Марина Куновская. 6. Невроз переноса
Начало.
Продолжение1.
Продолжение 2.
Продолжение 3.
Продолжение 4.
Картина пятнадцатая
Прошел еще год. Петр Иванович сидит в кресле в своем кабинете, входит Александр, молча садится напротив. Пауза.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. С чем пришел?
АЛЕКСАНДР. Сам не знаю. Чувствую, что участия и сейчас не найду, но вы не отказываетесь меня слушать, и что-то требует от меня говорить вам о моих терзаниях.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Ну так говори.
АЛЕКСАНДР. Я имел друга, которого не видал несколько лет, но для которого у меня всегда оставался уголок в сердце. Дня три назад иду по улице и вдруг вижу его.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Подожди. Василий, нужна твоя помощь…
Входит Василий.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Давай, попробуем пофантазировать на тему встречи старых друзей, а то у Александра новая душевная драма.
АЛЕКСАНДР. Опять будете меня передразнивать?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Нет, попробуем по-другому. Как будто Вася - и есть твой друг детства. Рассказывай дальше.
АЛЕКСАНДР. Я протянул ему руку и не мог от радости сказать ни слова: дух захватило. Он пожал руку и сказал: "Здравствуй, Адуев!" - таким голосом, как будто мы вчера только с ним расстались.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Вася, давай.
ВАСИЛИЙ. Здравствуй, Адуев.
АЛЕКСАНДР. Удивился, что мы до сих пор не встретились, спросил, что я делаю, где работаю, уведомил, что доволен своей судьбой…... потом сказал, что ему некогда, что он торопится в гости … после долгой разлуки с другом юности, он не мог отложить обеда...
ВАСИЛИЙ. Извини, Адуев, я спешу, обещал быть к двум. Меня не поймут. А ты, знаешь что, приходи ко мне вечером…. Да, я так бы и сказал, что же - мне ради нашей встречи рвать все отношения?
АЛЕКСАНДР. Да, в обществе приличия важнее дружбы, я с этим смирился. И действительно он позвал меня к себе на другой день - и исчез. "Так и быть, думаю, пойду". И что же? У него было несколько приятелей. Весь вечер он то старался заставить смотреть меня какой-то дурацкий боевик, то напоить водкой.
Наконец, я сам потребовал его внимания. Тут он вдруг будто ожил и засыпал меня вопросами: "Что с тобой? У тебя какие-то проблемы? Не могу ли я быть тебе полезным?" Я покачал головой и сказал ему, что я хотел говорить с ним не о делах, а о том, что ближе к сердцу. Он, представьте, даже не дал мне договорить. Потом я заговорил о моей любви, о мучениях, о душевной пустоте... И вдруг он разразился хохотом!
ВАСИЛИЙ (добродушно смеется). А ты, Адуев, все такой же мечтатель!
АЛЕКСАНДР. Я убежал от этого чудовища.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Тебе кажется, он поступил с тобой как-то коварно? Скажи ему об этом.
АЛЕКСАНДР. Кому? Его здесь нет.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Вася за него, все люди одинаковы.
АЛЕКСАНДР. Это какая-то странная комедия, но ладно, раз вы просите… Поспелов, ты ли это?! С тобой ли мы говорили о том, что друг ради друга готов пожертвовать всем. А я ведь не прошу никакой жертвы, просто сбросить на минуту эту маску туповатого позитива и разделить мою печаль. Зачем ты отталкиваешь меня?
ВАСИЛИЙ. Если честно…Я просто не знаю, что тебе ответить. Я не умею замещать душевную пустоту. Вот и защищаюсь. Но я ведь готов помочь тебе делом, даже денег одолжить. Ты не примешь это как доказательство нашей дружбы?
АЛЕКСАНДР. Верно, он предлагал деньги. А я готов отдать все деньги за одно приветливое слово друга.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Да, коварство! Заметил на лице друга кислую мину и давай расспрашивать о его трудностях - какое гнусное любопытство! Да еще - верх коварства - осмелился предлагать свои услуги, помощь, деньги! И никаких искренних излияний! Ужасно, ужасно!
АЛЕКСАНДР. Смейтесь, вы правы, а виноват я один.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. А вот скажи, на кого похож твой друг своим коварным поведением?
АЛЕКСАНДР. На вас. Причем очень сильно. Я потому и пришел - узнать, как такими становятся.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. А я на кого похож?
