Продолжение. Начало здесь:
https://shabdua.livejournal.com/7477421.html Недалеко от больницы, может, минут десять пешком. Распаковать вещи я не успел - за мной приехала Скорая помощь, и я снова поехал в больницу: поступил больной с острым животом. Можно подумать, что-то уж слишком много и внезапно. Так будет все два года - около 2000 операций за 800 дней. Две-три операции каждый день, конечно, с учетом совсем маленьких. И еще переломы, вывихи и мелкие раны, которые надо ушивать и которые не назовешь операцией.
Память немногое сохранила из жизни в Грязовце. Печку растопить я вначале и не умел так, как положено. У меня никогда не
было времени запастись распиленными дровами, а никому в больнице не приходило в голову помочь вечно занятому хирургу. Очень часто, прежде чем растопить печь, я один пилил и колол дрова. Когда же печь удавалось растопить, в комнате все равно первое время оставалось холодно. Спать ложился на лежанке и ночью просыпался от холода, потому что, боясь угореть, не закрывал заслонку, дрова очень скоро прогорали, и снова наступал холод.
Потянулась череда практически одинаковых дней: прием больных, экстренные операции. И неуемное желание делать новые для себя плановые операции, тем более что многие больные за неимением времени или возможностей отказывались ехать в Вологду, в областную больницу. А хирургической работы было много. Хирурги, работавшие в районных центрах Советского Союза, знают это прекрасно. Кроме экстренной хирургии (острый живот, отрезанные поездом руки и ноги, открытые переломы, травмы черепа), это были маленькие раны и большие ранения (ножевые, огнестрельные, вилами, топорами), ожоги, запущенные гнойные воспаления, переломы, вывихи, вся экстренная хирургическая гинекология (за неимением хирурга-гинеколога) и многое другое.
Можно описать это по-другому. Не было ни одной (!) ночи, чтобы за мной не приезжала Скорая. Я ходил в кинотеатр, но не было случая, чтобы меня не вызывали в больницу. Происходило это всегда одинаково. Внезапно останавливался сеанс, зажигался свет, в зал входил водитель Скорой и звал: «Валерий Сергеевич, в больницу!» И никто никогда не сердился на остановку в показе фильма.
Я ни разу не помылся в бане так, как мне бы хотелось. И всегда, когда уходил из дома (никаких мобильных телефонов не было и в помине), на дверях своей комнаты писал, где я: в кинотеатре, в бане, в столовой, в гостях, в райсовете, в лесу (с указанием дороги). И почти всегда такие прогулки по лесу (20-30 метров по обе стороны дороги) прерывались гудками посланной за мною машины.
Запомнились несчастные больные с фантомными болями в ампутированных конечностях. Таких больных было несколько. Некоторые лишились ноги во время войны, другие - после железнодорожной травмы. Ампутации делались или наспех, или неумело, нерв обрабатывался неправильно. По прошествии нескольких лет растущий очень медленно нерв достигал рубцовой ткани культи, и нервные окончания начинали травмироваться, упираясь в эту рубцовую ткань. Это всегда вызывало сильнейшую непрекращающуюся боль, которую можно было снять только наркотиками.
Наркотики были, но довлела установка, которая требовала не делать из больных людей, приверженных к наркомании. Эти постоянные столкновения желания снять такие боли и того, что количество расходуемых в месяц наркотиков не должно превышать разрешенную норму, наносили значительную травму моей молодой врачебной психике. Особенно невыносимо тяжелы были неизбежные столкновения с такими больными.
В районе
Грязовец оказался довольно грязным городом - там была одна глина. Дороги в районе - и того хуже. Вдруг я получаю вызов в далекую участковую больницу, на десять коек, где нет никакой операционной, где работает молодой участковый врач, не знающий хирургии, а у молодой женщины острый живот. Ни на какой машине в ту деревню проехать нельзя, может, если повезет, на тракторе, особенно последние 3-4 километра. Больной такой путь не осилить. И это в середине XX века. Однако надо было спешить: с острым животом не шутят.
