Гл. 18. Религия и революции (2)
Так, часть клира, включая некоторых иерархов, попала под репрессии, особенно во время «красного террора». По архивным данным, в 1918 г. было расстреляно 827 священнослужителей (а в 1919 г. - 19). Но в России Гражданская война была не просто бедствие, а распад и братоубийство. Артем Веселый, который после Гражданской войны собрал огромное количество воспоминаний очевидцев и малую часть из них издал в виде книги «Россия кровью умытая» [307]. Надо бы ее прочитать.
Русская революция была глубоко религиозным движением (хотя и антицерковным). Судя по текстам, руководство партии большевиков в течение всего первого периода судило о становлении государства по западным меркам и преувеличивало «недостаток легитимности». На деле легитимация Советской власти произошла, но большевики переоценивали силу идеологических противников и прибегали к репрессиям, в то время как эти противники подорвать гегемонию советского строя не могли. Оценить риски очень трудно.
Для нашего главного вопроса достаточно сравнить два главных проекта, задающих России разные (и расходящиеся!) цивилизационные пути. Один проект - партии кадетов и более левых либеральных партий, предполагающий построение в России государства западного типа с рыночной экономикой. Этот проект воплощал сначала Керенский, а потом Деникин и Колчак. Были в нем и радикалы (Корнилов), так что однажды большевикам пришлось защищать умеренного Керенского - такое бывает в политике. К этому проекту присоединилась часть эсеров (Чернов, Савинков). Это - Февраль, «белые».
Другой проект - советский, его воплощал Ленин. Это - Октябрь, «красные». Советский проект также был неоднороден: вначале его поддерживали левые эсеры, временами анархисты (Махно), внутри большевизма было несколько течений, борьба между которыми разгорелась после смерти Ленина и кончилась 1937-м годом.
И белый, и красный проект Россия сравнила не в теории, не по книгам, а на опыте, через тысячи больших и малых дел. Военное соревнование, как известно, белые также проиграли вчистую. Антисоветский историк М.В. Назаров говорит определенно: «При всем уважении к героизму белых воинов следует признать, что политика их правительств была в основном лишь реакцией Февраля на Октябрь - что и привело их к поражению так же, как незадолго до того уже потерпел поражение сам Февраль».
Этот факт мы должны себе объяснить и его затвердить, иначе дальше не продвинемся в понимании того, что сейчас происходит. Поначалу у белых был такой огромный перевес над красными, Советская власть была на пятачке в центре. Почему же белые и интервенты (с Запада и из Японии) начали утрачивать их территории и отступать перед Красной армией, обутой в лапти?
Ответ известен, но его у нас из головы вытеснили при промывании мозгов. Белая армия действовала в России как завоеватели, и ее продвижение сопровождалось восстаниями (по словам историка белых А. Зайцева, издавшего в 1934 г. в Париже большую книгу, вслед за белыми шла «волна восставших низов»). Проект белых отвергли в целом - и не из-за жестокостей и казней. Даже в период максимальных успехов белых М.М. Пришвин, сам в то время убежденный антикоммунист, писал: «Сейчас все кричат против коммунистов, но по существу против монахов, а сам монастырь-коммуна в святости своей признается и почти всеми буржуями».
А что же мы видим у противника коммунизма - рыночного общества - и легиона его бойцов? Видим именно последовательное уничтожение в человеке «естественного религиозного органа», удушение самой способности к религиозному чувству. Еще Серафим Саровский предупреждал: «Церкви будут стоять, сиять, а молиться в них будет нельзя». Но дело было не в отходе от религии, а в отходе от церкви. Поэтому антицерковная кампания не только не встретила реального массового сопротивления, но даже вызвала энтузиазм «на местах».
И вот читаем у крестьянского поэта Николая Клюева:
Ваши черные белогвардейцы умрут
За оплевание Красного Бога.