АЛЕКСАНДР. На дядю Петю. Крутого такого, всезнающего. Поспелов раньше был другим.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Так у тебя все-таки был дядя? Или дядей ты теперь называешь своего друга? Или я теперь чудесным образом превратился в твоего Поспелова, и ты можешь расспросить у меня о его жизни? Что-то я совсем запутался.
АЛЕКСАНДР. Не было, я ведь уже говорил. Я жалею, что у меня не было дяди.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Но родители-то были?
АЛЕКСАНДР. Я находил в родительском доме то, чего не нахожу сейчас за его пределами.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Тогда что я могу рассказать тебе о твоем воображаемом дяде, или о твоем друге? Может, лучше поговорить напрямую?
АЛЕКСАНДР. Если бы он мог ответить…
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Чего же ты хотел от своего друга? Чтоб он на стену полез или кинулся из окошка?
АЛЕКСАНДР. Теперь уж жертвы не потребую - не беспокойтесь. Я благодаря людям снизошел до жалкого понятия и о дружбе и о любви...Я только понять не могу - что его так изменило.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Каждому возрасту - свои привычки. А ты что, думаешь всю жизнь жить как в средневековом романе?
АЛЕКСАНДР. Я сам чувствую в себе эту силу чувств и горжусь ею. Мое несчастье только в том, что я не встретил существа, достойного моей любви и одаренного такою же силой...
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Сказал бы еще - силой слабости.
Александр молчит.
ВАСИЛИЙ. Чем ты еще сейчас занимаешься? Что читаешь?
АЛЕКСАНДР. Басни Крылова. Какие верные портреты людей!
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Чем же тебе так противны люди?
АЛЕКСАНДР. Своею низостью, мелкостью души...
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Хочешь переделать людей? Человек заботится в первую очередь о себе, даже когда думает, что хочет изменить других. С тобой самим что случилось?
АЛЕКСАНДР. Измена в любви, какое-то грубое, холодное забвение в дружбе... Противно, гадко смотреть на людей, жить с ними! Все их мысли, слова, дела - все зиждется на песке. Сегодня восхищаются одним, завтра ругают; сегодня горячи, нежны, завтра холодны... за кого ни хватишься, так какой-нибудь зверь из басен Крылова и есть.
ВАСИЛИЙ. Гибкость, говорят, способствует успеху в жизни. Может, в этом что-то и есть, раз большинство так поступает?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. А какой я, по-твоему, зверь?
Александр молчит.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Ну, а ты сам?
АЛЕКСАНДР. Я не сделал людям зла!
ПЕТР ИВАНОВИЧ. У этих зверей ты несколько лет находил радушный прием. Другой бы только в благодарность за это был бы к ним снисходительнее.
АЛЕКСАНДР. Это простая вежливость, так принято в обществе…
ПЕТР ИВАНОВИЧ. А твой друг? Другой бы давно забыл ваши детские игры, отвернулся бы от тебя при встрече. А он пригласил тебя к себе, с участием расспрашивал, стал предлагать тебе помощь, уверен, что дал бы и денег. Он, я вижу, человек порядочный... а по-твоему, коварный.
Александр не отвечает.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. А еще скажи, любишь ли ты свою мать?
АЛЕКСАНДР. Я ее обожаю!
ПЕТР ИВАНОВИЧ. И, наверное, догадываешься, что для нее каждое письмо от тебя - праздник. Скажи, когда ты ей писал в последний раз?
АЛЕКСАНДР. Недели... три
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Уверен? Открой блокнот - когда последний раз отправлял почту?
АЛЕКСАНДР (достает блокнот, листает, с раскаянием произносит). Четыре месяца. Откуда вы знали?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Я не первый год живу среди людей.
АЛЕКСАНДР. Так чудовище я?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Скажу только словами любимого твоего автора:
Чем кумушек считать трудиться,
Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?
и быть снисходительным к слабостям других. Пожалуй, на сегодня закончим?
АЛЕКСАНДР. Вы теперь будете меня презирать?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Зачем я буду себе портить кровь? Я только хотел разыграть роль медведя в басне: "Мартышка и зеркало". Хорошо получилось?
Александр молча отдает деньги.
ПЕТР ИВАНОВИЧ (берет как бы неохотно). Если у тебя трудности, то ты скажи. Со старыми клиентами я иногда работаю в долг.
Александр молча уходит.
ВАСИЛИЙ. Воля твоя, но не понимаю твоей тактики. Зачем было его размазывать, он же и так еле живой?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Сколько времени он ко мне ходит? Пора бы ему уже повзрослеть и не маяться дурью. А не хочет - так надо помочь. (Хватается за поясницу). Ох, устал, будто вагон разгрузил.
