Герой, змея, дракон и Алхимия - 2
Джеймс Хиллман
Герой: имитация пуэра № 3
Героизм - это состояние, когда Творческий дух и плодородная Материя оказываются в таком положении, что начинают уничтожать друг друга. И тогда эго-развитие, прообразом которого является герой, также будет обладать и соответствующей герою Тенью, предопределяя, таким образом, бесплодного и злого сенекса финалом героического пути (встреча с Волдемортом).
Одинокие странствия таких персонажей как Ясон, Беллерофонт, Эдип связаны с героическим путём, который находит завершение в фигуре истощенного старого царя. Решительная мужественность приводит к бесцельности, или же решительная мужественность есть результат бесцельности.
Решительная мужественность - подозрительна. Каким-то образом мы догадывается, что она может быть реакцией на привязанность к женщине. И мифические уровни психического поддерживают это подозрение, так как в мифах герой и его противник женского пола неразделимы. Они могут встречаться как на поле боя под крики героя, так и в кровати с его стонами, так как борьба с матерью также является инцестом. Кем бы ни был Герой, врагом или любовником, его роль всё равно определяется его противником, его полярностью с матерью.
Даже imitatio Christi (подражание Христу), особенно в его современной христианской программе социального движения, поддерживает героическое эго и удерживает его в постоянных ссорах с «матерью» - материей. Да, Иисус, в героической манере, принёс меч, клинок которого с самого начала христианской эры и по сей день из века в век вонзался в тело дракона, которым называли то одно, то другое, но при этом сознание всегда определялось этими убийствами. «Драконов нужно убивать только потому, что они драконы». Подобная мысль выделяет зло из нашей психики и оставляет его в каком-то постороннем объективном поле. Разделяющий меч Логоса в руках героического эго выполняет свою задачу очищения материнского тёмного мира. Даже само наше понимание сознания оказывается определённым матерью. Быть сознательным как означало, так и означает лишь одно - убивать.
Именно разделение оказывается чем-то существенным, а не меч. Сознанию необходимо разделение, ведь не существует сознания без восприятия различий. Но это восприятие может обладать и деликатность пальцев, чувствительностью уха, глаза и вкуса, ощущением смысла, звука и образа. Есть место и для пуэрного эстетического разделения, а не только для мечей.
Геракл - изначальный образ решительной мужественности, и преимущественно культурный-герой-убийца. Его культ был наиболее распространенным в Древней Греции, хотя его имя значит лишь Слава Геры. Несмотря на то, что богиня стала его противником еще до рождения Геракла, а после его рождения направила к его колыбели двух змей, чтобы убить его, именно Великая Богиня побудила Геракла к его подвигам. Геракл является одним из многих героев, которых Великая Богиня направила на свершение подвигов ради её цивилизации.
Мы уже так привыкли считать, что сын великой матери, прекрасный и слабый, оставляет свою жизненную силу на её алтаре и питает её землю своей кровью. И верить, что героический путь ведёт прочь от неё. И потому мы упускаем из виду влияние Великой Богини на процесс формирования эго. Адаптированное к реальности эго - это эго в “ошейнике”. Слова hero (герой) и Hera многими филологами считаются однокоренными. Когда мы начинаем воспринимать нашу внешнюю или же внутреннюю жизнь ареной борьбы, состязанием за свет, противостоянием победы и поражения, противостоянием работы и сна, удовольствия в любви и супружеского долга, тогда мы становимся детьми Геры.
Сын маскируется в гиперактивного культурного героя цивилизации, ведь все его подвиги, завоевания, триумфы, вся его слава в конечном счёте служит только матери материальной цивилизации. Герой прошлого любил свои трофеи. Героическому сознанию необходимо чем-то обладать, чтобы иметь возможность продемонстрировать это - эго требуется факт, который подтверждает ему реальность. Целью войны всегда были трофеи (золотое Руно, шкура убитого чудовища, артефакты), а не только вдохновение борьбы и гордость победы. Но все эти награбленные трофеи вскоре становятся украшениями города, содержаниями домашней жизни, а герой оказывается собирателем. Именно в этом моменте герой и пуэр значительно отличаются друг от друга - так как подвиги первого из них свидетельсвуют о преобладании в нём цивилизационных принципов, как например, у Геракла, Ясона, Тесея. Задачей же пуэра является скорее одиссея духа, странствие, которое никогда не обретает дома ни у одного очага, ни в одном городе.
В наших рассуждениях об отношениях героя и матери стоит обратиться к еще одному существенному элементу героя - к смерти. Из всех мотивов героического мифа основным аспектом его оказывается особое место, и это место - могильный холм.