За то, что гвоздиные раны России
Они посыпают толченым стеклом
Как же стоит вопрос? Главный конфликт - не в столкновении большевиков с той организацией (церковью), в которой оформлялись конкретные конфессии. Хотя это было, конечно, драматическое столкновение. Но несравненно более глубокой является борьба внерелигиозного мироощущения с любым религиозным чувством. Такой борьбы большевики не вели, а вот рыночное общество ведет ее с самого своего возникновения.
Революционный подъем породил совершенно необычный в истории культуры тип - русского рабочего начала ХХ века. Этот русский рабочий, ядро революции, был прежде всего культурным типом, в котором Православие и Просвещение, слитые в нашей классической культуре, соединились с идеалом действия, направленного на земное воплощение мечты о равенстве и справедливости.
Сохраняя космическое чувство крестьянина и его идущее от Православия эсхатологическое восприятие времени, рабочий внес в общинный идеал равенства и справедливости вектор реального построения на нашей земле материальных оснований для Царства справедливости. Эта действенность идеала, означавшая отход от толстовского непротивления злу насилием, была важнейшей предпосылкой к тому, чтобы ответить на мятеж «детей Каина» вооруженным сопротивлением. В тайных псалмах духоборцев «детьми Каина» считались «зараженные сребролюбием господа», а «детьми Авеля» - бедные люди, которые «питаются трудом».
Историк А.С. Балакирев говорит об «атмосфере напряженных духовно-религиозных исканий в рабочей среде», которая отражена в исторических источниках того времени. Он пишет: «Агитаторы-революционеры, стремясь к скорейшей организации экономических и политических выступлений, старались избегать бесед на религиозные темы, как отвлекающих от сути дела, но участники кружков снова и снова поднимали эти вопросы. “Сознательные” рабочие, ссылаясь на собственный опыт, доказывали, что без решения вопроса о религии организовать рабочее движение не удастся. Наибольшим успехом пользовались те пропагандисты, которые шли навстречу этим запросам. Самым ярким примером того, в каком направлении толкали они мысль интеллигенции, является творчество А.А. Богданова» [308].
Эти духовные искания рабочих и крестьян революционного периода отражались в культуре. Здесь виден уровень сплоченности и накал чувства будущих «красных». Исследователь русского космизма С.Г. Семенова пишет: «Никогда, пожалуй, в истории литературы не было такого широчайшего, поистине низового поэтического движения, объединенного общими темами, устремлениями, интонациями… Революция в стихах и статьях пролетарских (и не только пролетарских) поэтов… воспринималась не просто как обычная социальная революция, а как грандиозный катаклизм, начало «онтологического» переворота, призванного пересоздать не только общество, но и жизнь человека в его натурально-природной основе. Убежденность в том, что Октябрьский переворот - катастрофический прерыв старого мира, выход «в новое небо и новую землю», было всеобщим» [309].
Религиозными мыслителями были многие деятели, принявшие участие в создании культуры, собиравшей советский народ - Блок и Брюсов, Есенин и Клюев, Андрей Платонов и Вернадский. Великим еретиком и богостроителем был М. Горький, которого считают одним из основателей советского общества. В своей статье о религиозных исканиях Горького М. Агурский пишет, ссылаясь на исследования русского мессианизма, что «религиозные корни большевизма как народного движения уходят в полное отрицание значительной частью русского народа существующего мира как мира неправды и в мечту о создании нового “обожженного” мира. Горький в большей мере, чем кто-либо, выразил религиозные корни большевизма, его прометеевское богоборчество» [310].
Посмотрим вперед. Поколение, рожденное в 1935-1945 гг., уже освоили рациональность и логику Просвещения, тянулось к науке, но, похоже, в подсознании сохраняли многие старые нормы и образы. Была инерция неявного народного православия - от родителей и от родственников, вернувших с войны, хоть и атеистами. Но мировые войны покрывали людей особым небом.