Я выехал немедленно. За два километра наша машина встала, утопая в непроходимой грязи, но тут уже ждал нас (я был с операционной сестрой) трактор, на котором мы и прибыли к старенькому деревянному дому, переоборудованному в участковую больницу. У молодой женщины оказалась внематочная беременность с разрывом трубы и кровотечением в брюшную полость. Ее надо было срочно оперировать, что мы и сделали в простой перевязочной, вернее, процедурной комнате, без операционной лампы.
Были у меня и другие подобные вызовы, были и случаи, когда на вызове приходилось оперировать при свете керосиновых ламп или фар трактора, направленных в импровизированную операционную через оконное стекло.
Я тогда был занят больной и не обратил никакого внимания на плохо сохранившуюся старую дворянскую усадьбу Брянчаниновых - Покровское. Да и не сказал никто, что здесь провел свои детские годы святитель Игнатий (Брянчанинов). И до революции, и теперь, после реставрации, усадьбу Брянчаниновых восторженно называют «Русским Версалем», отдавая должное величию архитектуры, утонченности усадебной культуры, единству природы и искусства в обустройстве великолепного парка. И еще много лет буду я проходить мимо сокровищниц русской духовной и дореволюционной жизни. Правда, и страна с охотой помогала мне в этом, уничтожив все, что можно.
Недолгим был этот грязовецкий период моей жизни, но вспоминаю его профессиональную часть с удовольствием и гордостью. Я занимался делом, помогал людям и многих спас. Спасли бы и другие хирурги, но Бог распорядился так, что других рядом не было.
«На все воля Божия»
В Грязовце я впервые столкнулся с одним труднообъяснимым явлением - с тем, что было трудно объяснить с точки зрения науки или с точки зрения атеиста. У меня было несколько случаев, когда я находился в полной уверенности, что пациент должен умереть: его травмы или болезнь были просто несовместимы с жизнью. А они, эти вроде бы безнадежные больные, каким-то чудом выживали. Я просто не мог понять: что за сила пришла им на помощь и почему они остались живы?
И были случаи прямо противоположные: больные, по всем показателям, должны были выжить, но вдруг по непонятным причинам им становилось хуже, никакие усилия не приводили к улучшению, и они умирали, оставляя нас в полном недоумении: почему это случилось?
Я тогда мало обращал внимания на слышанные мной фразы: «На все воля Божия». Но с возрастом и опытом стал понимать, что при одном и том же заболевании, диагнозе, состоянии больных, одинаково хорошо выполненной операции - один больной выживает, а другой умирает. И не за что зацепиться, чтобы сказать: этот умер потому, а этот выжил поэтому, - кроме той самой фразы: «На все воля Божия».
Когда говорят «врач от Бога», мне кажется, имеют в виду не только Богом вложенные в человека знания и умения. Врач от Бога очень часто знает будущую судьбу больного. Я знал таких врачей... Например, академик Владимир Иванович Бураковский, кардиохирург, был врачом от Бога не только из-за своего умения блестяще оперировать, но и из-за того, что часто знал, чем закончится операция.
Так я постепенно переставал быть атеистом.
В последние месяцы моего пребывания в Грязовце в нашу больницу на постоянную работу приехал сорокалетний хирург из Москвы, который специально искал именно тихий районный город. Что-то очень серьезное заставило его бросить работу в Москве и с женой и ребенком уехать в Вологодскую область. А я оставил на него пациентов и отправился поступать в аспирантуру.
Как меня приняли в аспирантуру
Потом я работал в институте Вишневского, в те годы это была лучшая хирургическая школа.
Поступил в аспирантуру следующим образом. Пришел на собеседование к заместителю Вишневского по науке, профессору Сергею Павловичу Протопопову. Это был старый русский интеллигент из дворянского рода, мягкий в обращении и очень добрый. Он поговорил со мной - и просит ученого секретаря:
- Примите у молодого человека документы на сдачу экзаменов в аспирантуру.