Картина шестнадцатая
Петр Иванович падает в кресло, машет Василию, чтобы тот его оставил. Остается один. Садится в кресло. Звучит плавная музыка и текст: то ли из магнитофона, то ли у него в голове. В любом случае, голос его же.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Здесь и сейчас я сижу удобно и спокойно, мои руки расслабленные, теплые, тяжелые. Я обращаю внимание на мои руки, сначала на одну, потом на другую, потом на обе сразу. Теперь я обращаю внимание на все мое тело. Теперь на дыхание, я чувствую, как воздух касается моих губ и входит в легкие. Раз…два…три…четыре…пять…Когда я досчитаю до десяти, я хочу оказаться там, где нет напряжения, нет страхов, нет стыда и вины, и мое подсознание может общаться со мной совершенно свободно. Шесть, семь, восемь, девять, десять. Я хочу, чтобы на берег этого океана пришла моя творческая часть, моя самая свободная часть, и показала мне мои сегодняшние проблемы в новом ракурсе, помогла мне увидеть, что можно сделать по-другому.
В комнату входит Василий и выразительно кашляет.
ВАСИЛИЙ. Извини, что прерываю твою медитацию, но, во-первых, там к тебе пришли с завода, а во-вторых - и сам не могу молчать.
ПЕТР ИВАНОВИЧ (открывает глаза). О, черт, а я и забыл. А что у тебя?
ВАСИЛИЙ. Не знаю, почему я так включился в дела этого Сани. Но раз ты и сам привлекал меня к этой теме, я думаю, что могу тебе сказать.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Кстати, вазу получил?
ВАСИЛИЙ. Да, спасибо.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Одна, потому что выигрыш пополам. Операция «роман с Тафаевой» удалась, только роман этот нашего печального рыцаря ничему не научил.
ВАСИЛИЙ. Хорошо, что ты это знаешь.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Ну и в чем я неправ?
ВАСИЛИЙ. В том же, в чем и с Тафаевой. Твой здоровый цинизм хорош в сорок, но не в двадцать. В двадцать - время мечтать и любить, верить и заблуждаться, делать свои ошибки. Ты твердишь, что любви нет, а есть одна привычка. Кому? Двадцатилетнему мальчику, для которого любовь - все! Преподаешь теорию любви прежде, чем он толком начал любить! Любя, он уже изучает любовь, как студент рассматривает труп в анатомичке, и, вместо красоты форм, видит только мускулы, нервы...
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Лучше говорить диким языком, писать плохие стихи? Курам на смех!
ВАСИЛИЙ. Влюбленный часто нелеп в глазах окружающих, но всякий делал подобные глупости. Юноша хотел, чтобы его чувствами руководили, а ты заменяешь их сухим анализом. Вот он и разуверился в людях. Я тоже мог бы слишком сильно тебе поверить, только вовремя понял, что не все в твоих словах правда.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Руководить чувствами, не думая? Наверное, так умеют няньки годовалых младенцев. А я не нянька.
ВАСИЛИЙ. Человек не перестает чувствовать, когда начинает мыслить. Одно идет за другим каждый божий день до старости. А у тебя одно - вместо другого. Александр назвал это деревянной жизнью, и что-то в этом есть.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Просто он слишком испорчен дома, вот и развивается так медленно. Ничего, всему свое время. От многих глупостей я его предостерег, - и то хорошо.
ВАСИЛИЙ. Он не стал счастливее от твоих рассуждений. Счастье сделано из иллюзий, надежд, доверчивости к людям, уверенности в себе ….
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Счастье человек себе добывает сам. Консультант - не господь бог. Мы только помогаем посмотреть на себя со стороны, увидеть, чего от нас ждет общество.
ВАСИЛИЙ. Так непременно и надо следовать всему, что требует общество?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Конечно. Мы ведь живем среди людей.
ВАСИЛИЙ. И при этом считать все ненадежным, надеяться только на себя?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. А как иначе?
ВАСИЛИЙ. Надо больше любить дело, чем любимого человека, не надеяться ни на чью преданность, верить, что любовь должна кончаться охлаждением, изменой или привычкой?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Это, по-моему, общеизвестно.
ВАСИЛИЙ. Правда и то, что умом надо действовать с близкими людьми?
ПЕТР ИВАНОВИЧ (хватается за поясницу). Василий, хватить меня донимать. Я разогнуться не могу, а ты мне тут морали читаешь. Распустились работнички. Скажи там, в приемной, пусть еще пять минут подождут.