Историк-марксист Гобсбаум пишет: «Короткий двадцатый век был временем религиозных войн, даже если наиболее воинствующие и наиболее возалкавшие крови среди этих религий были светскими идеологиями, уже собравшими урожай в девятнадцатом столетии, такими, как социализм и национализм, имеющими в качестве богов либо отвлеченные понятия, либо политических деятелей, которым поклонялись как божествам. Вероятно, что те среди этих культов, что достигли предела, уже начали клониться к закату после конца холодной войны, включая политические разновидности культа личности, которые, как и вселенские церкви, сократились до разрозненных соперничающих сект» (см. [311).
Но большевики были единственной партией, которая боролась за скорейшее восстановление правового, государственного характера репрессий - вместо политического, партийного и религиозного. Я лично, на основании чтения исторических материалов, пришел к выводу, что из всех политических течений, которые в то время имели шанс придти к власти в России, большевики в вопросах репрессий были наиболее умеренными и наиболее государственниками. А государственные репрессии всегда наносят народу меньше травм, чем репрессии неформалов.
Это была напряженная работа. В высшим эшелоне власти непрерывно изучали реальность и разрабатывали решения: в 1922 г. церковный вопрос был включен в повестку 24 заседаний Политбюро ЦК РКП(б). Это был важный шаг с обеих сторон.
16 февраля 1923 г. патриарх Тихон написал: «Я признаю свою вину перед Советской властью в том, что в 1918 г., по осень 1919 г., издал ряд посланий контрреволюционного характера, направленных против Советской власти… Я признаю, что мое послание от 19/I 1918 г. заключало в себе анафематствование Советской власти». (Наверно, многие знают, что патриарх Тихон предал Советскую власть анафеме, и большая часть духовенства стала сотрудничать с белыми. Конфликт был не религиозным, а политическим и даже военным).
А 16 июня 1923 г. он заявил: «Я отныне Советской Власти не враг». Затем 28 июня патриарх издал послание, в котором говорилось: «Я решительно осуждаю всякое посягательство на Советскую власть, откуда бы оно ни исходило». Он произнес проповедь, осудил всякую борьбу против Советской власти и призвал церковь стать вне политики (см. [312]). Конфликт большевиков и церкви угас и остался в латентном состоянии.
В послевоенном периоде нам уже казалось, что в 1920-1930 гг. быстро находили хорошие решения, а граждане и коллективы с энтузиазмом выполняют задачи. Сейчас мы видим, какие препятствия, ошибки и даже угрозы возникают в процессе разрешении проблем. Но мы еще не чувствуем, в каких дебрях продирались наши прадеды и деды. Достаточно задать себе простой вопрос: могло ли реально советское правительство, сидящее в Петрограде и Москве - без аппарата, без денег (банки отказывались оплачивать счета правительства), без кадров и без связи создать в одночасье мощные всеохватывающе службы. Например, могла ли бы власть провести по всей стране массовые репрессии? Спросим друг друга: сколько сотрудников насчитывала ВЧК, скажем, в начале 1918 г.? Число сотрудников ВЧК в конце февраля 1918 г. не превышало 120 человек, а в 1920 г. 4500 - по всей стране.
Наивно думать, что местные ЧК следовали какой-то переданной из Москвы инструкции и находились под контролем центра и тем более лично Ленина. Даже среди сотрудников ВЧК были фракции, которые не подчинились Дзержинскому и Ленину (убили посла Германии Мирбаха). А бывало, отдельные волости объявляли себя республикой и учреждали Народный комиссариат иностранных дел. Пришвин оставил заметки о том, как происходило местное законотворчество. 25 мая 1918 г. Елецкий Совет Народных Комиссаров постановил «передать всю полноту революционной власти двум народным диктаторам, Ивану Горшкову и Михаилу Бутову, которым отныне вверяется распоряжение жизнью, смертью и достоянием граждан» («Советская газета». Елец. 1918. 28 мая, № 10). А 2 июня 1918 года Пришвин в дневнике сделал такую запись: «Вчера мужики по вопросу о войне вынесли постановление: ”Начинать войну только в согласии с Москвою и с высшей властью, а Елецкому уезду одному против немцев не выступать”».
