Russian Beauty
http://www.youtube.com/watch?v=BSCPQVhj8HI
В два приема посмотрел Счастье Мое. Волею зрительских судеб первая часть показалась самостоятельным фильмом, по-хорошему скучным, без особых событий, но ритмом и расскащицкой позой не оскорбившим. Я без сожаления прервался, зная, что в любой свободный момент досмотрю со спокойным удовольствием...
... потом я решил пожертвовать собой и смотреть заново, с самого начала на пару с Ваней, пусть знает, откуда мы родом. Он спокойно досидел (все понимая, но без эмоций) почти до того места, где я прервался, и ушел спать, сказав, что досматривать не будет. Я не особенно огорчился, в конце концов все и так ясно: березки, елки, осинки, малолетние проститутки, милиционеры-вымогатели. Родина.
И тут-то началась серьезная чертовщина, словно не героя ударили бревном по голове, а режиссера. Начался кислотный трип на темы разных расейских мифов. Война, грубость, воровство, нищета, апатия, пьянство. И народ, боже, какой народ.
Колоссальный фильм, посильнее, чем Фауст Гете. Происходящее на экране качеством спорит с тем, чего на нем нет, и ирония только в названии, которое тем не менее не дает ясного ключа.
Придется признать, что это постмодернистский опус, в традициях раннего Сорокина. Так же, как Настенька, все начинается добротным Чеховским реализмом-гуманизмом, и вдруг скатывается в страшное, в котором узнаешь свой опыт, доведенный до гротеска.
Как все хорошие художники, Лозница обладает ценным качеством: красноречиво умалчивать. В скрытых цитатах я распознал Хрусталев, Машину и Тодда Солондза и фильм, вынесенный мной в название, и Invasion of Body Snatchers Предположим, померещилось, но и предпосылку для наваждения тоже надо создать. Ценно умение подать знак, а потом предоставить нам самим "найти охотника". Зачем в начале песня Высоцкого? для меня это указание на абсурдную песню беспокойства. И в Счастье тоже рвут парус на все лады. Однако без надрыва, без хриплых завываний. Каждый совершает свое злодейство спокойно, в сотый раз, на этом стоит земля; вообще кажется, что мы видим мертвецов, и это ад. Куда мы "уходим?" куда-куда, на Кудыкину гору.
В его Блокаде ленинградцы возят трупы по воле проклятых немцев; здесь из возят по собствнной воле. В Счастье немцы присутствуют только фабульно. В Блокаде они тоже похожи на эманацию коллективного сознания. Одни плетутся в колонне пленных, других, случайных, публично вешают.
Фильм из таких, про которые трудно говорить монологически. Он добросовестно нелинеен и алогичен. Неоспоримо, и это есть у всех обозревателей, что он оставляет огромное впечатление. Как он это делает?
У математиков (Лозница по образованию он самый) есть понятие: общее положение. Часто оно связано с мерой (ценой, важностью) и - тем самым - с вероятностью (мерой случайности). Для нематематиков - а зритель в кино, как и голый человек в бане, не математик - вещи и события, находящиеся в общем положении, оставляют впечатление достоверности. Для создания впечатления, для выигрыша в большую игру надо формально страшные и гротескные вещи поместить в общее положение.
Для этого, на мой взгляд, нужен был долгий "жизненный" кусок в Счастье, он создал пространство на котором фантасмагорическое можно размещать словно оно типическое. Кроме того, за время этого куска прозошел suspension of disbelief - все знают, что это такое? похоже, что редкий человек, разве что теоретики, взявшиеся за камеру/перо. Достигается он не так уж редко и без осознанного представления об этой формуле великого Колриджа. Нарцисстическое искусство третьей трети двадцатого века перестало утруждать себя, помогая зрителю (или вынуждая его) отключить сомнения. На долгое время зритель мог верить или нет, это заботило только его самого. Театр самообслуживания, вот, чем стало искусство. С восприятием произведения, как достоверного, произошло то, что раньше с красотой, - за из производство стал отвечать сам зритель. Не нравится, не ешь, или лопай, что дают. Искусство на время стало самоценным, герметическим. (Ходоровски, Сокуров, Гильом,... - интересные, кто больше, кто меньше, но им до фени достоверность. Их занятие игра-игра). Иначе устроены художники, которые позаботились о том, чтобы аудитория писала в штаны от страха... ах да, я не выхожу за пределы страшного. Смешное фунционирует по другим законам. Оно и смешит, потому что недостоверное. Лирика, - давайте оставим ee в покое, а то мне до утра не дописать.
Интересно, как в Twin Peaks от сезона к сезону можно проследить как испаряется ощущение достоверности, и перестает быть страшно; как у Ромеро никогда по настоящему не страшно; у Ханеке страшно всегда; у Сорокина было страшно, а стало смешно. И вот появился Лозница, теперь все переменится. Заметили, как за него схватились теоретики? как за Ханеке. Он еще покажет кузькину мать.