Василий уходит, Петр Иванович снова откидывается в кресле. Опять звучит плавная музыка и голос Петра Ивановича.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Я благодарю свое бессознательное за согласие на диалог, и прошу прощения, что не могу сейчас его продолжать. Может
быть, в обычной жизни, сегодня, завтра или послезавтра я увижу некий предмет или событие, которое подскажет мне, как правильно действовать дальше. Я снова обращаю внимание на свое тело и дыхание, свои руки. Мои ноги твердо стоят на полу, и я возвращаюсь к повседневным делам.
В комнату вбегает Александр.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Александр, мы ведь попрощались на сегодня. Меня ждут, я не могу сейчас тебя принять.
АЛЕКСАНДР. Я вас долго не задержу. И это единственный раз. Я пришел попрощаться насовсем.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. И выражение лица снова дикое. Будто меня убить решил. Или не меня?
АЛЕКСАНДР. Убить…Что вы, Петр Иванович, не убить и не повеситься. Я просто больше не приду за вашими советами.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Ну… в общем-то, я должен радоваться, что ты стал самостоятельным и усвоил все, что мог, из наших бесед.
АЛЕКСАНДР. Первое, надеюсь, правда, второе - нет. Я мало что усвоил, я просто, наконец, окончательно понял, что они не для меня. Не хочу разбирать жизнь по косточкам, хочу просто жить.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Как же это не для тебя? Чем ты такой особенный?
АЛЕКСАНДР. Я постоянно наступаю на те же грабли и бываю смешон. Я напрасно слишком много требую от людей. Но лучше быть неправым, чем…неживым. Мне кажется, вы поняли мою натуру с первого раза и, несмотря на то, хотели переработать ее. Знайте же, что это невозможно... Вы только возбудили во мне борьбу двух различных взглядов на жизнь и не смогли примирить их. Все превратилось во мне в сомнение, в какой-то хаос.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Ну, вот из хаоса я и хотел сделать что-нибудь.
АЛЕКСАНДР. Хотели, верно… Но нельзя ничего сделать с человеком против его воли. А чтобы менять чужую волю, мало хорошего замысла.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. А что, по-твоему, нужно?
АЛЕКСАНДР. Давеча я почувствовал это особенно хорошо. Я снова показал себя самовлюбленным дураком, и вы прекрасно дали мне это понять. Но пока вы это делали, я понял и другое: по большому счету, вам все равно, что я такой дурак. Я для вас - как кусок глины. Можно слепить что-то путное, можно отложить в сторону. Вот мне и надоело быть глиной.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Вообще-то я тебе сочувствовал, как мог. Просто взрослые люди не выражают это слишком ярко. Я думал, что разговариваю со взрослым человеком, а не подростком. Ты этого не знал?
АЛЕКСАНДР. Мне уже все равно. Я ценю ваши намерения, дядя Петя, и от души благодарю за них. Что делать, что они не удались? Мы не поняли друг друга - вот в чем наша беда! Что может нравиться и годиться вам, другому, третьему - не нравится мне...
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Скажи хоть сейчас, почему я дядя Петя.
АЛЕКСАНДР. Наверное, потому что не тетя Лиза. Послушайте, а ведь точно!
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Что еще за тетя Лиза?
АЛЕКСАНДР. Моя дальняя родственница и подруга моей мамы. Дама со многими странными привычками, но с благородной душой. Ее когда-то бросил человек вроде вас, уехал делать карьеру. Хотя сначала притворялся, что влюблен. Я ей очень сочувствовал.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Вот оно как, оказывается. Скажу тебе, что он, скорее всего не притворялся. Просто сделал непростой выбор.
АЛЕКСАНДР. Неужели такие люди, как вы, могли быть страстно влюблены?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Разве я не человек?
АЛЕКСАНДР. Что же вы тогда сделали с собой, Петр Иванович? И зачем?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Александр, к твоему сведению, я сам себя вполне устраиваю, и окружающими людьми тоже доволен, в отличие от тебя. И, кстати, с какими-то старыми девами себя не отождествляю. Мне и своей жизни хватает.
АЛЕКСАНДР. Ну так прощайте наконец. Спасибо за все хорошее.
Александр уходит.
ПЕТР ИВАНОВИЧ (кричит вслед). У меня главное оправдание: когда ты явился сюда, я ведь советовал тебе ехать назад? Ты не послушал. Так зачем теперь нападаешь на меня?
АЛЕКСАНДР оглядывается. Я вас не виню, я вам благодарен, Петр Иванович. Будьте счастливы.
Петр Иванович снова хватается за поясницу.