Сейчас мы понимаем, что становление советского государства и общества происходило в форме массовой «молекулярной» самоорганизации. Действовали деревенские сходы, советы, в которых обсуждают и решают все члены коллектива, важную роль выполняли вернувшиеся солдаты и т.д. Пришвин записал в дневнике 21 сентября 1917 г.: «Этот русский бунт, не имея в сущности ничего общего с социал-демократией, носит все внешние черты ее и систему строительства». Масса поняла систему строительства! В тяжелый момент 14 декабря 1918 г. он написал так: «Анализировать каждую отдельную личность, и дела настоящего времени получаются дрянь, а в то же время чувствуешь, что под всем этим шевелится совесть народа».
С другой стороны, все видели и знали, что становление новой очень сложной страны столкнулось с острым дефицитом образованных кадров. 25 октября 1919 г., после рейда белых на Орел, Пришвин пишет: «Полицейский писаришка Ершов, ныне управляющий делами отдела народного образования, с двойным глазом в глазу - ведь он уйдет и засядет опять в полицейский участок; а этот матрос вчерашний, с телефонным мандатом, алкающий спирта - ведь он будет, наверно, урядником; интеллигент Писарев, продавший первенство за чечевичную похлебку, - ведь он будет инспектором округа».
Хаос гражданской войны в главном отступил очень быстро (вспомним, например, гражданские войны - в Мексике, в Китае, в Испании и др.). Порядок победил потому, что подавляющая часть населения за три года твердо решила принять советский проект и образ будущего. А на этой платформе произошел синтез главных систем: политэкономии, политики (социальной и национальной), и ведение войны.
Важным фактором было то, что к концу 1920-х годов был в основном исчерпан политический конфликт советского государства с церковью, возникший в 1918 г. Отойдя от политики и перестав быть идеологической инстанцией, церковь продолжала выполнять свои духовные функции по соединению народа и легитимации государственности. 16 августа 1923 года, опираясь на решения ХII съезда РКП(б), генеральный секретарь ЦК партии Сталин издал циркулярное письмо всем губкомам с требованием запретить закрытие церквей и аресты религиозного характера.
4 сентября 1943 г. состоялась встреча Сталина с митрополитами, особенно важными стали эти функции во время войны. 8 сентября начал работу Собор русских епископов, который избрал митрополита Сергия Патриархом московским и всея Руси. Сталин встречался с церковной иерархией и церкви было дано новое, национальное название - Русская православная церковь (до 1927 г. она называлась Российской).
14 сентября 1943 г. утвердили Совет по делам Русской Православной церкви, который стал поддерживать связь между Правительством и Православной Церковью. Уже в феврале 1944 г. было начато возвращение храмов Церкви [313]. После войны число церковных приходов увеличилось с двух до двадцати двух тысяч. (Развернутая с 1954 г. Н.С. Хрущевым антицерковная пропаганда оказалась из первых ударов по государственности. Эта программа имела целью пресечь одну из последних программ сталинизма, но она одновременно стала и антинациональной. Это стало сигналом, хотя негромким, в процессе демонтажа советского народа).
Но в этапе становления СССР многие мыслители Запада, современники русской революции, высказывали, в разных формах, важное утверждение: Запад того времени был безрелигиозен, Советская Россия - глубоко религиозна. Немецкий историк В. Шубарт в книге «Европа и душа Востока» (1938) писал: «Дефицит религиозности даже в религиозных системах - признак современной Европы. Религиозность в материалистической системе - признак советской России».
