Насилие и политика или "Кого бы расстрелять?"
Originally posted by bacchusv at Насилие и политика или "Кого бы расстрелять?"
Такое ощущение, что для политического движения в архаичной стране лучший, если не единственный способ добиться массовой поддержки это как можно громче и нагляднее заявить: "Если вы нас не поддержите, мы вас убъем". Самый наглядный пример тут конечно большевики: "пойдете с нами, мы вам дадим жрачку, пойдете против нас, мы вас расстреляем". Политика как гоп-олимпиада. С такой мотивацией, люди готовы выходить на улицу с любыми флагами. Предложи же им борьбу за нечто, приносящее им благо: свободу, достоинство, возможность оплачиваемого труда -- они пожмут плечами и посчитают тебя за бестолкового дурака, которому заняться нечем. В лучшем случае, вступят в интеллектуальный спор о том, почему твой метод достижения благополучия неверен. Так как полного согласия не бывает никогда, предмет для бесплодного спора есть всегда.
Вырваться из этого, видимо, можно только если у власти группа живущая под лозунгом: "если вы нас не поддержите, мы вас убъем, и если поддержите, то тоже убъем". Тогда, может быть, внезапно, у людей возникнет понимание, что люди, оперирующие угрозами в принципе ничего предложить не способны -- они являются не "сильными лидерами", способными обеспечить "государственное величие", а узколобым гопьём, которое даже внутри своей группки не может обеспечивать порядок. Пока же ситуация обратная, угроза насилия работает как инструмент власти не просто потому, что люди насилия боятся, а потому, что они эти угрозы, да и применение насилия считают действиями, характеризующими правителя положительно, подчеркивающими его надежность и способность властвовать. Происходит это, конечно, от полного отсутствия сознания общественного единства -- в донациональном обществе, человек не воспринимает насилие против соседа как насилие против себя. Рывок в модерн происходит именно тогда, когда удар палкой по лицу другого начинает ощущаться как удар по себе, когда ментальная картина наблюдателя смещается и он перестает себя представлять бьющим, и начинает представлять себя битым.
Собственно, в этом и секрет досовременной, донациональной власти -- людям предлагают, совершенно иррационально, чувствовать себя бьющими, чувстовать будто бы аппарат насилия им каким-то неведомым образом союзен и родственен. Отсюда и священное отношение к государственной идее -- человек не должен ни в коем случае спрашивать, на кой черт ему упало его государство, он должен лишь иррационально и вопреки объективному положению дел, чувствовать, что вот это государство -- оно каким-то образом его государство. Для этого приходится спрятать истинную суть государства -- которая состоит всего-то в наборе институтов власти, за эстетическими и историческими мифами. Де, покушение на государство-как-оно-объективно-есть это на самом деле покушение ещё и на устои общества, на историю, на славу прошлого, на что угодно. И это успешно вдалбливается, хотя совершенно очевидно, что нынешний, стоящий передо мной с палкой мент, или нынешний, сидящий в телевизоре президент, или нынешняя, питающаяся на мои деньги (а также покупающая на них автоматы, взрывчатку и Роллс-Ройсы) республика Кавказа от всей это патриотической метафизики совершенно отдельна. Слава генерала Ермолова никуда не денется, если Кавказ отделить.
Если же понять, что аппарат насилия -- он отдельно, а традиции, убеждения, культура -- отдельно, что носителями последних является народ, а никак не бандитско-бюрократическая структура именующая себя в данный момент времени "государством", то всё отношение к насилию переменится. Внезапно окажется, что когда мент бьет оппозиционера это не "мы" бьем "их", а это "они" бьют "нас". Это, безусловно, шаг в сторону рациональности, так как считать себя "своими" для режима не могут даже его функционеры, не говоря уж о большинстве населения. Тогда и политика основанная на "поддержите нас или мы вас убъем" распадается. Но для этого нужна нация, необходимо осознание единого общества, восприятие насилия против соседа как насилия против себя. Именно поэтому русским создавать нацию строжайше запрещено -- причем запрещено всеми когда-либо имевшими хоть какое-то отношение к российской государственности, будь они "либералами", или "державниками". И пока нации нет, побеждать в политике будут те, чьи угрозы убивать противников звучат наиболее убедительно.