Продолжение1.
Продолжение 2.
Продолжение 3.
Продолжение 4.
Картина пятнадцатая
Прошел еще год. Петр Иванович сидит в кресле в своем кабинете, входит Александр, молча садится напротив. Пауза.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. С чем пришел?
АЛЕКСАНДР. Сам не знаю. Чувствую, что участия и сейчас не найду, но вы не отказываетесь меня слушать, и что-то требует от меня говорить вам о моих терзаниях.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Ну так говори.
АЛЕКСАНДР. Я имел друга, которого не видал несколько лет, но для которого у меня всегда оставался уголок в сердце. Дня три назад иду по улице и вдруг вижу его.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Подожди. Василий, нужна твоя помощь…
Входит Василий.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Давай, попробуем пофантазировать на тему встречи старых друзей, а то у Александра новая душевная драма.
АЛЕКСАНДР. Опять будете меня передразнивать?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Нет, попробуем по-другому. Как будто Вася - и есть твой друг детства. Рассказывай дальше.
АЛЕКСАНДР. Я протянул ему руку и не мог от радости сказать ни слова: дух захватило. Он пожал руку и сказал: "Здравствуй, Адуев!" - таким голосом, как будто мы вчера только с ним расстались.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Вася, давай.
ВАСИЛИЙ. Здравствуй, Адуев.
АЛЕКСАНДР. Удивился, что мы до сих пор не встретились, спросил, что я делаю, где работаю, уведомил, что доволен своей судьбой…... потом сказал, что ему некогда, что он торопится в гости … после долгой разлуки с другом юности, он не мог отложить обеда...
ВАСИЛИЙ. Извини, Адуев, я спешу, обещал быть к двум. Меня не поймут. А ты, знаешь что, приходи ко мне вечером…. Да, я так бы и сказал, что же - мне ради нашей встречи рвать все отношения?
АЛЕКСАНДР. Да, в обществе приличия важнее дружбы, я с этим смирился. И действительно он позвал меня к себе на другой день - и исчез. "Так и быть, думаю, пойду". И что же? У него было несколько приятелей. Весь вечер он то старался заставить смотреть меня какой-то дурацкий боевик, то напоить водкой.
Наконец, я сам потребовал его внимания. Тут он вдруг будто ожил и засыпал меня вопросами: "Что с тобой? У тебя какие-то проблемы? Не могу ли я быть тебе полезным?" Я покачал головой и сказал ему, что я хотел говорить с ним не о делах, а о том, что ближе к сердцу. Он, представьте, даже не дал мне договорить. Потом я заговорил о моей любви, о мучениях, о душевной пустоте... И вдруг он разразился хохотом!
ВАСИЛИЙ (добродушно смеется). А ты, Адуев, все такой же мечтатель!
АЛЕКСАНДР. Я убежал от этого чудовища.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Тебе кажется, он поступил с тобой как-то коварно? Скажи ему об этом.
АЛЕКСАНДР. Кому? Его здесь нет.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Вася за него, все люди одинаковы.
АЛЕКСАНДР. Это какая-то странная комедия, но ладно, раз вы просите… Поспелов, ты ли это?! С тобой ли мы говорили о том, что друг ради друга готов пожертвовать всем. А я ведь не прошу никакой жертвы, просто сбросить на минуту эту маску туповатого позитива и разделить мою печаль. Зачем ты отталкиваешь меня?
ВАСИЛИЙ. Если честно…Я просто не знаю, что тебе ответить. Я не умею замещать душевную пустоту. Вот и защищаюсь. Но я ведь готов помочь тебе делом, даже денег одолжить. Ты не примешь это как доказательство нашей дружбы?
АЛЕКСАНДР. Верно, он предлагал деньги. А я готов отдать все деньги за одно приветливое слово друга.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Да, коварство! Заметил на лице друга кислую мину и давай расспрашивать о его трудностях - какое гнусное любопытство! Да еще - верх коварства - осмелился предлагать свои услуги, помощь, деньги! И никаких искренних излияний! Ужасно, ужасно!
АЛЕКСАНДР. Смейтесь, вы правы, а виноват я один.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. А вот скажи, на кого похож твой друг своим коварным поведением?
АЛЕКСАНДР. На вас. Причем очень сильно. Я потому и пришел - узнать, как такими становятся.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. А я на кого похож?
АЛЕКСАНДР. На дядю Петю. Крутого такого, всезнающего. Поспелов раньше был другим.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Так у тебя все-таки был дядя? Или дядей ты теперь называешь своего друга? Или я теперь чудесным образом превратился в твоего Поспелова, и ты можешь расспросить у меня о его жизни? Что-то я совсем запутался.