Эта «надконфессиональная» религиозность, присущая в тот момент всем народам СССР, соединяла их в советский народ и служила важной силой строительства государства. СССР в кризисном ХХ веке продержался долго, и, скорее всего, Россия вместе со всей Евразией поднимется - мы изучаем и обдумываем тот провал, которого мы во второй половины прошлого века не смогли понять.
Русская революция была глубоко религиозным движением (хотя и антицерковным). Судя по текстам, руководство партии большевиков в течение всего первого периода судило о становлении государства по западным меркам и преувеличивало «недостаток легитимности». На деле легитимация Советской власти произошла, но большевики переоценивали силу идеологических противников и прибегали к репрессиям, в то время как эти противники подорвать гегемонию советского строя не могли. Оценить риски очень трудно.
Для нашего главного вопроса достаточно сравнить два главных проекта, задающих России разные (и расходящиеся!) цивилизационные пути. Один проект - партии кадетов и более левых либеральных партий, предполагающий построение в России государства западного типа с рыночной экономикой. Этот проект воплощал сначала Керенский, а потом Деникин и Колчак. Были в нем и радикалы (Корнилов), так что однажды большевикам пришлось защищать умеренного Керенского - такое бывает в политике. К этому проекту присоединилась часть эсеров (Чернов, Савинков). Это - Февраль, «белые».
Другой проект - советский, его воплощал Ленин. Это - Октябрь, «красные». Советский проект также был неоднороден: вначале его поддерживали левые эсеры, временами анархисты (Махно), внутри большевизма было несколько течений, борьба между которыми разгорелась после смерти Ленина и кончилась 1937-м годом.
И белый, и красный проект Россия сравнила не в теории, не по книгам, а на опыте, через тысячи больших и малых дел. Военное соревнование, как известно, белые также проиграли вчистую. Антисоветский историк М.В. Назаров говорит определенно: «При всем уважении к героизму белых воинов следует признать, что политика их правительств была в основном лишь реакцией Февраля на Октябрь - что и привело их к поражению так же, как незадолго до того уже потерпел поражение сам Февраль».
Этот факт мы должны себе объяснить и его затвердить, иначе дальше не продвинемся в понимании того, что сейчас происходит. Поначалу у белых был такой огромный перевес над красными, Советская власть была на пятачке в центре. Почему же белые и интервенты (с Запада и из Японии) начали утрачивать их территории и отступать перед Красной армией, обутой в лапти?
Ответ известен, но его у нас из головы вытеснили при промывании мозгов. Белая армия действовала в России как завоеватели, и ее продвижение сопровождалось восстаниями (по словам историка белых А. Зайцева, издавшего в 1934 г. в Париже большую книгу, вслед за белыми шла «волна восставших низов»). Проект белых отвергли в целом - и не из-за жестокостей и казней. Даже в период максимальных успехов белых М.М. Пришвин, сам в то время убежденный антикоммунист, писал: «Сейчас все кричат против коммунистов, но по существу против монахов, а сам монастырь-коммуна в святости своей признается и почти всеми буржуями».
А что же мы видим у противника коммунизма - рыночного общества - и легиона его бойцов? Видим именно последовательное уничтожение в человеке «естественного религиозного органа», удушение самой способности к религиозному чувству. Еще Серафим Саровский предупреждал: «Церкви будут стоять, сиять, а молиться в них будет нельзя». Но дело было не в отходе от религии, а в отходе от церкви. Поэтому антицерковная кампания не только не встретила реального массового сопротивления, но даже вызвала энтузиазм «на местах».
И вот читаем у крестьянского поэта Николая Клюева:
Ваши черные белогвардейцы умрут
За оплевание Красного Бога.
За то, что гвоздиные раны России
Они посыпают толченым стеклом
Как же стоит вопрос? Главный конфликт - не в столкновении большевиков с той организацией (церковью), в которой оформлялись конкретные конфессии. Хотя это было, конечно, драматическое столкновение. Но несравненно более глубокой является борьба внерелигиозного мироощущения с любым религиозным чувством. Такой борьбы большевики не вели, а вот рыночное общество ведет ее с самого своего возникновения.