Упоминание героя в античности было взыванием к чему-то мертвому. В настоящем нет героев, в настоящее время герои не живут. Быть героем - значит быть “мертвым”. Герой мёртв, потому что он является силой воображения, фантазией. Он является психической проекцией, связанной с его культом, с могилой, в которой его похоронили.
Обилие героических памятников на «холмах» напоминают об этом же.
И сын, и герой, и пуэр могут умереть одним и тем же образом. Но “смерть” сына предназначена матери (например, в мифе об Аттисе), “смерть” героя вызвана матерью (Геракл и Гера, Бальдр и Фригг, Ахил и Фетида), смерть пуэра свободна от матери.
В героическом мифе Сын и великая Мать превращаются в героя и змея. Согласно Юнгу, герой и дракон, с которым тот борется, едины; человек, обладающий силой над демоническим, сам отмечен демоническим. Если же герой и змей едины, тогда героическая борьба ведётся против своей собственной природы. Но с чем именно борется герой, и каким образом животная часть его структуры (этот даймон, дракон или змей) стал “матерью”?
Наше Эго, образом которого и является Герой, возвышается в борьбе с Депрессией, Соблазном и Сложностью, чтобы оберегать мир в безопасности от Хаоса, Зла и Регресса, чтобы оберегать мир, который обвит жестоким Поглощающим Змеем. Поэтому мы пересекаем улицы по зебре, платим налоги, ходим в школы и устраиваем войны - всё это мы делаем благодаря одной и той же компульсивной энергии, которой мы сдерживаем Змея. Такова наша истинная космология - наше Эго, которое изменяет течения рек и летает на Луну, поступает так не по причине голода, или же богов, или же гонений, как мог бы предположить некий наивный аборигенный ум. Нет, вся эта излишняя цивилизационная деятельность направлена на то, чтобы держаться в стороне от ночи Змея, и потому нам нужно некое монотеистичное единомыслие, циклопическая динамика, где Эго и Материя-Мать вместе поедают друг друга на этом Западном банкете длиною в три тысячелетия.
Эго и Бессознательное, Герой и Змей, Сын и Мать, их борьба, их постель и их банкет - таков поддерживающий нас миф, который нам стоило бы рассказать, чтобы объяснить все странные пути нашей жизни: почему мы всегда воюем, почему мы уничтожаем этот мир, почему у нас так мало воображения, и почему у нас только один Бог, который так далёк от нас.
Змея и дракон - не одно и то же. Змея - это часть природы, которая хорошо отражает инстинктивное бытие. Но дракон не существует в материальном мире. Он - это фантазийный инстинкт, или инстинкт воображения, который герой и побеждает, становясь в результате упертым: воплощая эго силы воли. Если змея является даймоном инстинктивной психики, тогда дракон, который дышит огнём, глаза которого пылают, который обладает властью над водой, который живёт где-то под нашим миром дня, но способен взлететь в небеса, является даймоном нашей фантазийной психики. Маскулинный меч причины в мужских руках воли убивает змея и дракона (инстинкт и воображение) в своей ежедневной битве, повторяя свой базовый миф.
Несомненно, дракон связан с Луной, а змея подразумевает женское, как в мифологическом, так и в психологическом материалах, и в нашей культуре так или иначе ассоциируется с Великой Богиней. Но змею также можно увидеть и в мифах о героях, царях и богах. Змея несёт в себе определенно сексуальные, и даже фаллические ассоциации, а также может выходить за гендерные границы. Змея появляется уже в первобытной религии. Даже у Адама был свой змей. Подобно природе, инстинкту, либидо, или же Маркурию алхимии, с которыми змея связана, змея является первобытной формой жизни. Змея - это сама первобытность, которая может стать чем угодно, и потому мы ощущаем её в сексуальности, проецируем её на наших предков, на их призраков, воображаем её где-то в земле или под ней, слышим её мудрость и боимся её. Она - сила изначальной религии. Её значение изменяется с каждой сменой кожи. Также и дракон с множеством голов свидетельствует о том, что мы не можем встретиться с ним лишь в одном вариантом понимания.
Похоже, что с помощью змей (как в случае Геры и младенца Геракла) мать может повлиять на пуэра и подтолкнуть его к героизму. Она соблазняет его борьбой за освобождение от неё. И если поддаться ей, пуэр может лишиться собственного даймона. Подобно Беовульфу, он умирает, убивая дракона. Дракон-Борьба - такова его гибель.
В этой смеси из трёх элементов (мужчины, матери, змеи) - змея лишается собственной жизни, мужчина лишается своей змеи, а мать обладает своим героем. Таким образом, мужчина лишается собственной мудрости, хтонических глубин, живого воображения, фаллического сознания. Ограниченный солярный герой живет ради цивилизации, которой правит мать или же сенекс, змеи которого уползли в канализацию. Лишаясь хтонического сознания, которое означает его даймонические корни среди предков в Аиде, герой лишается своей связи со смертью, становясь действительной жертвой “Борьбы за Освобождение”. Из-за того, что героический путь к духу пролегает через борьбу со змеей, он оказывается тайным самоуничтожением.