АЛЕКСАНДР. Не было, я ведь уже говорил. Я жалею, что у меня не было дяди.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Но родители-то были?
АЛЕКСАНДР. Я находил в родительском доме то, чего не нахожу сейчас за его пределами.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Тогда что я могу рассказать тебе о твоем воображаемом дяде, или о твоем друге? Может, лучше поговорить напрямую?
АЛЕКСАНДР. Если бы он мог ответить…
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Чего же ты хотел от своего друга? Чтоб он на стену полез или кинулся из окошка?
АЛЕКСАНДР. Теперь уж жертвы не потребую - не беспокойтесь. Я благодаря людям снизошел до жалкого понятия и о дружбе и о любви...Я только понять не могу - что его так изменило.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Каждому возрасту - свои привычки. А ты что, думаешь всю жизнь жить как в средневековом романе?
АЛЕКСАНДР. Я сам чувствую в себе эту силу чувств и горжусь ею. Мое несчастье только в том, что я не встретил существа, достойного моей любви и одаренного такою же силой...
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Сказал бы еще - силой слабости.
Александр молчит.
ВАСИЛИЙ. Чем ты еще сейчас занимаешься? Что читаешь?
АЛЕКСАНДР. Басни Крылова. Какие верные портреты людей!
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Чем же тебе так противны люди?
АЛЕКСАНДР. Своею низостью, мелкостью души...
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Хочешь переделать людей? Человек заботится в первую очередь о себе, даже когда думает, что хочет изменить других. С тобой самим что случилось?
АЛЕКСАНДР. Измена в любви, какое-то грубое, холодное забвение в дружбе... Противно, гадко смотреть на людей, жить с ними! Все их мысли, слова, дела - все зиждется на песке. Сегодня восхищаются одним, завтра ругают; сегодня горячи, нежны, завтра холодны... за кого ни хватишься, так какой-нибудь зверь из басен Крылова и есть.
ВАСИЛИЙ. Гибкость, говорят, способствует успеху в жизни. Может, в этом что-то и есть, раз большинство так поступает?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. А какой я, по-твоему, зверь?
Александр молчит.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Ну, а ты сам?
АЛЕКСАНДР. Я не сделал людям зла!
ПЕТР ИВАНОВИЧ. У этих зверей ты несколько лет находил радушный прием. Другой бы только в благодарность за это был бы к ним снисходительнее.
АЛЕКСАНДР. Это простая вежливость, так принято в обществе…
ПЕТР ИВАНОВИЧ. А твой друг? Другой бы давно забыл ваши детские игры, отвернулся бы от тебя при встрече. А он пригласил тебя к себе, с участием расспрашивал, стал предлагать тебе помощь, уверен, что дал бы и денег. Он, я вижу, человек порядочный... а по-твоему, коварный.
Александр не отвечает.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. А еще скажи, любишь ли ты свою мать?
АЛЕКСАНДР. Я ее обожаю!
ПЕТР ИВАНОВИЧ. И, наверное, догадываешься, что для нее каждое письмо от тебя - праздник. Скажи, когда ты ей писал в последний раз?
АЛЕКСАНДР. Недели... три
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Уверен? Открой блокнот - когда последний раз отправлял почту?
АЛЕКСАНДР (достает блокнот, листает, с раскаянием произносит). Четыре месяца. Откуда вы знали?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Я не первый год живу среди людей.
АЛЕКСАНДР. Так чудовище я?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Скажу только словами любимого твоего автора:
Чем кумушек считать трудиться,
Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?
и быть снисходительным к слабостям других. Пожалуй, на сегодня закончим?
АЛЕКСАНДР. Вы теперь будете меня презирать?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Зачем я буду себе портить кровь? Я только хотел разыграть роль медведя в басне: "Мартышка и зеркало". Хорошо получилось?
Александр молча отдает деньги.
ПЕТР ИВАНОВИЧ (берет как бы неохотно). Если у тебя трудности, то ты скажи. Со старыми клиентами я иногда работаю в долг.
Александр молча уходит.
ВАСИЛИЙ. Воля твоя, но не понимаю твоей тактики. Зачем было его размазывать, он же и так еле живой?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Сколько времени он ко мне ходит? Пора бы ему уже повзрослеть и не маяться дурью. А не хочет - так надо помочь. (Хватается за поясницу). Ох, устал, будто вагон разгрузил.