Революционный подъем породил совершенно необычный в истории культуры тип - русского рабочего начала ХХ века. Этот русский рабочий, ядро революции, был прежде всего культурным типом, в котором Православие и Просвещение, слитые в нашей классической культуре, соединились с идеалом действия, направленного на земное воплощение мечты о равенстве и справедливости.
Сохраняя космическое чувство крестьянина и его идущее от Православия эсхатологическое восприятие времени, рабочий внес в общинный идеал равенства и справедливости вектор реального построения на нашей земле материальных оснований для Царства справедливости. Эта действенность идеала, означавшая отход от толстовского непротивления злу насилием, была важнейшей предпосылкой к тому, чтобы ответить на мятеж «детей Каина» вооруженным сопротивлением. В тайных псалмах духоборцев «детьми Каина» считались «зараженные сребролюбием господа», а «детьми Авеля» - бедные люди, которые «питаются трудом».
Историк А.С. Балакирев говорит об «атмосфере напряженных духовно-религиозных исканий в рабочей среде», которая отражена в исторических источниках того времени. Он пишет: «Агитаторы-революционеры, стремясь к скорейшей организации экономических и политических выступлений, старались избегать бесед на религиозные темы, как отвлекающих от сути дела, но участники кружков снова и снова поднимали эти вопросы. “Сознательные” рабочие, ссылаясь на собственный опыт, доказывали, что без решения вопроса о религии организовать рабочее движение не удастся. Наибольшим успехом пользовались те пропагандисты, которые шли навстречу этим запросам. Самым ярким примером того, в каком направлении толкали они мысль интеллигенции, является творчество А.А. Богданова» [308].
Эти духовные искания рабочих и крестьян революционного периода отражались в культуре. Здесь виден уровень сплоченности и накал чувства будущих «красных». Исследователь русского космизма С.Г. Семенова пишет: «Никогда, пожалуй, в истории литературы не было такого широчайшего, поистине низового поэтического движения, объединенного общими темами, устремлениями, интонациями… Революция в стихах и статьях пролетарских (и не только пролетарских) поэтов… воспринималась не просто как обычная социальная революция, а как грандиозный катаклизм, начало «онтологического» переворота, призванного пересоздать не только общество, но и жизнь человека в его натурально-природной основе. Убежденность в том, что Октябрьский переворот - катастрофический прерыв старого мира, выход «в новое небо и новую землю», было всеобщим» [309].
Религиозными мыслителями были многие деятели, принявшие участие в создании культуры, собиравшей советский народ - Блок и Брюсов, Есенин и Клюев, Андрей Платонов и Вернадский. Великим еретиком и богостроителем был М. Горький, которого считают одним из основателей советского общества. В своей статье о религиозных исканиях Горького М. Агурский пишет, ссылаясь на исследования русского мессианизма, что «религиозные корни большевизма как народного движения уходят в полное отрицание значительной частью русского народа существующего мира как мира неправды и в мечту о создании нового “обожженного” мира. Горький в большей мере, чем кто-либо, выразил религиозные корни большевизма, его прометеевское богоборчество» [310].
Посмотрим вперед. Поколение, рожденное в 1935-1945 гг., уже освоили рациональность и логику Просвещения, тянулось к науке, но, похоже, в подсознании сохраняли многие старые нормы и образы. Была инерция неявного народного православия - от родителей и от родственников, вернувших с войны, хоть и атеистами. Но мировые войны покрывали людей особым небом.