Обращаясь против змеи, героическое сознание может лишиться также и других животных мира матери, особенно коровы: её тепла, её глаз, её жевания и медлительности, пастбищ души, Геры как Хатхор, священности и ритма жизни. В этой борьбе за независимость и уверенность в себе герой уже не может вернуться в хлев, не опасаясь расщепления. Но, как мы знаем из различных сказок, героическое сознание не может ничего добиться без помощи животного-помощника.
И более того, героическое сознание видит своей фундаментальной противоположностью женщину как противника. Все эти великие персонажи мифов, опираясь на которых мы создаём свою силу эго (Эдип, Геракл, Ипполит, Ахилл, Орфей) в той или иной форме противостояли женскому и пали его жертвами.
Стоит ли женственности оставаться основным противником, преувеличенным до размеров Великой Матери, которой сдаются, которой поклоняются, с которой борются, но с которой никогда не создадут простых парных отношений, в которой все равны, хоть и различны? Пока мы остаёмся сыновьями Великой Женственности, женственность будет переживаться как “великая”. Женщина идеализируется. Она наделена божественной силой сохранения и разрушения. Мы ищем удивительную женщину, которая спасёт нас, но этот поиск приводит к иной стороне - к предательству и разрушению. Любая идеализация женского жертвует другими её сторонами: Амазонками, Фуриями, Сиренами, Грайями, Гарпиями, Цирцеей, Медеей, Персефоной, Гекатой, Горгоной. Ожидание спасения женщиной идёт об руку с опасением быть уничтоженным ею.
И тут мы обнаруживаем еще одно отличие между героем и пуэром. Восхваление материнского комплекса - это верный признак того, что мы идём героическим путём, целью которого является не столько дух и не столько душа, но традиционное эго, его усиление и развитие. Эпические сказания, в которых герой сталкивается с невыполнимыми заданиями, удивительным оружием, непреодолимыми препятствиями, в которых мать оказывается драконом, ведьмой или богиней, приводят к тому, что мужчина забывает свою обычную мать. Но во множестве мифов мать - всего лишь человек или же скромная нимфа, и это должно напоминать сознанию о его обычности. Оставаясь в контакте с собственной человеческой матерью, её особенными патологическими недостатками и её удивительными дарами, мы будем ограничены только тем, как реальная мать воспитывала нас, как мы уходили от неё и за что мы ей благодарны. Она является нашей историей, с её коленей мы когда-то спустились.
Героическая hybris (напыщенность) происходит из его скрытого отожествления с матерью; пуэрное superbia (высокомерие) отражает его дерзкую и нарциссичную уверенность в том, что он связан с делом отца, является сыном духа, несущим его послание.
Женственность, освобожденная от таинственности отношений сына и великой матери, может раскрыть в себе множество лиц, подобных тем, что описаны в Одиссее, среди которых: Богиня (Афина), Любовница (Калипсо), Пожирающая (Сцилла и Харибда), Колдунья (Цирцея), Мать-Дочь (Арета-Навсикая), Настоящая Мать (Антиклея), Спасительница (Ино), Соблазнительница (Сирены), Няня (Эуреклея), и Жена (Пенелопа). C каждой из них мужчина ищет свои пути к согласию, любви и развитию. Тогда женственность не угрожает возможному воссоединению отца и сына. Женственность в Одиссее способствует воссоединению разделенного дома Итаки, предлагая нам такой путь, в котором женские действия могут способствовать воссоединению пуэра и сенекса, а не продолжать разделять их, из-за страсти великой матери к героическому. Страсти, которая превращает её в главную заботу мужчины, буквализирует его психическую реальность, омрачает его и отвлекает от духовных нужд.
Пуэр и выход из тупика
Путь “разрешения материнского комплекса” состоит не в том, чтобы отделиться от Мамы, но в том, чтобы разобраться с этим антагонизмом, который приводит к тому, что я становлюсь героем, а мать - врагом. “Разрешить материнский комплекс” в случае пуэра значит перестать рассматривать пуэра со стороны матери, не считать его проблемы вызванными матерью.
Вместо того, чтобы разделить мужчину и мать, необходимо вскрыть эту архетипическую необходимость их объединения, и воспринимать феномен пуэра аутентично.
