней? Да что - отказались навовсе доктора от неё, вот оно как.
- Как?..
- А так - руками развели. Не можем, говорят, ничего поделать в таком случае.
- Где она? - тихо спросил я.
- Кто? Лидочка? Да вон, погляди, - и дед ткнул корявым пальцем куда-то за мою спину.
По зелёной августовской траве под липами бегали двое: девочка, похожая, на мотылька, и собачонка, которая норовила подпрыгнуть и лизнуть девочку прямо в нос. По двору разносился серебряным колокольчиком смех и задорный счастливый собачий лай.ЛЕОНИД ПОПОВ