Я работала на базе «Ленкнига» с утра, вечером училась в университете, в перерывах встречалась с Голявкиным, мы с ним всегда куда-нибудь ходили. Тогда все друг к другу ходили по поводу и без повода, послушать друг друга, поговорить. Однажды, только я успела взяться за работу, начальник вызвал меня в свой кабинет. Там сидел довольно молодой мужчина. - Переоденьтесь быстрее, - сказал он с улыбкой. - Нам с вами надо поехать в одно место. Там нас ждут. - В какое место? - Узнаете. Мне стало любопытно. Я быстро сходила переодеться, мы сели в машину и приехали... в Большой дом. Мужчина привел меня в просторный кабинет. - Посидите немного, осмотритесь, - сказал с располагающей улыбкой и оставил меня одну. На окнах висели желтые шторы, комнату заливал янтарный свет. Вот бы одной пожить в такой комнате - усталости от тесноты и убогости родительского жилья, кажется, не будет конца. Сижу. Мечтаю. Никто не мешает. У меня, между прочим, сегодня после работы назначено свидание с Голявкиным. Он всегда недоволен, когда я опаздываю, ворчит часами. Входят двое молодых белокурых парней, вежливо просят присесть поближе к столу, кладут передо мной пару листов бумаги и ручку. - Расскажите, пожалуйста, - говорит один из них, - где вы были такого-то числа? - Не помню, - отвечаю. Я каждый день бываю в разных местах: на работе, в университете, с Голявкиным ходим куда не лень. Где уж все упомнить! - Вспомните! - настаивает он. - В гостях, - говорю я. - Ага. В гостях. А у кого? - У Косцинского. - Да, правильно, мы знаем. С кем вы там были? - С Голявкиным. Это студент-живописец из Академии художеств. - Знаем. А кто там еще был? - А я, кроме Косцинского, никого не знаю. - Неужели не знаете? И что же вы там делали? - Пили чай. - А еще что? - Говорили об искусстве... - Об искусстве?.. А что говорили об искусстве? - Я совершенно не помню. Знаю, что об искусстве, а конкретно не помню. Я была в кухне с его женой. - Вспоминайте, вспоминайте, и все, что вспомните, запишите. Они встали и ушли. Рабочее время кончалось, возвращаться на книжную базу мне сегодня уже не придется... Ничего я не буду писать, еще подведешь кого-нибудь под монастырь. Да и писать-то нечего... Тот, что спрашивал, снова вошел в кабинет. - Написали?.. Так не годится. Пойдемте в другую комнату, там обязательно напишите. Он привел меня в другую комнату, положил на стол те же ручку и бумагу. У стены стоял мягкий диван. - Посидите на диване, подумайте и напишите. Я села на диван. Голявкин, наверно, сейчас ругает меня на чем свет стоит: не пришла на встречу. Пропущены занятия на филфаке. Волнуюсь до дрожи в пальцах. А день кончается. Вдруг открывается дверь и впускают ко мне... Голявкина. - Ты что-нибудь тут написала? - подозрительно спрашивает он. - Нет. А ты? - Молодец. Я тоже не написал. - Что же теперь будет? - Не знаю. Посмотрим. К вечеру нас обоих неожиданно выпустили на волю. То ли не оправдали надежд, не пригодились. То ли, наоборот, можем понадобиться в любой момент. Что хочешь, то и думай. Мы вышли на свободу вдвоем, словно повенчанные... Кирилл Владимирович Косцинский был осужден на семь лет лагерей за антисоветскую пропаганду. Ходили к нему и те, которые не только писали, а были завербованы «органами», охотно следили и доносили. А лет через тридцать еще и с удовольствием в этом признавались. Рассчитывали, что культурная общественность их «подвиг» не сможет не оценить?.. [...] История с Косцинским нас потрясла. Всю дальнейшую жизнь мы были постоянно настороже. Период наивности был пройден. Надо быть умнее. Чтобы не доносить - не лезть в высокопоставленную «тусовку», как сказали бы теперь.
http://magazines.russ.ru/october/2002/10/bub.html
(Кстати, здесь КГБ тоже обходится без демонстрации магнитофонных запискй.)