Когда мы оставляем комплекс на алтаре великой матери, а не в связи с единством senex-et-puer, мы разрушаем нашу духовную опору, даруя богине наш эрос, наши идеалы и стремления, веря в то, что они основательно укоренены в материнском, будь оно моей личной матерью, или же материей, или же каузально обусловленным контекстуальным полем общества, экономики, семьи и тд. Представляя духа сыном великой матери, считая все слабости и юношеские глупости неизбежными для всех духовных начинаний, мы убиваем на корню возможности обновления в себе самих и в нашей культуре. Подобный взгляд служит лишь предупреждению объединения сенекса и пуэра (Старого и Молодого Короля), так как пуэр, в таком случае, становится противоположностью и врагом сенекса и времени. На что и указывал Фрейд описывая универсальность Эдипового комплекса - борьбы сына с отцом, из-за матери.
На индивидуальном уровне подобные искажения могут отразиться в личностном. А на социальном уровне происходят искажения духовных целей и смыслов, потому что амбициозное героическое развитие эго оказывается рецептом разрешения синдрома «божественного ребенка». Считать пуэра идентичным сыну великой матери, значит утверждать это патологическое искажение. Оно закрепляется материнским архетипом, который отдает предпочтение героическому мифу как модели развития эго, так как в таком случае эго изначально и обязательно связано с ней.
Наши представления о психике влияют на психику. Эти представления могут оказаться как губительными, так и целительными. Психологические представления представляют из себя зеркало, в котором психика может разглядеть себя. Психологические концепции, предлагая новый взгляд на то, что было прежде подавлено и не понято, могут стать принципом освобождения. Больше нигде, кроме как в психологии, состояние деятеля настолько не подразумевает того, что сделано. Рабочий и материал неразличимы. Психология - это алхимия в новой упаковке. Чем более сложной и дифференцированной становится психическая жизнь, тем более неподходящими для неё становятся простые объяснения на языках биохимии, физиологии мозга, социологии, психодинамики и семейной наследственности.
И, более того, неадекватные психологические представления вредят психической дифференциации, пагубно влияют на душу. Именно потому психология, среди многих других дисциплин, обращается к мифологии. Мифические описания оказываются наиболее открытыми и исследуемыми, благодаря чему душа обретает просторные возможности для воображения собственных комплексов.
Мифология, несмотря на всю её детальность, остаётся неясной в своих основах, ведь фигуры, подобные архетипам, являются Амбивалентными Божествами. Миф предлагает возможности для восприятия, но не факты для объяснения того, чем является пуэр и чем является герой или сын. Миф не объясняет и не истолковывает, не предлагает лишь одну линию мысли по какому-то вопросу - это не его задача.
Пуэр, сын и герой обладают общим качеством - молодостью. Молодость несёт в себе значимость становления, саморегуляции, развития, бытия вне себя (в идеалах), так как реалии молодости находятся в состоянии зарождения. И потому имеет значение то, какой мы видим эту юность, воплощена ли она в каком-то юноше, фигуре сновидения, или в каком-то зарождающемся потенциале души, ведь эта юность является появлением духа в психике.
И так как существует множество молодых богов и героев, которых нельзя понять в рамках Великой Матери, существует и множество молодых людей и молодых фигур сновидений, которых не стоит интерпретировать через материнский комплекс. Аполлон, Гермес и Дионис обладают множеством именно пуэрных признаков, которые нельзя объяснить матерью, которые подразумевают аутентичное их пуэрное сознание как целостных и индивидуальных божеств. И, наоборот - существуют молодые люди, которые обладают материнским комплексом и которое не проявлют пуэрных признаков. В них нет отличительных качеств пуэра - нет ни огня, ни духа, ни цели, в них не присутствуют ни разрушительные, не нонконформистские стремления, они обладают слабой фантазией, у них нет подчеркнутой ранености.
Тот космос, в который мы помещаем молодость, и через который мы её понимаем, будет влиять на процесс её становления. С позиции матери юноша является спутником женщин, частью ее собственного плодородия и её героического культурного импульса, её мира мертвых. С позиции сенекса юноша является неким обновлением, одновременно надеждой и угрозой, постоянным и различным одновременно, это динамика, которой требуется порядок, невинность, требующая знания, возможность реализоваться благодаря времени и труду.
Избавляясь от представлений о том, что пуэр может быть только сыном матери, мы также можем отказаться и от прежних представлений о развитии эго. Борьба с всепоглощающей матерью уже не может быть единственным путём. Волевой герой не всегда является наиболее целесообразной ролью для эго, так же как борьба не всегда является подходящим путём индивидуации. Дракон требует сражения, и героический миф говорит нам, что делать дальше.
Эмерсон называл героя недвижимо центрированным, мы же можем определить героя как того, кто изувечил свою женственность. Именно для компенсации подобного аналитическая психология столь долго уделяла внимание аниме. Но представьте, что мы можем выйти за пределы влияние великой матери, уйти от Иокасты и Эдипа, и опустошающего ослепляющего героизма, который так часто приводит к смерти своей женской противоположности, не только “внешней”, но и той, что находится внутри героической психики.