Историк-марксист Гобсбаум пишет: «Короткий двадцатый век был временем религиозных войн, даже если наиболее воинствующие и наиболее возалкавшие крови среди этих религий были светскими идеологиями, уже собравшими урожай в девятнадцатом столетии, такими, как социализм и национализм, имеющими в качестве богов либо отвлеченные понятия, либо политических деятелей, которым поклонялись как божествам. Вероятно, что те среди этих культов, что достигли предела, уже начали клониться к закату после конца холодной войны, включая политические разновидности культа личности, которые, как и вселенские церкви, сократились до разрозненных соперничающих сект» (см. [311).
Но большевики были единственной партией, которая боролась за скорейшее восстановление правового, государственного характера репрессий - вместо политического, партийного и религиозного. Я лично, на основании чтения исторических материалов, пришел к выводу, что из всех политических течений, которые в то время имели шанс придти к власти в России, большевики в вопросах репрессий были наиболее умеренными и наиболее государственниками. А государственные репрессии всегда наносят народу меньше травм, чем репрессии неформалов.
Это была напряженная работа. В высшим эшелоне власти непрерывно изучали реальность и разрабатывали решения: в 1922 г. церковный вопрос был включен в повестку 24 заседаний Политбюро ЦК РКП(б). Это был важный шаг с обеих сторон.
16 февраля 1923 г. патриарх Тихон написал: «Я признаю свою вину перед Советской властью в том, что в 1918 г., по осень 1919 г., издал ряд посланий контрреволюционного характера, направленных против Советской власти… Я признаю, что мое послание от 19/I 1918 г. заключало в себе анафематствование Советской власти». (Наверно, многие знают, что патриарх Тихон предал Советскую власть анафеме, и большая часть духовенства стала сотрудничать с белыми. Конфликт был не религиозным, а политическим и даже военным).
А 16 июня 1923 г. он заявил: «Я отныне Советской Власти не враг». Затем 28 июня патриарх издал послание, в котором говорилось: «Я решительно осуждаю всякое посягательство на Советскую власть, откуда бы оно ни исходило». Он произнес проповедь, осудил всякую борьбу против Советской власти и призвал церковь стать вне политики (см. [312]). Конфликт большевиков и церкви угас и остался в латентном состоянии.
В послевоенном периоде нам уже казалось, что в 1920-1930 гг. быстро находили хорошие решения, а граждане и коллективы с энтузиазмом выполняют задачи. Сейчас мы видим, какие препятствия, ошибки и даже угрозы возникают в процессе разрешении проблем. Но мы еще не чувствуем, в каких дебрях продирались наши прадеды и деды. Достаточно задать себе простой вопрос: могло ли реально советское правительство, сидящее в Петрограде и Москве - без аппарата, без денег (банки отказывались оплачивать счета правительства), без кадров и без связи создать в одночасье мощные всеохватывающе службы. Например, могла ли бы власть провести по всей стране массовые репрессии? Спросим друг друга: сколько сотрудников насчитывала ВЧК, скажем, в начале 1918 г.? Число сотрудников ВЧК в конце февраля 1918 г. не превышало 120 человек, а в 1920 г. 4500 - по всей стране.
Наивно думать, что местные ЧК следовали какой-то переданной из Москвы инструкции и находились под контролем центра и тем более лично Ленина. Даже среди сотрудников ВЧК были фракции, которые не подчинились Дзержинскому и Ленину (убили посла Германии Мирбаха). А бывало, отдельные волости объявляли себя республикой и учреждали Народный комиссариат иностранных дел. Пришвин оставил заметки о том, как происходило местное законотворчество. 25 мая 1918 г. Елецкий Совет Народных Комиссаров постановил «передать всю полноту революционной власти двум народным диктаторам, Ивану Горшкову и Михаилу Бутову, которым отныне вверяется распоряжение жизнью, смертью и достоянием граждан» («Советская газета». Елец. 1918. 28 мая, № 10). А 2 июня 1918 года Пришвин в дневнике сделал такую запись: «Вчера мужики по вопросу о войне вынесли постановление: ”Начинать войну только в согласии с Москвою и с высшей властью, а Елецкому уезду одному против немцев не выступать”».