Такое ощущение, что для политического движения в архаичной стране лучший, если не единственный способ добиться массовой поддержки это как можно громче и нагляднее заявить: "Если вы нас не поддержите, мы вас убъем". Самый наглядный пример тут конечно большевики: "пойдете с нами, мы вам дадим жрачку, пойдете против нас, мы вас расстреляем". Политика как гоп-олимпиада. С такой мотивацией, люди готовы выходить на улицу с любыми флагами. Предложи же им борьбу за нечто, приносящее им благо: свободу, достоинство, возможность оплачиваемого труда -- они пожмут плечами и посчитают тебя за бестолкового дурака, которому заняться нечем. В лучшем случае, вступят в интеллектуальный спор о том, почему твой метод достижения благополучия неверен. Так как полного согласия не бывает никогда, предмет для бесплодного спора есть всегда.
Вырваться из этого, видимо, можно только если у власти группа живущая под лозунгом: "если вы нас не поддержите, мы вас убъем, и если поддержите, то тоже убъем". Тогда, может быть, внезапно, у людей возникнет понимание, что люди, оперирующие угрозами в принципе ничего предложить не способны -- они являются не "сильными лидерами", способными обеспечить "государственное величие", а узколобым гопьём, которое даже внутри своей группки не может обеспечивать порядок. Пока же ситуация обратная, угроза насилия работает как инструмент власти не просто потому, что люди насилия боятся, а потому, что они эти угрозы, да и применение насилия считают действиями, характеризующими правителя положительно, подчеркивающими его надежность и способность властвовать. Происходит это, конечно, от полного отсутствия сознания общественного единства -- в донациональном обществе, человек не воспринимает насилие против соседа как насилие против себя. Рывок в модерн происходит именно тогда, когда удар палкой по лицу другого начинает ощущаться как удар по себе, когда ментальная картина наблюдателя смещается и он перестает себя представлять бьющим, и начинает представлять себя битым.
Собственно, в этом и секрет досовременной, донациональной власти -- людям предлагают, совершенно иррационально, чувствовать себя бьющими, чувстовать будто бы аппарат насилия им каким-то неведомым образом союзен и родственен. Отсюда и священное отношение к государственной идее -- человек не должен ни в коем случае спрашивать, на кой черт ему упало его государство, он должен лишь иррационально и вопреки объективному положению дел, чувствовать, что вот это государство -- оно каким-то образом его государство. Для этого приходится спрятать истинную суть государства -- которая состоит всего-то в наборе институтов власти, за эстетическими и историческими мифами. Де, покушение на государство-как-оно-объективно-есть это на самом деле покушение ещё и на устои общества, на историю, на славу прошлого, на что угодно. И это успешно вдалбливается, хотя совершенно очевидно, что нынешний, стоящий передо мной с палкой мент, или нынешний, сидящий в телевизоре президент, или нынешняя, питающаяся на мои деньги (а также покупающая на них автоматы, взрывчатку и Роллс-Ройсы) республика Кавказа от всей это патриотической метафизики совершенно отдельна. Слава генерала Ермолова никуда не денется, если Кавказ отделить.
Если же понять, что аппарат насилия -- он отдельно, а традиции, убеждения, культура -- отдельно, что носителями последних является народ, а никак не бандитско-бюрократическая структура именующая себя в данный момент времени "государством", то всё отношение к насилию переменится. Внезапно окажется, что когда мент бьет оппозиционера это не "мы" бьем "их", а это "они" бьют "нас". Это, безусловно, шаг в сторону рациональности, так как считать себя "своими" для режима не могут даже его функционеры, не говоря уж о большинстве населения. Тогда и политика основанная на "поддержите нас или мы вас убъем" распадается. Но для этого нужна нация, необходимо осознание единого общества, восприятие насилия против соседа как насилия против себя. Именно поэтому русским создавать нацию строжайше запрещено -- причем запрещено всеми когда-либо имевшими хоть какое-то отношение к российской государственности, будь они "либералами", или "державниками". И пока нации нет, побеждать в политике будут те, чьи угрозы убивать противников звучат наиболее убедительно.