- Мы его принять не можем: он не москвич.
- Но я уже подписал его заявление, как же я могу взять назад свое слово?!
На 6 мест в аспирантуру претендовали 30 человек. Я сдал все три экзамена на «отлично» и оказался принят.
Дальше были годы учебы и труда, это можно описывать долго, скажу только, что с годами стал доктором медицинских наук, профессором, заместителем директора по науке Института сердечнососудистой хирургии имени Бакулева, генеральным секретарем Всероссийского общества сердечнососудистых хирургов. Читал лекции в Америке, в Милуоки, в Институте сердца, по хирургии врожденных пороков сердца. Написал 650 статей, монографий, брошюр. Занимался организацией программы по кардиомиопластике.
Но это обычным читателям, наверное, не очень интересно, лучше я расскажу о том моменте, как наконец стал верующим человеком.
«Господи, помоги!»
В то время в нашем Институте сердечнососудистой хирургии имени Бакулева мы иногда выполняли операции на сердце в барокамере. Сердце можно остановить на 5-6 минут и затем благополучно завести, но иногда этих минут недостаточно. А в условиях барокамеры сердце можно остановить на 10 минут, потому что чем выше давление, тем больше кислорода в крови, значит, сердце получает больше времени для безопасной остановки. Свою первую операцию на открытом сердце я выполнял именно в условиях барокамеры.
Для этого в барокамере поднимают давление до трех атмосфер, на это уходит один час, и все это время операционная бригада с больным находится в барокамере. Через час начинают операцию, а когда она заканчивается, нужно еще час ждать, пока давление опустят до нормы - только тогда можно открыть дверцу.
И вот я должен был делать свою первую операцию на открытом сердце. Обычно, когда хирург делает первую операцию какого-то типа, принято, чтобы ему ассистировал опытный врач. Это особенно важно, когда имеешь дело с человеческим сердцем: одно неосторожное движение может повлечь за собой тяжелейшие осложнения, исправить которые можно только с помощью великого хирургического искусства. Опытный хирург ассистирует и для того, чтобы учить, и для того, чтобы в случае необходимости предотвратить или исправить возможную ошибку.
А мне тогда в помощь дали двух молодых хирургов, только что пришедших в институт. Я знал, что если допущу ошибку, как минимум в течение часа никто не сможет прийти мне на помощь. С одной стороны, был по молодости очень горд, что мне дают такую возможность, что в меня, как в хирурга, верят. С другой стороны, очень, очень боялся.
И вот тогда впервые в жизни я совершенно осмысленно сказал:
- Господи, помилуй! Господи, помоги!
И после этого уже перед каждой операцией в барокамере стал молиться.
Я открыл свое собственное сердце Богу
Видимо, постепенно в моей душе каким-то чудесным образом соединилось все пережитое: и рассказ профессора Шипова о загробном мире, и молитва тети Дуси, и одухотворенные лица священников из ленинградского храма, и слова: «На все воля Божия».
И после того, как я впервые по собственному желанию помолился, - что-то произошло со мной. Словно я открыл наконец свое собственное сердце Богу - и Он властно и уже навсегда вошел в мою душу.
Вскоре мы с супругой покрестились. Во время Крещения я, к своему теперешнему стыду, осматривался: нет ли в храме прихожан, которые меня знают и которые могут сообщить на работу о моем поступке. Компартия была тогда еще жива, и за свое решение креститься я вполне мог вылететь с работы, по крайней мере с должности заместителя по науке.
В юбилейный год 1000-летия Крещения Руси, в 1988-м году, началось возрождение веры в нашей стране, стали открываться и реставрироваться церкви и монастыри. Мы с супругой уже много лет регулярно ходим в храм, я несу там послушание библиотекаря и еще несколько послушаний. Но это, как говорится, совсем другая история...
Валерий Чеканов
Подготовила Ольга Рожнёва
2019 год