В два приема посмотрел Счастье Мое. Волею зрительских судеб первая часть показалась самостоятельным фильмом, по-хорошему скучным, без особых событий, но ритмом и расскащицкой позой не оскорбившим. Я без сожаления прервался, зная, что в любой свободный момент досмотрю со спокойным удовольствием...
... потом я решил пожертвовать собой и смотреть заново, с самого начала на пару с Ваней, пусть знает, откуда мы родом. Он спокойно досидел (все понимая, но без эмоций) почти до того места, где я прервался, и ушел спать, сказав, что досматривать не будет. Я не особенно огорчился, в конце концов все и так ясно: березки, елки, осинки, малолетние проститутки, милиционеры-вымогатели. Родина.
И тут-то началась серьезная чертовщина, словно не героя ударили бревном по голове, а режиссера. Начался кислотный трип на темы разных расейских мифов. Война, грубость, воровство, нищета, апатия, пьянство. И народ, боже, какой народ.
Колоссальный фильм, посильнее, чем Фауст Гете. Происходящее на экране качеством спорит с тем, чего на нем нет, и ирония только в названии, которое тем не менее не дает ясного ключа.
Придется признать, что это постмодернистский опус, в традициях раннего Сорокина. Так же, как Настенька, все начинается добротным Чеховским реализмом-гуманизмом, и вдруг скатывается в страшное, в котором узнаешь свой опыт, доведенный до гротеска.
Как все хорошие художники, Лозница обладает ценным качеством: красноречиво умалчивать. В скрытых цитатах я распознал Хрусталев, Машину и Тодда Солондза и фильм, вынесенный мной в название, и Invasion of Body Snatchers Предположим, померещилось, но и предпосылку для наваждения тоже надо создать. Ценно умение подать знак, а потом предоставить нам самим "найти охотника". Зачем в начале песня Высоцкого? для меня это указание на абсурдную песню беспокойства. И в Счастье тоже рвут парус на все лады. Однако без надрыва, без хриплых завываний. Каждый совершает свое злодейство спокойно, в сотый раз, на этом стоит земля; вообще кажется, что мы видим мертвецов, и это ад. Куда мы "уходим?" куда-куда, на Кудыкину гору.
В его Блокаде ленинградцы возят трупы по воле проклятых немцев; здесь из возят по собствнной воле. В Счастье немцы присутствуют только фабульно. В Блокаде они тоже похожи на эманацию коллективного сознания. Одни плетутся в колонне пленных, других, случайных, публично вешают.
Фильм из таких, про которые трудно говорить монологически. Он добросовестно нелинеен и алогичен. Неоспоримо, и это есть у всех обозревателей, что он оставляет огромное впечатление. Как он это делает?
У математиков (Лозница по образованию он самый) есть понятие: общее положение. Часто оно связано с мерой (ценой, важностью) и - тем самым - с вероятностью (мерой случайности). Для нематематиков - а зритель в кино, как и голый человек в бане, не математик - вещи и события, находящиеся в общем положении, оставляют впечатление достоверности. Для создания впечатления, для выигрыша в большую игру надо формально страшные и гротескные вещи поместить в общее положение.
Для этого, на мой взгляд, нужен был долгий "жизненный" кусок в Счастье, он создал пространство на котором фантасмагорическое можно размещать словно оно типическое. Кроме того, за время этого куска прозошел suspension of disbelief - все знают, что это такое? похоже, что редкий человек, разве что теоретики, взявшиеся за камеру/перо. Достигается он не так уж редко и без осознанного представления об этой формуле великого Колриджа. Нарцисстическое искусство третьей трети двадцатого века перестало утруждать себя, помогая зрителю (или вынуждая его) отключить сомнения. На долгое время зритель мог верить или нет, это заботило только его самого. Театр самообслуживания, вот, чем стало искусство. С восприятием произведения, как достоверного, произошло то, что раньше с красотой, - за из производство стал отвечать сам зритель. Не нравится, не ешь, или лопай, что дают. Искусство на время стало самоценным, герметическим. (Ходоровски, Сокуров, Гильом,... - интересные, кто больше, кто меньше, но им до фени достоверность. Их занятие игра-игра). Иначе устроены художники, которые позаботились о том, чтобы аудитория писала в штаны от страха... ах да, я не выхожу за пределы страшного. Смешное фунционирует по другим законам. Оно и смешит, потому что недостоверное. Лирика, - давайте оставим ee в покое, а то мне до утра не дописать.
Интересно, как в Twin Peaks от сезона к сезону можно проследить как испаряется ощущение достоверности, и перестает быть страшно; как у Ромеро никогда по настоящему не страшно; у Ханеке страшно всегда; у Сорокина было страшно, а стало смешно. И вот появился Лозница, теперь все переменится. Заметили, как за него схватились теоретики? как за Ханеке. Он еще покажет кузькину мать.