Я работала на базе «Ленкнига» с утра, вечером училась в университете, в перерывах встречалась с Голявкиным, мы с ним всегда куда-нибудь ходили. Тогда все друг к другу ходили по поводу и без повода, послушать друг друга, поговорить. Однажды, только я успела взяться за работу, начальник вызвал меня в свой кабинет. Там сидел довольно молодой мужчина.
- Переоденьтесь быстрее, - сказал он с улыбкой. - Нам с вами надо поехать в одно место. Там нас ждут.
- В какое место?
- Узнаете.
Мне стало любопытно. Я быстро сходила переодеться, мы сели в машину и приехали... в Большой дом.
Мужчина привел меня в просторный кабинет.
- Посидите немного, осмотритесь, - сказал с располагающей улыбкой и оставил меня одну.
На окнах висели желтые шторы, комнату заливал янтарный свет. Вот бы одной пожить в такой комнате - усталости от тесноты и убогости родительского жилья, кажется, не будет конца. Сижу. Мечтаю. Никто не мешает.
У меня, между прочим, сегодня после работы назначено свидание с Голявкиным. Он всегда недоволен, когда я опаздываю, ворчит часами.
Входят двое молодых белокурых парней, вежливо просят присесть поближе к столу, кладут передо мной пару листов бумаги и ручку.
- Расскажите, пожалуйста, - говорит один из них, - где вы были такого-то числа?
- Не помню, - отвечаю. Я каждый день бываю в разных местах: на работе, в университете, с Голявкиным ходим куда не лень. Где уж все упомнить!
- Вспомните! - настаивает он.
- В гостях, - говорю я.
- Ага. В гостях. А у кого?
- У Косцинского.
- Да, правильно, мы знаем. С кем вы там были?
- С Голявкиным. Это студент-живописец из Академии художеств.
- Знаем. А кто там еще был?
- А я, кроме Косцинского, никого не знаю.
- Неужели не знаете? И что же вы там делали?
- Пили чай.
- А еще что?
- Говорили об искусстве...
- Об искусстве?.. А что говорили об искусстве?
- Я совершенно не помню. Знаю, что об искусстве, а конкретно не помню. Я была в кухне с его женой.
- Вспоминайте, вспоминайте, и все, что вспомните, запишите.
Они встали и ушли.
Рабочее время кончалось, возвращаться на книжную базу мне сегодня уже не придется...
Ничего я не буду писать, еще подведешь кого-нибудь под монастырь. Да и писать-то нечего...
Тот, что спрашивал, снова вошел в кабинет.
- Написали?.. Так не годится. Пойдемте в другую комнату, там обязательно напишите.
Он привел меня в другую комнату, положил на стол те же ручку и бумагу. У стены стоял мягкий диван.
- Посидите на диване, подумайте и напишите.
Я села на диван. Голявкин, наверно, сейчас ругает меня на чем свет стоит: не пришла на встречу. Пропущены занятия на филфаке. Волнуюсь до дрожи в пальцах. А день кончается.
Вдруг открывается дверь и впускают ко мне... Голявкина.
- Ты что-нибудь тут написала? - подозрительно спрашивает он.
- Нет. А ты?
- Молодец. Я тоже не написал.
- Что же теперь будет?
- Не знаю. Посмотрим.
К вечеру нас обоих неожиданно выпустили на волю. То ли не оправдали надежд, не пригодились. То ли, наоборот, можем понадобиться в любой момент. Что хочешь, то и думай.
Мы вышли на свободу вдвоем, словно повенчанные...
Кирилл Владимирович Косцинский был осужден на семь лет лагерей за антисоветскую пропаганду. Ходили к нему и те, которые не только писали, а были завербованы «органами», охотно следили и доносили. А лет через тридцать еще и с удовольствием в этом признавались. Рассчитывали, что культурная общественность их «подвиг» не сможет не оценить?..
[...]
История с Косцинским нас потрясла. Всю дальнейшую жизнь мы были постоянно настороже. Период наивности был пройден. Надо быть умнее. Чтобы не доносить - не лезть в высокопоставленную «тусовку», как сказали бы теперь.
Кто эти признавшиеся с удовольствием?
Reply
Leave a comment