Картина шестнадцатая
Петр Иванович падает в кресло, машет Василию, чтобы тот его оставил. Остается один. Садится в кресло. Звучит плавная музыка и текст: то ли из магнитофона, то ли у него в голове. В любом случае, голос его же.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Здесь и сейчас я сижу удобно и спокойно, мои руки расслабленные, теплые, тяжелые. Я обращаю внимание на мои руки, сначала на одну, потом на другую, потом на обе сразу. Теперь я обращаю внимание на все мое тело. Теперь на дыхание, я чувствую, как воздух касается моих губ и входит в легкие. Раз…два…три…четыре…пять…Когда я досчитаю до десяти, я хочу оказаться там, где нет напряжения, нет страхов, нет стыда и вины, и мое подсознание может общаться со мной совершенно свободно. Шесть, семь, восемь, девять, десять. Я хочу, чтобы на берег этого океана пришла моя творческая часть, моя самая свободная часть, и показала мне мои сегодняшние проблемы в новом ракурсе, помогла мне увидеть, что можно сделать по-другому.
В комнату входит Василий и выразительно кашляет.
ВАСИЛИЙ. Извини, что прерываю твою медитацию, но, во-первых, там к тебе пришли с завода, а во-вторых - и сам не могу молчать.
ПЕТР ИВАНОВИЧ (открывает глаза). О, черт, а я и забыл. А что у тебя?
ВАСИЛИЙ. Не знаю, почему я так включился в дела этого Сани. Но раз ты и сам привлекал меня к этой теме, я думаю, что могу тебе сказать.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Кстати, вазу получил?
ВАСИЛИЙ. Да, спасибо.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Одна, потому что выигрыш пополам. Операция «роман с Тафаевой» удалась, только роман этот нашего печального рыцаря ничему не научил.
ВАСИЛИЙ. Хорошо, что ты это знаешь.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Ну и в чем я неправ?
ВАСИЛИЙ. В том же, в чем и с Тафаевой. Твой здоровый цинизм хорош в сорок, но не в двадцать. В двадцать - время мечтать и любить, верить и заблуждаться, делать свои ошибки. Ты твердишь, что любви нет, а есть одна привычка. Кому? Двадцатилетнему мальчику, для которого любовь - все! Преподаешь теорию любви прежде, чем он толком начал любить! Любя, он уже изучает любовь, как студент рассматривает труп в анатомичке, и, вместо красоты форм, видит только мускулы, нервы...
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Лучше говорить диким языком, писать плохие стихи? Курам на смех!
ВАСИЛИЙ. Влюбленный часто нелеп в глазах окружающих, но всякий делал подобные глупости. Юноша хотел, чтобы его чувствами руководили, а ты заменяешь их сухим анализом. Вот он и разуверился в людях. Я тоже мог бы слишком сильно тебе поверить, только вовремя понял, что не все в твоих словах правда.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Руководить чувствами, не думая? Наверное, так умеют няньки годовалых младенцев. А я не нянька.
ВАСИЛИЙ. Человек не перестает чувствовать, когда начинает мыслить. Одно идет за другим каждый божий день до старости. А у тебя одно - вместо другого. Александр назвал это деревянной жизнью, и что-то в этом есть.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Просто он слишком испорчен дома, вот и развивается так медленно. Ничего, всему свое время. От многих глупостей я его предостерег, - и то хорошо.
ВАСИЛИЙ. Он не стал счастливее от твоих рассуждений. Счастье сделано из иллюзий, надежд, доверчивости к людям, уверенности в себе ….
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Счастье человек себе добывает сам. Консультант - не господь бог. Мы только помогаем посмотреть на себя со стороны, увидеть, чего от нас ждет общество.
ВАСИЛИЙ. Так непременно и надо следовать всему, что требует общество?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Конечно. Мы ведь живем среди людей.
ВАСИЛИЙ. И при этом считать все ненадежным, надеяться только на себя?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. А как иначе?
ВАСИЛИЙ. Надо больше любить дело, чем любимого человека, не надеяться ни на чью преданность, верить, что любовь должна кончаться охлаждением, изменой или привычкой?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Это, по-моему, общеизвестно.
ВАСИЛИЙ. Правда и то, что умом надо действовать с близкими людьми?
ПЕТР ИВАНОВИЧ (хватается за поясницу). Василий, хватить меня донимать. Я разогнуться не могу, а ты мне тут морали читаешь. Распустились работнички. Скажи там, в приемной, пусть еще пять минут подождут.