Сейчас мы понимаем, что становление советского государства и общества происходило в форме массовой «молекулярной» самоорганизации. Действовали деревенские сходы, советы, в которых обсуждают и решают все члены коллектива, важную роль выполняли вернувшиеся солдаты и т.д. Пришвин записал в дневнике 21 сентября 1917 г.: «Этот русский бунт, не имея в сущности ничего общего с социал-демократией, носит все внешние черты ее и систему строительства». Масса поняла систему строительства! В тяжелый момент 14 декабря 1918 г. он написал так: «Анализировать каждую отдельную личность, и дела настоящего времени получаются дрянь, а в то же время чувствуешь, что под всем этим шевелится совесть народа».
С другой стороны, все видели и знали, что становление новой очень сложной страны столкнулось с острым дефицитом образованных кадров. 25 октября 1919 г., после рейда белых на Орел, Пришвин пишет: «Полицейский писаришка Ершов, ныне управляющий делами отдела народного образования, с двойным глазом в глазу - ведь он уйдет и засядет опять в полицейский участок; а этот матрос вчерашний, с телефонным мандатом, алкающий спирта - ведь он будет, наверно, урядником; интеллигент Писарев, продавший первенство за чечевичную похлебку, - ведь он будет инспектором округа».
Хаос гражданской войны в главном отступил очень быстро (вспомним, например, гражданские войны - в Мексике, в Китае, в Испании и др.). Порядок победил потому, что подавляющая часть населения за три года твердо решила принять советский проект и образ будущего. А на этой платформе произошел синтез главных систем: политэкономии, политики (социальной и национальной), и ведение войны.
Важным фактором было то, что к концу 1920-х годов был в основном исчерпан политический конфликт советского государства с церковью, возникший в 1918 г. Отойдя от политики и перестав быть идеологической инстанцией, церковь продолжала выполнять свои духовные функции по соединению народа и легитимации государственности. 16 августа 1923 года, опираясь на решения ХII съезда РКП(б), генеральный секретарь ЦК партии Сталин издал циркулярное письмо всем губкомам с требованием запретить закрытие церквей и аресты религиозного характера.
4 сентября 1943 г. состоялась встреча Сталина с митрополитами, особенно важными стали эти функции во время войны. 8 сентября начал работу Собор русских епископов, который избрал митрополита Сергия Патриархом московским и всея Руси. Сталин встречался с церковной иерархией и церкви было дано новое, национальное название - Русская православная церковь (до 1927 г. она называлась Российской).
14 сентября 1943 г. утвердили Совет по делам Русской Православной церкви, который стал поддерживать связь между Правительством и Православной Церковью. Уже в феврале 1944 г. было начато возвращение храмов Церкви [313]. После войны число церковных приходов увеличилось с двух до двадцати двух тысяч. (Развернутая с 1954 г. Н.С. Хрущевым антицерковная пропаганда оказалась из первых ударов по государственности. Эта программа имела целью пресечь одну из последних программ сталинизма, но она одновременно стала и антинациональной. Это стало сигналом, хотя негромким, в процессе демонтажа советского народа).
Но в этапе становления СССР многие мыслители Запада, современники русской революции, высказывали, в разных формах, важное утверждение: Запад того времени был безрелигиозен, Советская Россия - глубоко религиозна. Немецкий историк В. Шубарт в книге «Европа и душа Востока» (1938) писал: «Дефицит религиозности даже в религиозных системах - признак современной Европы. Религиозность в материалистической системе - признак советской России».
Эта «надконфессиональная» религиозность, присущая в тот момент всем народам СССР, соединяла их в советский народ и служила важной силой строительства государства. СССР в кризисном ХХ веке продержался долго, и, скорее всего, Россия вместе со всей Евразией поднимется - мы изучаем и обдумываем тот провал, которого мы во второй половины прошлого века не смогли понять.