Урфин Джюс - Гингеме

[sevich]

Я не то, чтоб схожу с ума, но устал, родная.
За стамеской в карман полезешь - и кровь на пальцах.
И я слышу, ты что-то бормочешь во сне, мечтая
о фрегатах, о джонках и прочих морских скитальцах.
Я сажусь за верстак, в доме так непривычно тихо,
Ты бормочешь: "Любимый… Чарли…" и я немею.
Вот сейчас, вот сейчас палисандра коснётся штихель,
вот сейчас, наконец, я сваяю себе Галатею.
Она будет нежна, и не будет хлестать мадеру,
(это пьянство, родная, порядком мне надоело)
и не будет под вечер играть в истеричку-мегеру,
и рыдать под сопливый опус Армстронга с Эллой.
И мы всё позабудем в любовной слепой истоме,
эти спальни под дуб и прочее садо-мазо.
На тебя ж, дорогая, пусть валится этот домик,
а заодно твоих жаб, пиявок пусть кончит разом.
Впрочем, бегство - не выход, ты это отлично знала,
заливая письмо от Блэка глотком портвейна.
Я себе изваяю не бабу, о, нет! - генерала,
Александра Васильича, Цезаря или Манштейна.
Настругаю дивизий и двинусь дубовым клином,
в сонный Город, погрязший в обжорстве и грязном блуде,
Ваш смешной гарнизон во главе с недоноском Дином
мы сомнём, изничтожим, пощады врагам не будет!
Прошагают парадным маршем мои дуболомы,
будет славить меня в этом городе каждый житель,
вот тогда-то я двинусь обратной дорогой к дому,
И войду к тебе смело - захватчик, герой, победитель!
А пока что - нам в рожу плюнут, а мы утрёмся,
буду слушать про Чарли, от ревности тихо зверея.
Кстати, я тут узнал, что он ногу оставил в Тромсё,
на разгрузке, по пьяни, а вовсе не при Мидуэе.