Василий уходит, Петр Иванович снова откидывается в кресле. Опять звучит плавная музыка и голос Петра Ивановича.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Я благодарю свое бессознательное за согласие на диалог, и прошу прощения, что не могу сейчас его продолжать. Может
быть, в обычной жизни, сегодня, завтра или послезавтра я увижу некий предмет или событие, которое подскажет мне, как правильно действовать дальше. Я снова обращаю внимание на свое тело и дыхание, свои руки. Мои ноги твердо стоят на полу, и я возвращаюсь к повседневным делам.
В комнату вбегает Александр.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Александр, мы ведь попрощались на сегодня. Меня ждут, я не могу сейчас тебя принять.
АЛЕКСАНДР. Я вас долго не задержу. И это единственный раз. Я пришел попрощаться насовсем.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. И выражение лица снова дикое. Будто меня убить решил. Или не меня?
АЛЕКСАНДР. Убить…Что вы, Петр Иванович, не убить и не повеситься. Я просто больше не приду за вашими советами.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Ну… в общем-то, я должен радоваться, что ты стал самостоятельным и усвоил все, что мог, из наших бесед.
АЛЕКСАНДР. Первое, надеюсь, правда, второе - нет. Я мало что усвоил, я просто, наконец, окончательно понял, что они не для меня. Не хочу разбирать жизнь по косточкам, хочу просто жить.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Как же это не для тебя? Чем ты такой особенный?
АЛЕКСАНДР. Я постоянно наступаю на те же грабли и бываю смешон. Я напрасно слишком много требую от людей. Но лучше быть неправым, чем…неживым. Мне кажется, вы поняли мою натуру с первого раза и, несмотря на то, хотели переработать ее. Знайте же, что это невозможно... Вы только возбудили во мне борьбу двух различных взглядов на жизнь и не смогли примирить их. Все превратилось во мне в сомнение, в какой-то хаос.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Ну, вот из хаоса я и хотел сделать что-нибудь.
АЛЕКСАНДР. Хотели, верно… Но нельзя ничего сделать с человеком против его воли. А чтобы менять чужую волю, мало хорошего замысла.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. А что, по-твоему, нужно?
АЛЕКСАНДР. Давеча я почувствовал это особенно хорошо. Я снова показал себя самовлюбленным дураком, и вы прекрасно дали мне это понять. Но пока вы это делали, я понял и другое: по большому счету, вам все равно, что я такой дурак. Я для вас - как кусок глины. Можно слепить что-то путное, можно отложить в сторону. Вот мне и надоело быть глиной.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Вообще-то я тебе сочувствовал, как мог. Просто взрослые люди не выражают это слишком ярко. Я думал, что разговариваю со взрослым человеком, а не подростком. Ты этого не знал?
АЛЕКСАНДР. Мне уже все равно. Я ценю ваши намерения, дядя Петя, и от души благодарю за них. Что делать, что они не удались? Мы не поняли друг друга - вот в чем наша беда! Что может нравиться и годиться вам, другому, третьему - не нравится мне...
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Скажи хоть сейчас, почему я дядя Петя.
АЛЕКСАНДР. Наверное, потому что не тетя Лиза. Послушайте, а ведь точно!
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Что еще за тетя Лиза?
АЛЕКСАНДР. Моя дальняя родственница и подруга моей мамы. Дама со многими странными привычками, но с благородной душой. Ее когда-то бросил человек вроде вас, уехал делать карьеру. Хотя сначала притворялся, что влюблен. Я ей очень сочувствовал.
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Вот оно как, оказывается. Скажу тебе, что он, скорее всего не притворялся. Просто сделал непростой выбор.
АЛЕКСАНДР. Неужели такие люди, как вы, могли быть страстно влюблены?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Разве я не человек?
АЛЕКСАНДР. Что же вы тогда сделали с собой, Петр Иванович? И зачем?
ПЕТР ИВАНОВИЧ. Александр, к твоему сведению, я сам себя вполне устраиваю, и окружающими людьми тоже доволен, в отличие от тебя. И, кстати, с какими-то старыми девами себя не отождествляю. Мне и своей жизни хватает.
АЛЕКСАНДР. Ну так прощайте наконец. Спасибо за все хорошее.
Александр уходит.
ПЕТР ИВАНОВИЧ (кричит вслед). У меня главное оправдание: когда ты явился сюда, я ведь советовал тебе ехать назад? Ты не послушал. Так зачем теперь нападаешь на меня?
АЛЕКСАНДР оглядывается. Я вас не виню, я вам благодарен, Петр Иванович. Будьте счастливы.
Петр Иванович снова хватается за поясницу.